Совсем другой огонек зажегся теперь в глазах старого Фурстена. Некоторое время он сидел молча, потрясено созерцая представшую его внутреннему взору новую реальность, нисколько не похожую на ту, к которой он привык. Но он всегда умел смотреть правде в глаза, и способность быстро приспосабливаться к обстоятельствам не оставила его и теперь.

– Да. Позвони вон в тот колокольчик: придет мой клерк, и вы получите деньги, а вместе с ними и мое проклятие. Что до меня, то пришло, как видно, время перебираться на островную виллу.

– Тогда поспеши, ибо к восходу солнца мы должны наложить запрет на вывод любых судов из гавани.

На этом они и расстались. Друзья унесли четыре мешка золотых монет, которые даже им, притом что они были люди сильные и тренированные, показались слишком тяжелыми.

Последние часы той эпохальной ночи выдались очень напряженными, нужно было переговорить с начальником порта и другими муниципальными чиновниками. Придя на восходе солнца на аудиенцию к А-Раку в его святилище, Первосвященник доложил богу, что движение судов из гавани закрыто. После этого он робко попросил разрешения отправить своего коллегу-прелата, Фурстена Младшего, в ту часть острова, где в лагерях, учрежденных специально для того, чтобы снабжать живой силой армии, задействованные в Шамнеанских войнах, можно было нанять дополнительное количество солдат для защиты бога. Так и получилось, что Фурстен Младший отплыл из Большой Гавани с благословения бога, но исключительно по своей и Пандагона надобности.

Фурстен вышел в море на быстроходной военной галере с отрядом вооруженных абордажными саблями солдат и готовыми к бою баллистами на борту, чтобы придать судну устрашающий вид: он знал, что прибрежные воды Хагии уже кишат дожидающимися своего часа пиратскими судами. Я и сам был в курсе того, что еще до моего прибытия на остров немало морских хищников легли в дрейф на некотором расстоянии от побережья и, навострив уши, стали ждать, а в последующие дни их число все прибывало. Стоит человеку услышать какую-нибудь сплетню, и он думает, что он первый, кому стало об этом известно, тогда как на самом деле в ту же самую минуту об этом шепчется полмира. Я, дорогой мой Шаг, был даже немного знаком с некоторыми из тех водоплавающих негодяев (краска стыда заливает мои щеки, когда я пишу об этом), именно потому мне и стало известно кое-что еще о передвижениях старого Фурстена уже после того, как его сын и Паанджа ушли из особняка, прихватив с собой золото.

Старый развратник, похоже, не терял времени: как только за сыном закрылась дверь, он поднял весь дом на ноги, собрал все свое движимое имущество, погрузил его на четыре объемистых подводы и кинулся в гавань, где за два часа до рассвета и, следовательно, прекращения морского сообщения перенес все их содержимое на яхту, которая стояла у пристани. Негодяй сразу сообразил, что подачка в сто миллионов золотых ликторов – это всего лишь подслащенная приманка, предназначенная для того, чтобы удержать стадо на месте и продолжить бойню.

К восходу солнца хагианский берег остался далеко за кормой яхты, которая несла Фурстена к крохотному островку в нескольких часах пути от Хагии, где находилась его вилла. Нежась среди подушек на кушетке, стоявшей на полуюте, он без приключений добрался до берега, а оттуда его со всем добром доставили на виллу. Однако первое, что сделали пыхтящие от натуги носильщики, когда высоченная каменная лестница резиденции магната осталась позади, это уронили его паланкин на пол и кинулись бежать. Правда, далеко уйти им не удалось, так как на веранде было полным-полно бездельничающих морских разбойников, которые отдыхали после утренней порции аквавиты.

Вообще-то это были каннибалы с островов Донда, что среди Ледяных Водоворотов. Их предводитель, некий Шалагастра (с которым мне довелось потом беседовать, – жизнерадостный парень, голос его звучал нисколько не тише оттого, что в то самое мгновение, когда мы с ним разговаривали, он истекал кровью), перекинулся со старым Фурстеном парой слов, после чего он и его команда зажарили старого негодяя живьем и съели.

Шалагастра подвел старого развратника к балюстраде и попросил со всем вниманием вглядеться в открытое море.

– Пойми, даже – если бы ты держал курс прямо в открытое море, конец все равно был бы один, – утешил он Фурстена Старшего. – Видишь вон те каравеллы на юго-юго-востоке? Гулагские флибустьеры. И вон там, дальше на восток, мелкие крапинки? Флотилия люлюмийских каперов. Остальные стоят на якоре еще дальше. Слух разошелся повсюду. Вашему богу-пауку грозит опасность… по крайней мере, мы на это надеемся. Говорят, скоро можно будет попасть в подвалы ваших монастий, и мои коллеги-предприниматели, как ты понимаешь, в высшей степени заинтересованы.

О, гляди-ка, твоя постелька из угольков уже готова! Ну, ну! Нечего распускать сопли, фу, как некрасиво, брось скулить! Мужественная сдержанность, вот что подойдет лучше всего! Помогите-ка, ребята, он наверняка тяжелый! Надо его как следует прожарить, а то мясо у него с гнильцой!

Примечание редактора:

Этот фрагмент повествования Ниффта требует скорее дополнения, нежели сокращения. Мой друг лишь вскользь упоминает обстоятельства, о которых, он был уверен, я осведомлен. Дело в том, что по дороге на Хагию Ниффт воспользовался возможностью и загодя распространил среди своих коллег и представителей родственных профессий информацию, которую он, собственно, и собирался продать хагианским жрецам. Непревзойденный стратег, он сразу понял, что, окажись слух правдой, ему проще всего будет набить карманы, если все силы острова будут брошены на защиту денежных подвалов от массированного нашествия.– Шаг Марголд.

Мы добрались до вершин холмов, что тянутся вдоль долины Петляющего Ручья на востоке, когда полная луна стояла в зените. Кости ломило от усталости – так бывает только от страха или после боя. Для привала я выбрала место на самой вершине, у поворота дороги, на обочине, укрытой от ветра каменным выступом, – там мои люди поставили повозку и сами улеглись спать рядом. Я, Ниффт и Мав остались сторожить: повернувшись спиной к спящим, мы смотрели в разные стороны – я в долину, Мав и Ниффт вверх и вниз вдоль дороги.

Я прямо-таки висела на своем копье, безжизненная и слабая, как засохшая виноградная лоза. Признаться, только злоба против нанятого нами вора, что жгла меня изнутри всю дорогу наверх, – а мы весь путь проделали бегом, не давая себе ни секунды передышки, – придавала мне сил. Но изнеможение взяло верх даже над гневом, задуло его живое пламя, оставив лишь воспоминания о злости. С мыслью о том, что вор запятнал своим присутствием возложенную на мой отряд миссию, я безвольно смирилась; да и как тут было не смириться, когда вся миссия оказалась игрой, которую затеяла ведьма и в которой мне отводилась роль круглой дуры? Сама судьба, верно, решила посмеяться надо мной. Как будто мало того, что я ринулась как оголтелая в самое сердце кишащей пауками-людоедами страны по первому слову лживой старой карги, так нет, надо было еще и нанять себе в копьеносцы вора, зная, что на них-то пауки и охотятся!

Час прошел в молчании, а потом я окликнула:

– Эфезионит. – Я старалась говорить как можно тише, ибо часовым нужны не только глаза, но и уши. – Эфезионит, вот мы и повстречались с богами. Одного этого довольно, чтобы два человека, сколь бы различны они ни были, почувствовали себя союзниками. Каждую секунду на этой земле нам обоим угрожает одна и та же опасность. Скажи же, что такое ты узнал об А-Раке, что священник заплатил тебе?

И тогда, без долгих предисловий, Ниффт прочел свой стих – непроницаемо загадочную угрозу А-Раку, вся суть которой сводилась к упоминанию о таинственном убийце по имени Пам-Пель.

– Эти слова впервые бросились мне в глаза, – пояснил он, – когда я перебирал пергаментные листки с грошовыми балладами на колодрианском базаре. Потом, во время странствий по Большому Мелководью, мне не раз доводилось слышать о каком-то перевороте, который вот-вот якобы произойдет на Хагии, в особенности много говорили о «неохраняемых подвалах»…