Рука времени повсюду наложила свой отпечаток, однако, осматривая замковые коридоры, Арлетта подмечала не только признаки упадка, но и улучшения. В первую очередь, выгодно отличались от прежних конюшни, еще в годы ее детства порученные заботам Обри и Олье — они изменились до неузнаваемости. Постройка обзавелась пристроем, размещенным под дозорной тропой, где помещались дополнительные шесть стойл. Значительной починке и перестройке подверглась замковая оружейная палата, причем, судя по всему, обитатели Хуэльгастеля занимались ей в истекшую зиму, так как новоотесанные слеги на фоне старых потемневших бревен сразу бросались в глаза. Был замощен внешний дворик, причем не брусчаткой, а плоскими мергелевыми плитами. Это Арлетта заметила не сразу, а только когда вынесла погулять на свежий воздух своего Люсьена. Как и сообщала в последнем письме Элеанор, сэр Хамон и молодой Джехан, на чье попечение был оставлен замок, старались вовсю.

Заглянув на конюшню, Арлетта не признала конюха, бросившегося ей навстречу. Она не была с ним знакома.

В жилой зоне течение времени ощущалось острее всего. В зале нужно было провести основательную уборку. Портьеры были грязными и изодранными. Выставка оружия на стенах, которая была когда-то гордостью замка, не производила такого впечатления, как раньше: полированный булат потускнел, а кое-где в углублениях подернулся патиной. Оловянная посуда в горках была покрыта слоем пыли. Из писем Элеанор Арлетте было известно, что леди Дениза, супруга сэра Хамона, скончалась прошлой осенью, а сами хозяева вернулись в Хуэльгастель из монастыря всего несколько месяцев назад — зал и жилые покои носили явные следы запустения. Должно быть, леди Дениза в последнее время перед смертью махнула на все рукой. Но почему Элеанор и Мари до сих пор не отдали слугам распоряжения все начистить и протереть? Был ли граф Франсуа болен еще тяжелее, чем она представляла это себе, находясь вдалеке?

— Элеанор! Элеанор! — позвала Арлетта, сворачивая в коридор, который вел из горницы в часовню, а затем в жилую зону.

Она заранее сообщила своей приемной матери примерную дату своего прибытия, но получилось так, что поездка прошла чересчур гладко, а потому они прибыли раньше ожидаемого срока.

— Элеанор! Я Арлетта! Я вернулась!

Домой. Даже после десяти нелегких лет тревог и волнений Хуэльгастель оставался для нее родным домом.

Она услышала шуршание юбок, затем шлепанье задников туфель по голому, не покрытому коврами полу, и, наконец, перед нею, приветливо улыбаясь, появилась сама Элеанор.

Внешне она была все такой же, ничуть не постаревшей. Белизна ее лица плавно переходила в белую материю чепца, а волосы были закручены на затылке в пучок, почти неприметный под плотно прилегающей к голове барбеткой и убором, которые она носила еще в монастыре. Платье ее было однотонного темного цвета, а покрывало — из обычного беленого полотна. На груди поверх платья красовался массивный серебряный крест.

— Арлетта! Дорогое дитя, как я рада видеть тебя! Ты выглядишь такой здоровой, такой счастливой! Это твой сын?

Элеанор взяла падчерицу за руку и подвела ее поближе к запыленному окну, завистливо рассматривая крошечного человечка. Люсьен не спал и с большим интересом глядел на незнакомое ему лицо, а еще внимательнее — на блестящее распятие на груди подошедшей женщины.

— Да, это наш Люсьен. — Арлетта протянула свое драгоценное дитя графине Элеанор.

Та с осторожностью приняла его на руки.

— О, какая прелесть! — воскликнула она. — Какие у него роскошные зеленые глазки! Должно быть, в отца.

— Не совсем так. Сперва они были карие, цвет его зрачков изменился только недавно.

С нежностью Элеанор погладила рыжие волосики на макушке.

— Вот эту огненную шевелюру он унаследовал от тебя. Милое, милое, прелестное существо! Посмотри, Арлетта. Такой маленький, а какое совершенство!

Мать улыбнулась.

— Он растет не по дням, а по часам. Сейчас ему идет уже пятый месяц.

Люсьен заморгал, а затем протянул крохотный кулачок и ухватился за крест на груди. К ужасу своей матери, пощупав крест несколько секунд, он потянул серебро ко рту и начал с чмоканьем сосать ноги распятого.

— Ого! — Арлетта даже покраснела от неожиданности и подняла руку, чтобы отобрать у ребенка неподходящую игрушку. — Извини, Элеанор…

К удивлению молодой матери, собеседница остановила ее.

— Пусть забавляется. От этого никому не будет вреда.

И тогда Арлетта заметила склоненную голову и грустную улыбку графики, немного отрешенную, словно мысли ее были в это время о вечном. Сердце Арлетты судорожно сжалось в порыве жалости к Элеанор. Если бы Господь даровал ей за ее молитвы такого же маленького человечка, жизнь графини была бы совершенно другой. Материнство помогло бы ей избавиться от фанатичной веры во Всевышнего, которая заставляла ее отрекаться от мира и от самой себя. Материнство спасло бы ее для жизни в этом мире.

Арлетта неосознанно вздохнула.

Услышав ее вздох и не угадав его действительную причину, Элеанор виновато улыбнулась.

— Извини меня, милая. Я думаю только о себе. Ты, наверное, ждешь не дождешься поскорее свидеться с отцом. — Она немножко помолчала, как бы отыскивая подходящие случаю слова. — Сейчас с ним сидит твоя бабка. В последнее время мы боимся оставлять его одного. Арлетта, я должна честно предупредить тебя: за последнее время его состояние заметно ухудшилось.

— В чем это выразилось?

Хозяйка замка передала дитя матери.

— В течение всех этих лет твой отец хоть и потерял способность говорить, но двигать глазами и глотать он мог, так что можно было накормить его с ложечки. И я всегда делала это сама. Но в последние недели, — Элеанор сделала паузу, чтобы откашляться, — в последние недели Бог отнял у него даже и этот последний шанс выжить. Он угасает прямо на наших глазах. Чудо, что ты застала его живым.

Обменявшись полными понимания взглядами, женщины вышли в коридор рука об руку.

— А если бульон или жидкую похлебку? Неужели он не может принимать пищу даже в таком виде? — содрогнулась Арлетта.

— Я и сама думала об этом. Еда попадает ему не в то горло, он задыхается. Это просто ужасно.

Она повернулась и сжала руку падчерицы.

— Я очень рада, что ты, госпожа графиня, нашла время приехать и навестить нас. Теперь все в руке Божией. Ежедневно к нему приходит отец Йоссе. Если его состояние еще ухудшится, он даст ему последнее помазание и отпустит грехи перед кончиной. Но как бы там ни было, твой отец будет рад увидеть своего внука.

— А как он узнает, что перед ним его внук? Понимает ли он, что происходит вокруг него?

— Да-да, он до последнего дня оставался в здравом уме. — Голос Элеанор дрожал от слез. — В этом-то и заключается наша трагедия. Стоит только поглядеть ему в глаза, чтобы понять, что он отлично понимает, что с ним и где он.

— Бедный отец!..

— Да, воистину. Ужасно дожить до такого. Он — мученик на земле.

Хотя предупреждение Элеанор должно было настроить ее на соответствующий лад, Арлетта все равно увидела не то, что ожидала увидеть, когда переступила порог опочивальни Франсуа де Ронсье.

Жаровня, полная чадящих углей, и пылающий камин наполняли комнату зноем и дымом. Едкий запах щипал ноздри. В огонь бросали щепотки благовоний, чтобы сделать воздух в помещении пригодным для дыхания, но чистый и сильный аромат горящих растений смешивался с другим, отвратительным запахом. Это была ужасающая вонь разлагающегося тела. Арлетта почувствовала ее и остановилась. Она однажды уже вдыхала этот запах — в этой же горнице, в раннем детстве, когда умирала ее мать. Тогда она еще не понимала, что он означает. Но теперь…

Пересекая комнату из угла в угол, она цеплялась длинным подолом своей юбки за камыши, застилавшие пол. У изголовья постели на табурете сидела старуха в траурном вдовьем облаченье, ее скрюченная рука сжимала трость с серебряным набалдашником. Она отвела взор от истощенного тела на постели и посмотрела на вошедших женщин. Плечи старой женщины согнулись под грузом прожитых лет, она так съежилась и сморщилась, что халат, пошитый несколько лет назад, висел на ней мешком. Но голова ее была поднята гордо и высоко. Со щек и подбородка, прорезанных морщинами, свешивались дряблые складки кожи, резко выделялся острый нос, похожий на клюв ястреба. В глубине темных глаз сидящей, казалось, пробегали искорки. Хотя Мари де Ронсье и сильно постарела, она не утратила ничего из своей прежней гордой повадки.