Стенографическая запись обычно бывает несовершенна и требует литературной обработки; но большинство страниц книги Н. В. Дорошевич в такой обработке не нуждалось: так они совершенны по стилю и образности»[10].
Мы еще не раз будем возвращаться к запискам Натальи Власьевны, кстати, до сих пор целиком не изданным. А пока следует сказать о том, что она действительно была предана памяти своего отца. С конца 1930-х годов произведения Дорошевича были исключены из читательской сферы, его не переиздавали, поскольку в дефинициях тогдашних энциклопедических справочников за ним укрепилась отнюдь не способствующая продвижению к читателю характеристика — «рус. бурж. писатель и журналист». Наталья Власьевна пыталась преодолеть это идеологическое клеймо. 9 июля 1950 года она обратилась с письмом к Сталину, в котором стремилась подчеркнуть, что творчество отца не устарело: «Между тем о Дорошевиче с интересом говорят в журналистских и писательских кругах, его хорошо помнят представители старшего поколения советской интеллигенции. Немногочисленные его книги, имеющиеся в библиотеках, постоянно читаются. Два-три раза в год имя Дорошевича мелькает в ссылках на позаимствованные описания или остроты, а это немало для журналиста, уже более трех десятилетий сошедшего с газетных страниц <…> Ведь он был крупной фигурой в той плеяде талантливых русских журналистов, из которой вышли Горький и Чехов. Творчество его — оригинальное, самобытное явление периода предреволюционного обострения классовой борьбы. Никогда не был он ни мракобесом, ни ретроградом. Никогда его перо не было продажным. С едкой сатирой, с непомеркшим еще остроумием высмеивал он темные, уродливые черты своего времени, умел показать лицо хищного, воинствующего и разлагающегося капиталистического мира <…> Со слов А. М. Горького и А. В. Луначарского мы в семье знаем, что в последние годы жизни судьбой и работой Дорошевича интересовался В. И. Ленин»[11].
Письмо было написано спустя год с лишним после того, как Государственное издательство художественной литературы отказалось выпустить подготовленный ею том «Легенд и сказок» Дорошевича. Обращаясь к его директору Котову, Наталья Власьевна писала: «Дорошевич не только создал свой, оригинальный жанр русского газетного фельетона, но и оставил нам среди своих произведений ряд блестящих, метких характеристик современной ему эпохи, ее политических деятелей. Юмор и сатира Дорошевича подчас могут быть поставлены наравне или почти наравне с лучшими образцами Горького и Чехова»[12]. Увы — эти настойчивые попытки дочери воскресить имя отца успеха не имели. Не помогло и обращение в марте 1955 года к секретарю Союза писателей СССР Д. А. Поликарпову (будущему заведующему отделом культуры ЦК КПСС, гонителю «Нового мира» Твардовского), в котором содержалась просьба помочь с изданием подготовленного ею сборника «Восточные сказки», отвергнутого «несколько лет назад Госполитиздатом… без достаточных оснований»[13].
После смерти Натальи Власьевны часть бумаг из ее архива попала в Отдел рукописей Ленинской библиотеки. Вместе с приведенными выше документами и текстом машинописного экземпляра «Жизни Власа Дорошевича», переданного Лидиным, здесь хранятся и два письма Покровского, адресованные Наталье Власьевне. Оба они относятся к 1947 году. Первое отправлено из города Шахты в Москву 5 сентября.
«Дорогая Наталья Власовна!
Меня, разумеется, крайне тронула взволнованность, почти слезы, когда вы говорили, что не можете пренебрегать человеком, который „почему-то четверть века занимается Дорошевичем, а не Пушкиным“, хотя, быть может, конкретное наполнение этих литературных занятий Вам и представилось бы полным ошибок или не тех аспектов.
Интересуюсь впечатлением, которое в конечном счете на Вас и В.Б. произвел роман. Все же боюсь, что конкретные ассоциации дочери должны несколько конфликтовать с правом автора на фантазию, хотя бы и отталкивающуюся от определенного образа. Вы его ощущаете иначе. Вы серьезнее своего отца, всегда тяготея к анализу того, что для него было лишь поводом еще и еще раз обнаружить свою экстраординарную талантливость. Вернусь 15.IX. Привет. В. Покровский».
Ну, конечно, она была взволнована до слез. Еще бы! Нашелся человек, чуть ли не жизнь посвятивший творчеству ее уже полузабытого отца. А у Покровского к этому времени был готов роман, и он понимал, что благоприятный отзыв дочери писателя может быть не последним аргументом в пользу его издания. Хотя и мучили сомнения, тем не менее рукопись передал. О том, что сомневался он не напрасно, свидетельствует второе письмо, от 5 декабря. Уже нет обращения «дорогая»…
«Уважаемая Наталья Власовна!
Подошел к телефону, но когда нас прервали, послав к телефону другую, которая сказала, что Вы заняты, Вы дали мне понять несвоевременность моего звонка. Но выслушав от Вас 10 дней назад Ваше нежелание не сразу вернуть рукопись, я ждал все это время обещанного звонка. В общем, за 4 месяца ничто не двигалось, и я не вижу отличия, если б уже 4 месяца назад Вы сказали бы мне, что я могу заехать за рукописью. Позволю себе опять позвонить 7-го декабря или позже. Ума не приложу, зачем Вам рукопись, которая столь Вам не нравится»[14].
Да, Наталья Власьевна оставила рукопись Покровского у себя, и сейчас она хранится у меня. Я получил ее в 1966 году вместе с большой коллекцией газетных вырезок с фельетонами Дорошевича и некоторыми другими документами от ее дочери Наташи. На лицевой стороне картонной папки рукой Натальи Власьевны обозначено: «Сволочная рукопись Покровского». А на задней крышке имеется более чем выразительная запись-рецензия:
«Прочла с трудом и без интереса.
1. Глупо.
2. Скучно.
3. Малограмотно.
4. Бесталанно.
Литературная форма этого произведения имеет точное название: пасквиль.
Вранье — все, начиная с предисловия, где П. утверждает, что ему достался архив Дорошевича. Не любовь, а черная зависть водила пером неудачливого автора. И лишь свои собственные черты проходимца и мелкого жулика сумел он отразить в этой рукописи, которая вовсе не имеет шансов стать книгой. Н. Дорошевич».
Сочинение Покровского, кстати озаглавленное «Король фельетонистов», написано претенциозно-канцелярским языком, оно действительно беспомощно в художественном плане и малограмотно стилистически. Автор стремится развенчать своего героя, не без умысла названного Поликарпом Нежелеевым, в котором видит чуждый советским идеалам продукт безыдейной и продажной буржуазной журналистики. Не случаен и конец Нежелеева: разочарованный в себе как журналисте, в своем времени, он идет на самоубийство, которое почему-то совершает в Варшаве 1 августа 1914 года, в день начала первой мировой войны. Вместе с тем роман Покровского — это не совсем обычный плод графоманских усилий. Не случайно замечание Натальи Власьевны о том, что «черная зависть водила пером неудачливого автора».
Возможно, это действительно случай, который мог бы с определенным успехом рассмотреть психиатр. Совершенно очевидно: стремясь разоблачить своего героя и приводя его к бесславному концу, автор неуемно, страстно, болезненно завидует ему. Покровскому знакомы кой-какие бытовые реалии эпохи, он знает немало любопытных подробностей, анекдотов, скабрезных историй. Вполне вероятно, что он был знаком с романами Александра Амфитеатрова «Восьмидесятники», «Девятидесятники», с натуралистической дотошностью воспроизводившими среди прочего и газетно-журнальную среду конца XIX столетия, и отчасти пытался подражать их автору, которого тогдашняя критика именовала «маленьким русским Золя». Предположение это подтверждается тем, что и героя романа Покровского Нежелеева и знаменитого московского журналиста Сагайдачного, под именем которого Дорошевич выведен в романе Амфитеатрова «Девятидесятники», зовут одинаково — Карп Николаевич.
