Рецензенты выходивших в Одессе газет не упускали случая подчеркнуть, что у итальянских певцов и драматических артистов «есть школа», а среди русских актеров блещут лишь «отдельные самородки». «Но, несомненно, есть русская школа в драматическом искусстве, — опровергал эти заявления Дорошевич в очерке, посвященном 25-летнему юбилею замечательного актера И. П. Киселевского. — Мочалов, Щепкин, Мартынов, Садовский, Шумский, Милославский, Самойлов, Киселевский — вот ее учителя и ученики. Ее девиз, ее сущность, ее задача, ее содержание: естественность. Изображать жизнь такою, какая она есть, просто и естественно, без утрировки, без ходульности»^[494]. О молодом певце Николае Фигнере он пишет как о «талантливейшем представителе той молодой реальной школы в искусстве, которая стремится в гармонически целой прекрасной форме соединить оперу с драмой», как о «художнике, с достоинством вынесшем знамя русского артиста в борьбе с лучшим из итальянских певцов», наконец, как о «человеке, блестяще пропагандирующем русское искусство»^[495].

В «Одесском листке» Дорошевич начинает свою художественную галерею типов и нравов русской сцены. Здесь появляются его очерки «За кулисами», «Бас», «Летний тенор», «Мужья актрис», «Муж царицы», «Опера, или Искусство сделаться в один год знаменитым тенором». Чего здесь больше? Высмеивания актерской фанаберии, нелепых привычек и традиций, провинциального убожества, пошлости, желания познакомить читателя с особенностями профессионального быта певцов и актеров или сочувствия к ним, в особенности к театральным горемыкам и неудачникам, к их человеческим слабостям? Несомненно, есть и то, и другое, и третье. И все-таки нельзя не заметить, что автор большей частью симпатизирует своим героям, многое прощает им, прежде всего по причине их преданности сцене.

В эти годы начинается и его театральный цикл, посвященный деятелям русской и зарубежной сцены. Он публикует очерки-портреты известного трагика М. Т. Иванова-Козельского, своеобразного драматического актера Е. Я. Неделина, своего безвременно погибшего друга популярнейшего артиста Н. П. Рощина-Инсарова, замечательной итальянской оперной артистки Джеммы Беллинчиони, знаменитого тенора Анджело Мазини, французской эстрадной певицы Иветт Гильбер, предшественницы Эдит Пиаф. Этот ряд будет продолжен позже в «России» и «Русском слове». Здесь также прослеживается насмешка над потребительским отношением части публики к искусству. В некрологе А. Г. Рубинштейну, с которым Влас был близок, он прямо скажет, что «для одесситов, этих веселых, легкомысленных поклонников „золотого тельца“, которые смотрят на искусство только как на развлечение, такой пророк был слишком суров. Они пришли в театр поразвлечься, им говорят, что это богослужение. Отсюда взаимное отчуждение»^[496].

Тематический диапазон одесской жизни в фельетонах Дорошевича максимально широк. Он откликается на приезд в Одессу в марте 1895 года американского миллионера Вандербильда, которого «берут в оборот» члены городской управы, действующие вполне в духе гоголевских чиновников из «Ревизора». Его видят на судебном процессе по делу о столкновении парохода «Владимир» с пароходом «Колумбия», во время которого были человеческие жертвы, и в психиатрической лечебнице, где он подробно вникает в состояние дел и пытается поддержать такого энтузиаста своего дела, как доктор Б. А. Шпаковский^[497]. Посмеиваясь над охватившей город велосипедной «эпидемией», он одновременно благословляет любимца Одессы Сергея Уточкина, одного из будущих первых русских летчиков, а пока отчаянного велосипедиста: «Больше колеси, — ты и так вошел своими ногами в храм бессмертия и славы»^[498].

Но одесские ветры и приходящие в порт корабли приносили манящие запахи других миров — европейских стран и Востока. Это было бы совсем уж нелепо и вообще не отвечало бы натуре жаждавшего не просто новых впечатлений, но прежде всего расширения своего журналистского кругозора Дорошевича, если бы он не воспользовался так легко и близко раскрывавшейся из Одессы возможностью предпринять заграничные вояжи. В мае 1895 года он в первый раз выехал за границу. Сообщая об отъезде в отпуск «нашего талантливого сотрудника», «Одесский листок» одновременно успокаивал читателей, что «он будет присылать нам „За день“ из заграничной жизни»^[499]. Редактор не желал расставаться с полюбившейся читателям рубрикой, хотя и понимал, что сохранить оперативность публикаций вряд ли удастся. Поэтому рубрика поначалу приобрела странноватый вид — «За день», но с подзаголовком «Путевые и непутёвые заметки». Впрочем, скоро произошло разделение, и заграничные впечатления Дорошевича печатались то как «За день», то в виде цикла тех же «Путевых и непутёвых заметок».

Австрия, Италия, Франция — таков его первый зарубежный маршрут. Впечатлений множество, они ярки и осколочны, еще не складываются в картины, тем более, что длилось путешествие всего месяц. Были и разочарования. Проявления антисемитизма в Вене показались ему «покушением на самоубийство»^[500]. Зато нравы итальянских богачей оказались вполне схожи с одесскими. Разница невелика: «Маркиз Каносса отдает свои объедки беднякам, и вся Верона гордится своим благодетелем», а «богач-одессит рубля три, три с половиной в год жертвует на бедных», но славы ему не достается «никакой»^[501]. Позже он припомнит свои впечатления о парижской полиции, сопровождавшей «мирных манифестантов, проходивших между тротуарами…»: «Было видно, что достаточно малейшего повода, чтобы эти господа кинулись с кулаками, пустили в ход спрятанные у них под плащами небольшие палочки со свинцовыми набалдашниками, быть может, — обнажили палаши». И воскликнет с обличительным пафосом: «Такова полиция буржуа! О, буржуа жесток и беспощаден, когда затрагивают его карман!»^[502]

В 1896 году он снова выезжает в Европу. На этот раз поездка никак не рекламируется, поскольку прошлый опыт показал, что отпускное время не вдохновляет на серьезные дела. Тем не менее Влас успел рассказать читателям о будапештской выставке, посвященной 1000-летию Венгрии, и познакомить их с Парижем, Марселем, Лондоном, Женевой. В столице Франции конца XIX века, как и в наше время, в моде были «богатые русские», они заполняли выставки Салона, веселились в самых дорогих ресторанах и были непременными участниками ежегодной веселой «bataille des fleurs», «битвы цветов», в Булонском лесу^[503]. И хотя его «сердце истинного одессита переворачивается и обливается кровью от боли», он «должен сознаться, что любой из лондонских кафешантанных театров и своими размерами и роскошью отделки превосходит одесские»^[504]. Марсель темпераментом жителей, смешением рас и народов заслужил у него наименование «Большой Одессы»^[505].

А в феврале 1897 года как корреспондент «Одесского листка» он отправляется в кругосветное путешествие, основной целью которого был Сахалин. Сахалинской эпопее, в значительной степени определившей его дальнейшую жизнь, будет посвящена следующая глава. Здесь же есть смысл рассказать о тех частях этого путешествия, которые связаны с посещением восточных портов, городов индийского и китайского побережья, пребыванием в Японии и Северо-Американских Соединенных Штатах. Маршрут, который Дорошевич проделал через Средиземное море, Индийский и Тихий океаны на корабле Добровольного флота «Ярославль», был таков: Одесса — Константинополь — Аден — Порт-Саид — Бомбей — Коломбо — Сингапур — Шанхай — Владивосток. После двухмесячного пребывания на Сахалине он отправился в Японию, а оттуда в Америку, откуда в августе вернулся в Одессу.