Шляйниц медленно произносил слово за словом, обиженно сопя в перерывах между фразами. Он все яснее сознавал, что влип в скверную историю и сумка, полная секретов, может стоить ему много дороже головы пана Заберезинского.

Обратно, к Смоленску, Николка пробирался то лесными тропами, то берегами чащобных речушек, то глухими урочищами. К исходу второй недели он оказался на берегу широкой полноводной реки и, опустив поводья, поехал вниз по течению. По многим приметам неподалеку должно было оказаться устье и еще более крупная река, куда должна была впадать встретившаяся ему безымянная речка.

Весна уже безраздельно властвовала окрест: хрустели, подламываясь, голубые снега, со звоном рушились сосульки, набухали от талой воды бочажки и канавы, с каждым днем все синее становилось небо и все чернее мокрая обесснеженная земля.

Вскоре он и в самом деле набрел еще на одну разлившуюся во всю ширь реку, по сравнению с которой его безымянная речка казалась ручейком.

«Днепр, — догадался Николка, облегченно вздохнув. — Теперь надо держать на восход, и сколько бы верст ни ехать — Смоленска не миновать».

На третьи сутки, утром 30 марта 1511 года, свернув за кущу утонувших в Днепре ив, Николка увидел разлившийся во всю ширь Днепр и за краем беспредельной водяной глади черные силуэты церквей, домов и башен Смоленска.

Бездонное синее небо светилось чистотой, и молодое веселое солнце било прямо в глаза. И в этой промытой весенними ливнями чистой голубизне неба, в золоте солнечных лучей и блеске днепровских струй виднелся Смоленск, широко и привольно раскинувшийся по холмам и долинам. В восточной его части, на самой высокой и крутой горе, грозно возвышался кремль. У подножья чернели смоленские посады и слободы.

Николка, прищурившись, огляделся и неподалеку заметил дорогу. «Никак, виленская», — смекнул Николка и вязким черным полем направился к ней.

В Смоленск везли дрова, сено, пеньку, коноплю, гнали овец и волов. Из города телеги шли почти пустыми, да зато товар в них был не в пример дороже: топоры, серпы, косы и многое иное, что в деревнях делать несподручно.

Задолго до въезда в посад по обочинам дороги пошли сплошные сады и огороды. Да и сами посады прятались в вишневых и яблоневых зарослях.

«Через месяц-то какая будет красота», — подумал Николка, подъезжая к кремлю и примечая чистые посады, улицы, мощенные бревнами, добротно слаженные канавы, по которым сбегают талые воды. Хорош был Смоленск и к долгому в нем житью весьма пригоден.

За посадами, к удивлению Николки, показалось голое, мокрое, непролазное болото, тянувшееся почти до самого подножья кремлевского холма. Деревья на болоте торчали уродливыми пнями, кусты выкорчеваны, тропинки, может, где-нибудь и были, только теперь все до единой укрылись под водой.

Николка постоял немного в раздумье и краем посада свернул к Днепру. Он ехал и ехал, огибая гору, но болото все не кончалось: вода обхватывала кремль с трех сторон, а с четвертой крепостной холм прикрывал Днепр.

Через реку от одного из посадов перекинулся наплавной мост, по которому в обе стороны шли пешие и конные, катились телеги. Перед въездом на мост стояли стражники и пара подьячих с чернильницами на поясе, с гусиными перьями за ухом, бумажными свитками в руках. Возле них стояли кади, весы, ковши, мерные палки — все, что потребно для обмера товаров, кои ввозились и вывозились с городского торга.

Один из мытарей подскочил к Николке, ухватился рукою за узду:

— С каким делом в Смоленск?

— К лекарю, дядя.

Мытарь еще раз глянул на Николку, уже без всякого интереса, отошел, махнув рукой — проезжай-де.

Николка въехал на мост. Поверх голов пеших смотрел на кремль. Впереди крутой стеной вставал высокий крепостной холм. По верхнему его краю тянулся совершенно отвесный насыпной земляной вал. На валу тяжко громоздились квадратные башни, сложенные из дубовых бревен в три обхвата толщиной и в три сажени длиной, для прочности обмазанные глиной. Из столь же толстых дубовых кряжей были сложены и стены кремля. И так же, как и башни, обмазаны глиной.

«А ведь ни ядрами, ни огнем не взять кремля, — подумал Николка, — глина-то не горит. Да и таранами не прошибешь, какой таран этакое бревно проломит?»

Вглядываясь в кремль и все ближе к нему подъезжая, Николка заметил, как за его стенами спрятались сначала купола, а затем и верхушки церковных крестов — столь высоки были стены.

«И подкопом его не взять, — подумал Николка, — звон сколь болот да рвов вокруг».

Перебрав в памяти все замки и крепости, какие довелось ему доселе повидать, решил, что не менее и не слабее Московского будет Смоленский кремль. Да и Смоленск с посадами и слободами показался Николаю столь же великолюдным, как Москва.

Перед воротами Николай снял шапку и, перекрестившись на образ Николы-угодника, что хранит всех странствующих и путешествующих, бросил медную полушку в подвешенную на цепи кружку и въехал в ворота.

Велик и шумен град Смоленск. Много домов каменных и деревянных стоит в его стенах, и вокруг каждого дома, будто цыплята вокруг наседки, лепятся службы, подклети, амбары и лабазы. Между постройками пенится великой сутолокой и суматохой базар: бесконечные ряды лавок с товарами, прилавки со всякой снедью — с селедкой в бочках и горохом в мешках, с медовыми сотами, сливами в патоке и вишней в сахаре; с пестрыми платками и беленой холстиной, любым товаром, какого душа пожелает.

«Есть что от ворога прятать, — усмехаясь, подумал Николка. — Такое-то богатство как не беречь? Вот и поставили смоляне этакой град, что ни таранами, ни подкопами не взять».

Под стать разнообразию товаров увидел Николка и немалую людскую пестроту: разные люди сходились на смоленском торгу — русские, черкасы, литвины, поляки, немцы.

Николка поставил каурого к коновязи и вразвалочку, неспешно пошел в самую людскую толчею. Приглядевшись да прислушавшись, Николка заметил, что толпа хоть и пестра, да уж не столь суматошна, как показалось сначала. Был в этом содоме свой собственный, на первый взгляд неразличимый, но потом все более и более четко проступающий порядок. Товары продавались не вперемежку — в одном месте торговали глиняными горшками, в другом — серпами да косами, в третьем — съестным, в четвертом — одежей да холстинами.

Заезжие купцы, приметил Николка, поначалу держались кучками, всяк — торговец ли, покупщик ли — больше к землякам подбивался, но, пооглядевшись, шел к чужим, присматриваясь, прикидывая, подсчитывая. Перемешивал базар народы, одному богу заставлял молиться и христиан, и мухаммедан, и иудеев — богу наживы да прибыли.

Здесь же, порасспросив торговцев, узнал Николка, где сподручней на первое время найти пристанище, и по их совету поселился в большой корчме у Виленской дороги. Через Витебск и Полоцк дорога шла к Западной Двине, а оттуда в ливонские ганзейские города[45] — Юрьев, Колывань, Ригу.

Целыми днями Николка бродил по смоленскому торжищу и в посадах, выспрашивая, не продается ли где изба, и прикидывая, каким делом можно будет заняться не в убыток для себя.

Избу он вскоре сторговал, но съезжать со старого места не спешил: по весне в корчме стали появляться один за другим иноземцы — купцы и факторы из Пруссии, Литвы и Польши, из иных иностранных государств.

Николка приглядывался, прислушивался. Никто не подозревал, что немецкий язык ему известен, и потому он запросто с немалой для себя пользой вызнавал торговые секреты. Из разговоров Николка понял, что наиболее прибыльным делом была здесь торговля пенькою и коноплей, потому что Смоленщина издавна славилась изобилием этих товаров, редких для иноземных государств.

Утвердившись в решении, каким делом ему предстоит заняться, Николка съехал из корчмы, поселился в купленной избе и пригласил к себе на новоселье троих смолян, приторговывавших пенькой и коноплей. Познакомился с ними Николка на торжище, несколько раз, подходя к ним, вел разговоры, не праздно интересовался делом и всякий раз намекал, что и сам был бы не прочь заняться их делом, а еще лучше — пойти к ним в товарищи.