— Но она же одетая как на работу. Как на работу. Валечка. Валя, Валюшка моя, — вдруг зарыдал Гена.

— Зато ты… — многозначительно выдохнул вахтер и повертел в руках два доллара, которых еще полчаса назад должно было хватить на все про все.

Уже давно никто не сравнивал снег с арбузом, траву с покрывалом, а солнце с янтарем. Запахи превратились в устойчивые ароматы, оттенки — в тенденции моды, а блуждающие улыбки — в свидетельства глубокого психического расстройства. А Тошкин по-прежнему ненавидел половых извращенцев. Вскормленный в неволе молодой орел Гена вызывал у Тошкина крайнюю степень раздражения. И беспомощности, которая в их большой семье считалась огромным преступлением. Евгения Сергеевна ясно дала понять: клан будет стоять насмерть с тем, чтобы потом разорвать жертву половых излишеств на семейном совете. И Тошкин вообще-то не знал, что для Гены будет хуже: скромная камера, набитая такими же страдальцами, или праведный стерильный гнев Аглаиды Карповны.

— Мама, наш Гена, видимо, болен, — сказал Тошкин устало, докладывая семье о результатах спасения Кривенцова. — Он убивает своих женщин от страсти.

— Это несерьезно, — отрезала Евгения Сергеевна. — Хотя я всегда считала, что Людочка ему не пара. Такая косенькая…

— Мама, наш родственник — убийца. И я ничего не могу для него сделать. Кроме того, что уже сделал.

Тошкин поморщился, вспоминая, как определял для Кривенцова меру пресечения. Его надо было задерживать. По всем правилам, понятиям и формулировкам. Следователь городской прокуратуры настоял на подписке о невыезде. С каким лицом теперь работать с оперативной группой, криминалистом и экспертом, он просто не знал.

— Но это наш родственник, — тоном не терпящим возражений заметила Евгения Сергеевна. — Ты только представь себе, сколько анкет он испортит! Мы можем стать невыездными.

Как будто кто-то из их семьи служил по дипломатической части! Мамино авось переходило всякие границы. И что интересно, время от времени срабатывало. Женился же он, Дмитрий Савельевич, на Наде Крыловой. Этот сюжет покруче любой заграницы.

— Ты хочешь расстрелять его собственноручно? — спросил Дима, нащупывая выход из щекотливой ситуации.

— Я хочу, чтобы ты во всем разобрался. Мы с сестрами собрали сведения. Начиная со школы. Экстрасенс сказал, что он никого не убивал. А директор подтвердил, что он ни одну девочку никогда за косу не дернул.

— Роста не хватало, — огрызнулся Тошкин, уже уставший удивляться последовательности материнских суждений. Какой экстрасенс, какие справки, какие косички? — Он мог измениться, мама, и, видимо, так и случилось.

— Гена будет у тебя на работе через полчаса. Ты должен его принять по-родственному. И если надо — помочь. Хотя бы выслушать. Дима, у тебя есть диктофон? Мы бы просто прослушали и сделали выводы!

— Мама, я работаю. Не надо на меня давить. Будет только хуже. Слышишь? — Дима рассердился не на шутку. Он не позволит сесть себе на голову, потому что носить эту семейку на шее гораздо удобнее.

— Надо быть вежливым и послушным, — назидательно сообщила Евгения Сергеевна.

— И мыть руки перед едой, — пробурчал Тошкин, нахально обрывая разговор на воспитательную тему. — Мама, только пусть Генка приходит без группы поддержки. Иначе я его арестую. Это ясно?

— Не груби. — Мама бросила трубку, обозначив тем самым свое понимание проблемы.

Сейчас ей предстояло дать отбой такому количеству родственников, что в полчаса можно и не уложиться.

Тошкин угрюмо посмотрел на свой старый, исцарапанный стол, стиснул ладонями уже седеющие виски и еще раз мысленно прокрутил в голове ясную как Божий день картину преступления. Все, что сделал бедный Гена, он совершил для усиления оргазма. Такой статьи в кодексе нет, а вот убийство по неосторожности по второму эпизоду и доведение до… тоже по неосторожности по первому вполне могло подойти. Осталось только убедить Кривенцова признаться в этом и не мучить родственников, а там уже спокойно закрывай дело. В конечном итоге, скоро выборы — Генка запросто может попасть под амнистию. Государству нужны свежие сексуальные силы. Но как же все это противно… Мерзко. И главное, надоело! Привыкший жить в миру с собой и в конфронтации с Надей, старший следователь городской прокуратуры устало вздохнул. Ни утро, ни день, ни вечер не обещали быть легкими. Но завтра — завтра он будет свободен. И пусть родственники лишат его квартиры на Патриарших, отлучат от семьи и больше никогда не пригласят ни на день рождения, ни на свадьбу, он, Тошкин, не позволит делать из себя дурака.

— Это не я.

В дверях стоял Геннадий Петрович Кривенцов. Он источал миазмы страха и Пако Раббана, был неплохо причесан и гладко выбрит. Из большой спортивной сумки, висевшей у него на плече, доносились ароматы чесночной колбасы.

— Ты собрался в бега? — строго спросил Тошкин, подавляя в себе тошнотворное чувство брезгливости.

— Люда сказала, если посадят, чтобы на первый случай было что есть, — смутился Гена, не зная, садиться ему прямо сейчас или подождать прокурорской санкции. — Но это не я.

— А кто? Я? Тень отца Гамлета?

Кривенцов вздрогнул и опасливо покосился на дверь. Дима насупился: если Кривенцову посоветовали имитировать приступ шизофрении, то он сейчас же, сию минуту вызовет «скорую помощь». И пусть его лечат!

— Сядь, — сквозь зубы бросил Тошкин. — Сядь и давай по порядку! Будешь признаваться? Или по каждому эпизоду отдельно, с доказательствами и свидетелями? А у тебя сын, между прочим…

— Вот именно. — Кривенцов расправил плечи и отчетливо выговорил: — Это не я! Не я!

— Тогда давай под протокол. Смерть Ларисы Косенко наступила между восемью и половиной девятого вечера. Ты где был в это время?

— У Красовской, — сказал Гена и облегченно вздохнул. — Ларису Косенко тоже кто-то другой и эту…

— Красовская может подтвердить, что в это время ты был у нее?

— Так она же умерла, Дима, ты что-то путаешь, — ласково, доходчиво так проговорил Геннадий Петрович и открыто улыбнулся.

— Еще один труп? Отлично. Значит, по тому адресу, где был я, Косенко, по другому, куда ты успел заскочить, — Красовская. И тоже умерла. Подожди минуточку. — Дима нырнул в ящик и достал справку о пропавших без вести. — А вот в феврале в селе Вильковском ты не был? Так, еще подожди. — На стол легли бумаги по неопознанным трупам. — А в марте по Гремучке не гулял? Давай, Геночка, у тебя хорошо получается, рассказывай, маньяк чертов.

— Так ее фамилия, значит, была Косенко? — изумился Геннадий Петрович, и если честно, то у Тошкина немного отлегло от сердца. — Какой ужас! Если бы я знал, если бы я только знал… Мне косых и дома хватает. Обманула меня Ларочка… Выступала-то она как Красовская. А полвосьмого я был у нее и уже никуда не отлучался. Так что… — Он развел руками и чуть вздрогнул. — Но это не я!

— Почему позвонил так поздно, если это не ты? — Тошкин когда-то занимался в кружке художественного слова. Пиком его артистической карьеры были вечера в кинотеатрах, когда перед началом сеанса молодые таланты развлекали публику чтением известных произведений. Тошкин декламировал пушкинское стихотворение «Анчар». Руководитель кружка говорил, что Диме не хватало патетики и что это придет, к сожалению, только с годами. И вот оно пришло. — И кто ее убил, если не ты?!

— Федя, — пробормотал Геннадий Петрович. — Федя…

Дмитрий Савельевич грустно усмехнулся. Братские чувства переживали глубокий инфляционный процесс, эмиссия любви со стороны старшего поколения его только приумножала. Впрочем, младшие — они все такие. Безнаказанно подлые. Они легко прячутся за чужие спины, чтобы оттуда крутить фиги всем окружающим. Хорошо, что Евгения Сергеевна не решилась рожать второго ребенка. Еще в детстве Димочка содрогался при одной мысли, что кто-то будет оттягивать на себя родительскую любовь. Тошкин хорошо помнил Федора — он был не подарок, но Гена по праву младшего часто оставлял его в дураках, сваливая на старшего брата свои грехи.