— Я оторвал тебя от чего-то важного? — Голос Миши звенел ревностью.

Надо же, какое узкомыслие: по его мнению, запыхаться я могла только от сексуального марафона.

— Уже нет, — отрапортовала я.

— Поздравляю, — сухо обронил Миша. — Ну тогда ладно.

О, какой регресс. Ему уже можно подавать на инвалидность. Только в глубоком маразме и от любви к себе можно так дурно думать о самой лучшей женщине города. Он считает, что я стану его уговаривать! В последний раз такой эксперимент я проводила в школе с Филиппом Соколатым. Но во-первых, это был Филипп, а во-вторых, ничего хорошего для него из этого всего не вышло.

— Ладно, — легко согласилась я. — Пока.

— Не пока, Надя, не пока. Ты обещала прийти ко мне в гости. Мои уехали. — Он понизил голос до шепота, оружия всех страдающих манией преследования. — Когда мне прислать машину? — так же тихо спросил он.

Какая прелесть! Этот барин уже прислал за одной машину. И где она теперь? Чулком задушенная? Невзирая на обычный сумбур в голове, я еще могла мыслить здраво, а потому подозревала всех. Лучше ошибиться в хорошем, чем безошибочно поддаться преступному обаянию: красивый Миша убил маляра, чтобы ему не платить, Ларису от зависти к Кривенцову, Валентину, потому что она была свидетелем убийства маляра, а учительницу — выполняя свой гражданский долг перед партнером. Примерно с той же логикой действовала и Людочка. Только маляра она убила, чтобы ухудшить жилищные условия Миши, а всех остальных — назло собственному мужу. Катя же руководствовалась простой идеей дискредитации и действовала при попустительстве нашего общего Лойолы. А бабушка убила всех, чтобы они не обижали Федора. А Федор…

— Так во сколько? — снова спросил Миша.

— Я приду пешком. Если приду…

Мама с самого глубокого детства запрещала мне таскаться по хаткам. «Хочешь встретиться с ухажером — я помою лестничную площадку, и стой с ним хоть до самого утра. Но рядом с нашей квартирой. Порядочные девушки на дом не ходят». Папа однажды попытался усомниться в этой истине и неосторожно провякал что-то о вокзальных проститутках. Клеймо бешеного самца пристало к нему на долгие годы, до тех пор, пока вокзальная проституция не стала эндемичным очагом по распространению гонореи.

— Давай встретимся в городе.

Миша наконец очнулся, простил мне сбившееся дыхание и снова полюбил за возможность совращения.

— Перезвони мне минут черед тридцать, — попросила я, оставляя своему мужу последний шанс не присоединяться к вымершему племени единорогов.

Я быстро набрала его рабочий номер. Тихо. Тихо кругом, мертво… На трупы в белых штанах не ездят. Значит, гуд-бай, верность присяге и брачным обетам. Прости, папа, но хранить чистоту супружеской постели в восьмой раз, чтобы снова быть обманутой, мне надоело. Даю честное благородное слово без команды не стрелять, а без крайней необходимости не опускаться ниже уровня Тошкина. Как будет, так и будет.

— Встретишь меня у подъезда, — скомандовала я и на глазах удивленной общественности превратилась из гусеницы в бабочку.

— Хорошо выглядишь, — заметила Аглаида Карповна, когда я сунула ноги в туфли на шпильках и на всякий случай забинтовала голеностоп.

— В этом костюме ты уже ходила, — вздохнула Анюта и предложила надеть джинсы.

— Да, и кроссовки, — возбужденно добавила бабушка. — Ноге будет удобнее.

А мне будет удобнее? Как они вообще себе это представляют? Красиво сбросить туфли на каблуке, спустить по километровым ногам юбку, тревожными движениями расстегивать мелкие пуговицы — это одно. А кряхтя развязывать шнурки, лежа (потому что сидя мешает живот) расстегивать молнию на джинсах и через голову, через прическу — волосок к волоску — и макияж (прощай помада и румяна!), стаскивать свитер? Очень сексуальная картинка. Я же не на картошку и не на водные соревнования иду, я же на свидание с возможным эротическим продолжением! Не хватало только, чтобы я решилась, а джинсы стали между нами стеной. Ведь обе невесты — и обе не понимают элементарных вещей. Что стар, что млад. И я еще раз, на всякий случай, позвонила мужу на работу…

Миша стоял в тени липы в больших темных очках, которые делали его похожим на черепаху, что лежала на солнышке в известном мультфильме. Он был смелым. Суббота — праздник огородника. И даже бабульки-дежурантки в такие дни покидали наблюдательные посты, чтобы присоединиться к семействам, вскапывающим грядки.

— Пойдем. — Он взял меня за руку и буквально втащил в подъезд.

Ему не терпелось. А мне было смешно. В минуты глубокого душевного волнения со мной всегда приключаются странные вещи — я начинаю вспоминать поход Степана Разина за зипунами, битву на Чудском озере и особенности применения буквы «ять» в лозунгах революции. У меня у самой практически нет опыта супружеской измены, но из пособий на эту тему я почерпнула главное правило: «Чтобы лечь в постель с мужчиной, женщина должна его хоть немного любить». Я отбросила ненужные мысли и принялась усердно взращивать в себе нежность и страсть. На выходе из моей души обе они имели сомнительное качество.

— Выпьем? — спросил Миша хрипло. — Ты пока присаживайся. Я быстро…

Ага, значит, все последующие мероприятия он собирается проводить стоя. Я решила потренироваться и тихонько прошлась по квартире. Здесь пахло детьми, дешевой эстетикой нуворишей и прогорклым постным маслом — гарантом режима жесточайшей экономии. Я сморщила нос и заглянула на кухню.

— Сейчас, сейчас, — быстро проговорил Миша и отвернулся к пластмассовым стаканчикам. Как предусмотрительно — кинул в мусоропровод, и никаких отпечатков!

— Чем у вас тут так воняет? — поинтересовалась я. — Ужас. Вы пирожки на продажу жарите? Не пойму.

— Нет, мы собираем масло в банку. Оно ведь продукт многоразового использования, — гордо ответил Миша. — Знаешь, деньги на ветер — это ужасно. Мы с Ирой в этом вопросе абсолютно солидарны. А потому мы так и живем.

Мой потенциальный любовник победоносно взглянул на занавески с люрексовой нитью и лепнину на потолке. И то и другое мне приходилось видеть в богатых цыганских домах, которые производили на свет наркотики, детей и колоссальные по размаху свадьбы. Если в цыганском доме не было амурчика, он считался неполноценным убежищем полукровок. Но с учетом того, что и при царе цыгане в нашей стране жили неплохо, они и стали законодателями богатого вкуса для многих своих последователей.

— Ты торгуешь наркотиками? — нежно спросила я, представляя, как Миша и в дождь и в зной стоит на пятачке возле автобусной станции и предлагает всем желающим плохо сваренную ширу.

Мое сердце учащенно забилось, большими дозами в крови разлилась жалость к бедному маленькому богатею. Чтобы сохранить рабочее настроение, я снова пошла гулять по квартире. Нет, его определенно было за что полюбить. Мы выросли в одно время, знали, что Петр первый прорубил окно в Европу не только для того, чтобы поставить на нем цветок для профессора Плейшнера, и одинаково страдали по колбасе за два двадцать. Его тапочки напоминали изгрызенных плюшевых мишек, его домашние штаны были сделаны на местной трикотажной фабрике, а гамма его одеколона напоминала растертую в ладони траву. Я трогала его вещи, пытаясь взрастить в себе умиление. Я прошлась по его автоматической беговой дорожке, чуть повредив ее каблуком, тронула корешки книг, среди которых узнала Пушкина и Чехова, порадовалась горе газет на маленьком журнальном столе, улыбнулась бумажному самолету и на пике врастания в образ была заключена в объятия.

— Сними, пожалуйста, туфли, — жарко прошептал мне в самое ухо Миша. — Ты испортишь ковер…

— Да, я умею приносить неприятности.

— Что ты. — Он развернул меня к себе лицом и припал к губам. А я думала о Тошкине и о том, что курсы поцелуев Миша проходил заочно — через газету для начинающих. Из всех возможных вариантов соприкосновения этих частей человеческого тела он выбрал помпу. Когда вся нижняя часть моего лица, включая кончик носа и чуть отвисший подбородок, попала ему в рот, я опомнилась и попыталась вырваться. Меня посетила мысль. И от нее стало как-то не по себе…