Таким образом триумвират превратился в дуумвират Цезаря и Помпея. Каждый из них, несомненно, считал другого лишним и очень скоро начавшаяся между ними борьба затронет Иудею и семью Антипатра. Ясно, что они, как и все иудеи, никак не могли быть на стороне Помпея, осквернившего Храм и уничтожившего Иудейское царство. Напротив, с Цезарем — ключевой фигурой этого времени — оказалось тесно связано благополучие иудеев Римской империи, в том числе и семейства Антипатра.
Личность Цезаря настолько значительна, что Плутарх находит достойным для него сравнение только с самим Александром Македонским. Уже в Новое время самые выдающиеся умы в области истории Древнего Рима Моммзен и Буасье, как бы соревнуются в возвеличивании его в качестве первого человека в истории Римского мира и даже всей Европы. Как отмечает Буасье, «об этой исторической личности до сих пор ведутся ожесточённые споры. Никто не возбуждал столько симпатий, не вызывал столько гнева, и, надо сознаться, что, по-видимому, он заслуживал и то, и другое, нельзя не удивляться ему, ни порицать его без некоторых оговорок, и в нём есть много и привлекательного и отталкивающего. Даже те, которые ненавидят его от всей души и не могут простить ему совершённый им государственный переворот, невольно проникаются к нему тайным расположением, лишь только вспомнят о его победах или станут читать его сочинения»{77}.
Физиономистика, безусловно, — наука не точная, но по отношению к Цезарю она не обманывает. На многих сохранившихся скульптурных портретах можно видеть лицо, которое с равным основанием можно приписать благородному аристократу, любимцу изысканного светского общества, но одновременно деятельному человеку, рождённому повелевать и принимать поклонение. Однако это также лицо интеллектуала, учёного и эстета, понимающего и ценящего всё разумное и прекрасное. Вместе с тем следует подчеркнуть, что вся его жизнь, деятельность и даже сама смерть являются образцом высокой степени того, что именуется элегантностью, иначе говоря изысканностью и изяществом. Кажется, сама судьба как будто специально создала именно такого человека, чтобы он своими достоинствами как бы скрасил гибель Римской республики.
Род Цезаря был одним из знатнейших в Риме. Предание возводило его к богине Венере, чьим сыном был спасшийся после падения Трои герой Эней. От сына Энея Юла идет его родовое имя Юлий. Родившийся в 100 году н.э. он получил прекрасное образование и уже с детства поражал всех своими способностями. Его родство с Марием вызвало гнев Суллы, внесшего молодого Цезаря в проскрипционные списки. Неохотно уступив настояниям влиятельных друзей юноши, диктатор прозорливо заметил: «Вы ничего не понимаете, если не видите, что в этом мальчишке — много Мариев»{78}. Его полное изящества мужество также проявилось ещё в юности. Будучи захваченным свирепыми киликийскими пиратами, он на их требование заплатить выкуп в 20 талантов, предложил пятьдесят, высокомерно указав, что они не знают кого захватили. В плену он находился больше месяца, надменно обращаясь с пиратами, как будто он не был их пленником, а они были его телохранителями. Тех из них, кто не восхищался произносимыми им речами, он именовал варварами и неучами, обещая повесить после освобождения. Надо сказать, что, освободившись, он выполнил это своё обещание.
Вернувшись после смерти Суллы в Рим, Цезарь продолжал полную светских удовольствий жизнь и благодаря своему красноречию, щедрости и обходительности, пользовался всеобщей любовью у простого народа и благосклонностью римских дам высшего света. Склонный к описанию интимных подробностей, прослывший почти сплетником Светоний, пишет, что «на любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен», и приводит большой список его возлюбленных, среди которых были даже жены Марка Красса и Гнея Помпея, а также мать его будущего убийцы Марка Брута. При этом невероятно то, что он умел так элегантно расставаться со своими любовницами, что они сохраняли с ним дружеские отношения и всемерно помогали ему в его карьере{79}.
Однако проницательных политиков Рима не могло обмануть внешнее поведение молодого аристократа, наряду с удовольствиями светской жизни явно ждавшего своего времени. Цезарь отлично видел, что великая республика агонизирует. Как красочно пишет Буасье, «с тех пор как триумвиры, чтобы завладеть республикой, спустили с цепи демагогию, она стало полною госпожою… Когда мы говорим о римской демагогии, не надо забывать, что она намного страшнее французской, а пополнялась за счёт элементов ещё более опасных. Как бы основателен ни был тот страх, какой внушает нам всякое народное волнение, когда в день восстания поднимаются все подонки наших торговых и промышленных городов, будем помнить, что в Риме эти низшие слои опускались ещё глубже. Ниже праздно шатающихся и безработных всякого рода и племени, обычного орудия революции, там имелась ещё целая толпа отпущенников, деморализованных рабством, которым свобода дала лишь возможность больше делать зла; там были ещё гладиаторы, обученные сражаться и с животными и с людьми и привыкшие играть как собственной жизнью, так и жизнью других; но хуже всех там были беглые рабы, которые, совершив какое-либо убийство или грабёж, сбегались отовсюду в Рим, чтобы затеряться во мраке его народных кварталов; это была ужасная и отвратительная толпа без семьи, без отечества, а поставленная общим мнением вне закона и общества, она не могла ничего уважать, так как ей нечего было терять… Из них по кварталам составлялись особые тайные общества… В определённый день, когда нужно было устроить народную манифестацию, трибуны приказывали закрывать торговые заведения, и тогда вся армия тайных обществ, усиленная освобождёнными от работы ремесленниками двигалась на форум. Там они встречали не честных людей, которые, чувствуя себя в меньшинстве, оставались дома, а гладиаторов и пастухов, которых сенат привез из диких стран, — и вот начиналась свалка… Приходилось поневоле жалеть о том времени, когда открыто торговали голосами. В это время уже не заботились более о приобретении общественных должностей за деньги, так как находили более удобным захватывать их силой»{80}.
Всё это происходило на глазах у Помпея, который несомненно, даже если бы очень хотел, ничего не мог бы сделать со всё усиливающей анархией и разложением. Цезарь же, напротив, тщательно следя за развитием событий в столице, ждал своего часа, чтобы явиться в Рим как спаситель отечества. Однако его ожидание не было пассивным. К удивлению многих этот светский лев, популярный среди народа прожигатель жизни, получив в своё распоряжение армию, в возрасте 46 лет, совершил подвиги и дела, заставившие древних сравнить его с Александром Македонским, а историков Нового времени — с Наполеоном.
Как пишет Буасье, «в то время Галлия была тем, что Америка была для 16 века. Думали, что в этих неизвестных для римлян странах имелись целые груды сокровищ, и все, жаждавшие разбогатеть, спешили отправиться к Цезарю, чтобы получить свою долю добычи. Такой наплыв людей к нему не был неприятен, так как он свидетельствовал о том сильном впечатлении, какое производили его завоевания, а это было ему на руку»{81}. Почти за 10 лет, проведенных в многочисленных сражениях, Цезарь совершил подвиги, определившие судьбу не только древнего мира, но всей Европы. Моммзен подводит итоги его заслуг: «Цезарь отразил и почти на 500 лет отсрочил то передвижение полуварварских ещё германских племён, которое совершилось в V веке. Этим он дал эллинск — римской культуре так распространиться и, главное так укрепиться в массе населения, что новые народы уже не смыли этой культуры, а наоборот сами ей поддались и её усвоили»{82}. Наряду с этим завоевание Галлии произошло таким образом, что кельтское население (галлы) современных Франции, Бельгии, Швейцарии и частично западной Германии, защищенное границей по Рейну от диких племен севера, стало со временем самым верным союзником Рима. Цезарь всюду активно привлекал к себе сторонников Рима, щедро раздавал римское гражданство местным нотаблям и многих даже смело вводил в сенат. По этому поводу в Риме остряки даже сочиняли своего рода частушки:
