Что касается второй части, то Франсуа не мог сказать, что она отказывала ему в постели. Но, по его мнению, жене следовало бы более чувственно отвечать на его ласки и домогания, тем более что его семя пока падало в бесплодную почву.

Сегодня она не только демонстрировала свою любовь к нему, но и добивалась понимания между ними. Если бы он поручал Элеанор, а не своей матери, побольше важных дел, возможно, его жена добилась бы успеха и по второму пункту. Народ в замке, конечно же, подмечал все перемены в отношениях графа и графини и поначалу обменивался сплетнями, но никогда эти слухи не доходили до их собственных ушей. Но в конце концов все потеряли интерес к отношениям своих хозяев. Замусоренный дворик был таким же удобным местом для откровенного разговора, как и супружеское ложе.

— У меня есть серьезные проблемы, Элеанор, — признался он.

— Поделись со мною. Это насчет Арлетты? Ты беспокоишься об ее замужестве?

Франсуа накрыл ладонь жены, лежащую на его рукаве, своей рукой, и поглядел в далекие, не от мира сего, глаза графини.

— Нет, не из-за Арлетты. Дело касается моей дальней родственницы, Йоланды Хереви.

— Хереви? Никогда про такую не слышала.

Граф улыбнулся.

— Неудивительно, что тебе не говорили про эту бесстыжую бабу. Об ее бесчестных проделках хорошо известно только в Ванне.

— Бесчестных?

— Она — шлюха. Йоланда — любовница сэра Жана Сен-Клера.

— Это имя я знаю. Это не он знаменит победами на турнирах?

— Нет, это Вальдин, его младший брат.

— Значит, эта шлюха и любовница — твоя родственница?

— Ну да. — Отойдя на несколько шагов в сторону, граф и Элеанор присели на истертый мельничный жернов, причем муж сделал это первым, а потом усадил рядом жену, потянув за край платья. — Ее покойная матушка, Изабель Хереви, — Франсуа умолчал о том, что Изабель была старшей сестрой его матери, — долгое время вела против нас тяжбу по поводу части земель, которые моя мать принесла с собою в качестве приданого. Старуха сдохла, но я боюсь, что ее дочка возобновит всем давно надоевшее дело. Так вот, — Франсуа стукнул кулаком себе по бедру, — многие годы эти земли принадлежали нам, и пусть я попаду в пекло, если соглашусь выпустить их из рук. Мне нужны и сами земли, к подати с них. Мне еще предстоит собрать немалое приданое для Арлетты, да и потом предвидятся немалые граты…

Светлые глаза Элеанор разглядывали серого голубя, который, опустившись во дворик, отыскивал и клевал семена, занесенные ветром в щели между плитами.

— Судя по всему, это нудное и затяжное дело, Франсуа, которое тянется уже долгие годы. Ты уверен, что волнуешься не по пустякам? Раз эта женщина — шлюха, едва ли во всем христианском мире найдется такой суд, который поддержит ее против тебя. Разве твой отец не принял бы мер, если бы видел, что угроза вашим правам вполне реальная?

Франсуа снова почел за благо умолчать, что покойный граф Роберт был некогда помолвлен с Изабель и продолжал питать к ней нежные чувства до дня кончины — по этой причине его отец никогда и пальцем не шевельнул против семейства Хереви.

— Положение сильно изменилось после смерти старого графа, — сказал он вслух. — Сен-Клер подхватил эту сучку Хереви с тремя ублюдками…

Элеанор покраснела.

— Прошу прощения за грубые слова, дорогая. Сен-Клер забрал эту непорядочную женщину с ее тремя незаконнорожденными щенками в свою усадьбу. Сен-Клер, как тебе известно, тщеславный дамский угодник, но у него появляется волчья хватка, если он чует легкую добычу. Он может жениться на ней.

— Чтобы рыцарь женился на наложнице? — Элеанор сдвинула свои роскошные брови. — Это невозможно.

— Ты говоришь совсем как мама, — сердито проговорил Франсуа. — Она тоже не верит в подобный союз. Но она не знает Сен-Клера, как его знаю я. Он любит всяческие интриги и если решит, что чего-то можно добиться путем брака с женщиной, он вступит в брак, послав ко всем чертям условности.

Светлые глаза Элеанор внимательно изучали его.

— И это тебя действительно так сильно волнует, Франсуа?

— Да. Это же моя земля, и я не позволю какому-то выскочке оттяпать ее у меня. Будь он проклят! Семья де Ронсье сумеет постоять за свое!

Элеанор улыбнулась.

— Что же ты собираешься делать?

— В настоящий момент я не могу сделать ничего. Сен-Клер перевез эту вонючую уличную бабу…

Выражение почти физической боли исказило утонченные черты лица Элеанор.

— …эту Хереви, я хотел сказать, в свою берлогу. Разве что собрать людей с оружием и снести ко всем дьяволам их грязную нору — что еще можно сделать?

— Очередной ход сейчас за Сен-Клером, — медленно проговорила Элеанор.

— Ну и что?

— Тебе нужно выждать. — Она пожала узкими плечами. — Может быть, он не собирается ничего предпринимать. У тебя есть доказательства, что он зарится на земли твоей матушки?

— Какие там доказательства? Нет, конечно. Не нужно мне никаких доказательств. Я просто знаю, что у него на уме.

— Не надо позволять этим мелочам выводить себя из равновесия, Франсуа. Учись у священнослужителей терпению и смирению. И жди…

— Жди!.. Вот этого-то я как раз и не хочу. Я должен действовать!

— Мне кажется, Франсуа, — грустно сказала графиня, — что поторопившись, ты можешь сделать ошибку.

Франсуа не нашелся, что сказать в ответ. Он мрачно посмотрел на жену, и ему показалось, что на ее гордых устах промелькнула еле заметная улыбка удовлетворения. Испытывая легкое раздражение, он все же отбросил мысль об этом и решил, что пора вернуться в замок, чтобы приложиться к кубку приправленного пряностями вина.

Так он и сделал: начал пить сразу после обеда, и к вечеру выпил уже очень изрядно.

Июнь 1183 года, долина реки Дордонь.

Весной того же года принц Генрих, не имея средств на оплату своих наемников-фламандцев, прибегнул — и не в первый раз — к разграблению сокровищ, накопленных провинциальными аббатствами. Принцу удалось добиться, чтобы некоторые его сторонники, хоть и неохотно, но поддержали это предприятие. Но большинство аквитанских баронов поостереглись. Они боялись связываться с принцем, который воевал и с отцом, и с братом и не имел реальной власти ни в одной стране. Лишь очень немногие оказали ему поддержку, вручив значительные суммы в золотой монете. А золото — это то, в чем принц нуждался больше всего.

И принц решился.

Он прошелся набегом по церквям Бретани. Он ограбил аббатство Святого Марциала в Лиможе. Но последним и наиболее возмутительным поступком принца было ограбление ковчега в аквитанском Рокамадуре, где его наемники не только присвоили знаменитый меч, который по легенде принадлежал Роланду, но и совершили святотатство, осквернив мощи святого Амадура.

Меч впоследствии продали за неплохие деньги, и кое-кто из наемников получил обещанное.

Дальнейшее современники восприняли как перст Божий.

Принц подхватил дизентерию и сильно захворал. Когда Генрих прибыл в Мартель, его разместили в доме на углу рыночной площади, владельцы которого симпатизировали ему.

Его наемники, стоящие лагерем на площади, надеялись что их предводитель поправится — еще не всем было заплачено.

Граждане Мартеля закрыли ставни, задвинули на засовы свои окна и двери и велели женщинам, особенно тем, кто помоложе и покрасивее, сидеть по домам. Они тоже надеялись, что принц выздоровеет, ибо до граждан Мартеля дошел тревожный слух о бедственном положении наемников.

В комнате на верхнем этаже дома, окна которого выходили на площадь, принц метался в горячке. Его слуга, скрестив ноги, сидел за дверью покоя. Хотя дверь была закрыта, стоны больного и звуки рвоты были отчетливо слышны, особенно по ночам. Слуга ждал за дверью, пока наконец из комнаты больного не вышел личный капеллан принца, сведущий во врачебном искусстве.

Слуга, крепко сложенный парень с прямыми темно-русыми волосами и голубыми глазами, вскочил на ноги.