Баюкая тяжелые монеты в ладонях, прелат вдруг услышал тихий шепот:

– Из первого золота, найденного мною, отчеканил их твой народ, из того самого золота, что я отыскал внутри зеленых холмов Хагии, нашего общего дома.

– А-Рак? – громко, не скрывая восторженного изумления, спросил тот Панкард, который жил внутри сна. Другой Панкард, которому все это снилось, тоже испытал восторг человека, знающего, что всего лишь спит и видит сон. Оба Панкарда были в восторге.

– Когда твои – предки нашли это золото там, где я им указал, они тоже громко кричали от радости.

– Ну конечно! – просияли оба Панкарда. Как, оказывается, легко и весело разговаривать с А-Раком! И почему он когда-то боялся этого доброго и любящего бога? – Да и кто не закричал бы? И кто не ответил бы самой пылкой благодарностью на твои благодеяния, о великий А-Рак?

– И после я покровительствовал вам, повелел строить склады для товаров на пологом речном берегу и пообещал, что ни крупицы богатств ваших не унесут никогда воры.

– Воистину так, о великий А-Рак! И эти самые колоисы принесли нам удачу в делах! В годы небывалого урожая скупали мы на Кадраше плоды земные, во времена избытка выменивали на берегах Кайрнгема живичные лепешки и хранили их в наших складах, чтобы в голодный год продать первые обитателям Фрегора, а вторые сбыть огородникам Больших Рифов, когда могучие приливы смоют почву с их подводных плантаций в море… – Голос спящего Панкарда дрогнул и вознесся к подвальным сводам, воспевая щедрость А-Рака. – Ибо, посылая караваны кораблей на восток и на запад, как указал ты, о великий А-Рак, мы богатели быстрее, чем раньше, когда наши торговые пути лежали через Агонское море! Посредничество между нациями принесло нам состояние! Купцы оставляли свое золото в Большой Гавани, а их корабли выходили в море, отягощенные товарами из наших неисчерпаемых кладовых!

– Но и тогда не оставил я вас своим покровительством, а повелел строить монастии, подобные этой, и ссужать других золотом, и хранить чужое золото, и вновь пообещал, что никогда вашего богатства не коснется рука вора.

– И тогда мы стали хранителями золота, о великий А-Рак! Да! Половина мира признает расписки, выданные нашими монастиями, наравне с наличными деньгами! Груды золотых монет заполняют наши подвалы! Неподвижные, возвышаются они, перемещаясь только с одной страницы гроссбуха на другую!

– А вы – разве не вольготно жилось вам в моих прекрасных, просторных монастиях? Разве не наслаждались вы, поколение за поколением, покоем и безопасностью?

– О да, великий А-Рак! – Обоих Панкардов, и спящего, и бодрствующего, захлестнула волна горячей, самозабвенной благодарности, однако бодрствующий Панкард едва заметно вздрогнул, потому что к его ответу присоединился целый хор голосов. А вот спящий Панкард вовсе не испугался оттого, что все прочие обитатели монастии, от старшего монаха Гельдерграба и до самого последнего конторского служащего, собрались вокруг него и стояли теперь, полуодетые, а то и совсем голые, кто в чем поднялся с постели, под сводами подвала. В то же время у бодрствующего Панкарда в какой-то миг возникло отчетливое ощущение того, что ему это не только снится, но обитатели монастии и впрямь стоят в подвале, плечом к плечу, в точности, как в его сне.

Но его испуг вскоре прошел. Пусть даже это не сон, что с того? Чего ему бояться? Разве не с любовью и приязнью к великому А-Раку пришли они сюда погреться в лучах его ответной любви? Разве не жаждут они узнать волю бога и радостно исполнить ее?

– Мое желание, дражайшие друзья мои и союзники, состоит в том, чтобы разделить эти богатства с нашими согражданами-хагианами, а потому повелеваю: вынесите десятую часть сокровищ наверх, во двор, и погрузите на подводы, которые ждут там. Сплотимся без промедления в радостном трудовом порыве!

То был воистину радостный порыв! Работая плечом к плечу с полуодетыми монахами, которые перетаскивали набитые золотыми монетами горшки и мешки по бесконечным каменным лестницам во двор, прелат испытал такое чувство гармонии и единения со всеми своими собратьями, как если бы их помыслы слились в одном безмолвном гимне, прославляющем их труд. Казалось, бог поделился с монахами не только золотом, но и мощью. Вот Панкард легко, точно пушинку, вскинул на плечо полный золотых монет глиняный кувшин, под тяжестью которого в другое время согнулся бы в три погибели. Ему вспомнился мешок гораздо более скромных размеров, который ему довелось поднимать по этим самым ступеням всего две ночи тому назад, – до чего же тяжелым он казался тогда!

Это воспоминание оказало на Панкарда сильное и совершенно неожиданное действие. Кувшин на его плече налился вдруг такой тяжестью, что он зашатался и едва удержался на ногах, а каменный пол обжег ступни нестерпимым холодом. В ту же секунду омывавший его со всех сторон поток полуобнаженных монахов, которые тащили наверх кули и посудины с деньгами, приобрел черты ужасающей реальности: сон исчез, уступив место еле слышному голосу, который бормотал что-то неразборчивое, казалось, прямо у него в мозгу.

Так, значит, их всех зачаровали? Погрузили в сон, навязанный кем-то извне?

Какое-то чутье подсказало объятому ужасом Панкарду, что надо любой ценой притворяться дальше, и он, напрягая все силы, удержал на плече груз и продолжал идти вперед мерным шагом сомнамбулы, будто зная, что тот, кто подчинил их своей воле, ни на секунду не перестает следить за ними. И все же выдуманная реальность не исчезла совсем, а теплым островком колыхалась в его сознании, и он знал, что стоит ему хоть на миг уступить ее манящему уюту, и она снова поднимется из глубин его существа, согреет и убаюкает.

Но бодрствующий Панкард, вырванный из сна нечаянным столкновением с прошлым, вспомнил еще кое-что из своего недавнего разговора с Первосвященником, и это новое воспоминание не давало ему соскользнуть в забвение. Это было замечание, оброненное Первосвященником когда он провожал домой монаха, доставившего ему средства и руны для жеребьевки. Подсаживая своего более хилого товарища в экипаж, полный сил и здоровья Пандагон воспользовался минутой, когда расстояние между ними было ничтожно мало, и, как в добрые старые школьные дни, сказал:

– Слушай-ка, Панки, приятель. Мы с тобой служим голодному богу, и он становится все голоднее. Уж конечно, никто не будет иметь ничего против, если ты, известный своей преданностью начальству, попросишь в своей монастии небольшой отпуск, а? Отпуск, который ты проведешь в чужих краях?

Когда Панкард лишь недоуменно заморгал в ответ, Пандагон после недолгой внутренней борьбы, выразившейся в его лице, взял себя в руки, похлопал школьного приятеля по плечу и пожелал ему спокойной ночи.

И только теперь, когда робкий Панкард, нетвердо ступая замерзшими ногами, едва не падая под непомерной тяжестью своего груза, вошел во внутренний двор монастии, до краев наполненный лунным светом, что-то очень похожее на понимание забрезжило в его мозгу. Пошатываясь, он вместе с другими монахами подошел к ближайшей подводе и добавил свой ручеек монет к общему потоку, который весело звенел, ударяясь в дощатое дно телеги. Выбеленные лунным светом груды золота росли на глазах.

– Назад в подвалы, возлюбленные мои союзники! Там вас ждет служба еще более славная!

Панкард влился в поток монахов, который потек по крутой лестнице вспять, назад под каменные своды подвала, но теперь каждое его движение было полно сознательного притворства. Реальность сновидения не исчезла совсем, а странным теплым онемением разлилась по его ногам, и этот убивающий всякую боль огонь готов был в любое мгновение растечься по его жилам, если бы не ледяной кинжал страха, который засел в его сердце. Панкард всегда считал себя человеком, начисто лишенным и тени отваги, но теперь он лавировал в толпе полуодетых, охваченных экстазом монахов, которые спускались по лестнице, и делал вид, будто продолжает шагать, а на самом деле топтался на месте, норовя оказаться в хвосте колонны. Ему было очень страшно: а что если за их зачарованным сонмом и впрямь следует кто-нибудь из богов… Расстояние между ним и замыкающими шествие монахами все сокращалось, а Панкард так и не нашел в себе смелости оглянуться и узнать правду. Вперив остекленелый взгляд в пространство, Панкард все замедлял и замедлял шаг, а его спящие собратья, толкаясь локтями, шли и шли вперед. Вдруг сквозняк, пробежав холодными пальцами по голым ногам и шее, сказал прелату, что коридор позади него пуст.