Анна Ивановна и Галина Николаевна были стайерами на дистанции пенсия — небеса. Они обе разменяли шестой десяток и в самом расцвете творческих сил были спроважены на заслуженный отдых с почетом, уважением и подарками от родных коллективов. Анна Ивановна получила на память переходящее Красное знамя, которое однажды выиграл их отдел мясной и колбасной продукции за перевыполнение плана. В те славные дни, когда у социалистического соревнования закончилось второе дыхание и лопнула кислородная подушка, Анна Ивановна оставалась гордостью гастронома, славой городского отдела торговли и, как водится, грозой покупателей. Ах, это были славные денечки, о которых дама послебальзаковского возраста не уставала рассказывать своей соседке-приятельнице, женщине низкого социального происхождения Галине Николаевне. Той, скромной работнице жилищно-коммунальной конторы, и в сладких снах не могло привидеться былое могущество Анны Ивановны. И провожали Галину с работы как-то вяло, сухо — ни подарка, ни речей. Ах, Анна Ивановна запросто могла бы еще остаться — ведь так просили… Но менять суровое революционное «гастроном» на неясное капиталистическое «супермаркет», да еще во главе с дочерью вечно пьяного грузчика — на это она была несогласная.

В тени нетронутых временем кленов, на лавочках у подъезда старого, ныне престижного дома сталинской постройки Анна Ивановна долго и упоительно ссорилась с Галиной Николаевной. Той, дурехе, было совершенно непонятно, с кем свела ее судьба и как нужно благодарить случай, подаривший ей возможность общения с персоной, равной по масштабам разве что первым пятилеткам. Когда тема «что ты знаешь о докторской колбасе», вяло перебиваемая воспоминаниями о сантехнике дяде Пете, была полностью исчерпана, пенсионерки загрустили. Причем настолько, что Анна Ивановна, наконец, вступила в коммунистическую партию, которая ранее отказывалась принимать ее по причине обвесов и обсчетов, а Галина Николаевна, не иначе как назло, подалась к баптистам. Такого коварства Анна Ивановна стерпеть не могла — она устраивала антирелигиозные стирки на Пасху и показательные мясные экзерсисы в Великий пост; наиболее удачной акцией по перевоспитанию религиозных фанатиков она считала сожжение молитвенника в мусорном баке, что стоял в глубине двора. Правда, там же сгорел и «Капитал» Маркса, подброшенный в огонь разъяренной и обиженной Галиной. Когда коммунисты города на последних выборах сомкнули свои ряды со всеми «истинно верующими», Анна Ивановна и Галина Николаевна помирились, признав высшую целесообразность этого объединения.

На брифинге, устроенном в честь объединения двух любящих сердец, было решено: подрывную работу не вести, политической и духовной литературой по месту жительства не обмениваться, варварские акции по отношению к святыням не производить. Дамы обменялись рукопожатиями и обещаниями вместе встречать Первомай, Троицу, годовщину Великого Октября и Рождество.

Бурная энергия молодых сердец была направлена на выявление и устранение недостатков в моральном облике граждан дома. В результате плодотворно проведенной работы через полгода соседки знали точное количество коротких юбок у Леночки с третьего этажа, любовниц у Юрочки с четвертого и собак у припадочной Ксении Васильевны из полуподвального помещения. Настоящий шок пенсионерки испытали, когда кадровый состав дома начал поквартирно, а то и поплощадно меняться. Появлялись новые жильцы, в подвалах открывались подозрительные конторы.

Работы, конечно, прибавилось. Но стало трудно. Одно дело сказать соплюшке Леночке, которую знаешь с пеленок: «Смотри, главный орган человечества в таких юбках застудишь!», другое — намекнуть бритоголовому бобрику, что ходить без шапки вредно. Оттого Анна Ивановна и Галина Николаевна снова поссорились на политической почве. Галина обмолвилась, что Ленин — Сатана, Анна заявила, что Христос — коммунист. И то и другое звучало как страшная хула. И не имело прощения, пока в их подъезде на третьем этаже «чудные люди, семья с корнями, немножко нищие, но приличные, проживавшие там еще с тех времен», не продали квартиру какому-то новому русскому, который сразу же затеял делать в ней евроремонт.

— Галя. — Анна Ивановна позвонила первая. — Кривенцовы сошли с ума. Я точно узнала, что они теперь будут жить в селе и станут фермерами. Для закупки свиней им не хватает средств.

— А мальчики? — встревожилась Галина Николаевна, испытывавшая тихую страсть старой девы к веселым погодкам Кривенцовым.

— Ну какие они мальчики? У них уже у самих мальчики, — рассердилась Анна. — Нет, ты подумай только! Они же, Кривенцовы, ремонт сделали и ни минуты там не жили. Все дачу окучивали. А квартира стояла как целочка. Нет бы жить да радоваться — новые все по-своему будут ломать. Сведения точные. Представляешь? Ты бы так сделала? Ну, вот бы в чистую с финскими обойчиками переехала и все рушить?

— Так не модно, наверное, финские обойчики, — вяло запротестовала Галина.

— Ну, все, Вячеслав Зайцев! — вспыхнула Анна Ивановна, познания которой в высокой моде не шли дальше привычных советскому человеку имен. — Запомни, дорогая, финское немодным не бывает. Вот я, например, достала на базе еще в восемьдесят втором финские сапоги на манке. И во-первых, до сих пор ношу, а во-вторых, смотрела у зятя в каталоге — опять модно. Ладно! Надо что-то с этим делать! Ты вообще знаешь, что такое евроремонт? Ты хоть телевизор смотришь? — Не обращая внимания на обиженное молчание подруги, Анна Ивановна сочла возможным продолжить: — Иногда эти новые русские приглашают к себе… — Она сделала паузу и трагическим шепотом повторила: —…приглашают к себе бригады югославов.

Эффект разорвавшейся бомбы не наступил, и Анна Ивановна попыталась вразумить подругу:

— Югославов, говорю тебе!

— Ну и?.. — равнодушно спросила Галина Николаевна.

— А там война, — зловеще прошептала Анна Ивановна. — А война — это оружие, террористы и захват заложников! Хочешь быть заложницей?

— Нет! — испуганно выкрикнула Галина Николаевна, уже имевшая кое-какой опыт по этой части.

Перепивший дядя Петя запер всю их контору на ноябрьские праздники. Добрые люди через решетку подвального помещения разбили стекло и носили им продукты. Особо отличилась тогда дворничиха, которая потом и оказалась во всем виноватой. Это она напоила Петю, чтобы воспользоваться его бессознательным состоянием. Но югославы — не сантехник, кормить и поить, наверное, не будут. Галина Николаевна ощутила опасность и забеспокоилась:

— И что нам делать?

— Мы объединим наши усилия и проведем разведку. Выясним что почем. Если стены ломать будут, если канализацию поменяют всему подъезду — то пускай их… Даже если югославы. А то знаешь…

Галина Николаевна знала: время от времени в квартире у Анны Ивановны начинались канализационные войны. То ли шерсть от псов Ксении Васильевны, то ли модные прокладки Леночки — что-то забивало старые трубы, и дерьмо, как величавый Дунай, мерно разливалось по Анниной квартире. Впрочем, Галина Николаевна считала это справедливым наказанием за антиклерикальные настроения подруги. Как ни странно, выброс фекалий из унитаза приходился на дни больших религиозных праздников.

Галина Николаевна слушала соседку и явственно ощущала подвох. То ли у Анны в партии нарушилось кадровое равновесие, то ли угроза канализационного потопа делала ее столь сговорчивой. Во всяком случае, на дешевую приманку о югославской угрозе никто поддаваться не собирался, тем более что бригада оказалась на поверку местной, почти знакомой. Директора этой строительно-ремонтной фирмы Галина Николаевна помнила еще по горисполкому, куда ходила редко, как в театр, но метко — без выговора или очередного наказа в кратчайшие сроки очистить вверенную территорию от листьев (снега, талой воды, мусора) никогда не возвращалась. А приказы отдавал вот этот — с усами, длинным черным телефоном и суровой озабоченностью, которая всегда была присуща работникам коммунальной сферы. Ремонтники носили желтые спецовки, снабженные надписями «Мы наш, мы новый мир построим», но в целом мало чем отличались от сантехника дяди Пети. Так что Анна Ивановна вполне могла рассчитывать на ремонт или замену канализации. Она воспрянула духом и заняла наблюдательный пост на лавочке. Наибольшее доверие у вновь испеченной большевички вначале вызвали девочки сорока — сорока пяти лет, хохотушки и явно выпивохи, они-то и должны были войти в положение пенсионерки. Галина Николаевна сомневалась и предлагала более радикальные меры: устроить потоп на весь подъезд, чтобы люди поняли, какую гниль купили. Желательно, чтобы излияние фекалий совпало с приездом нового хозяина квартиры, которого пока вычислить не удавалось. Вскоре хохотушки перестали вызывать у Анны Ивановны доверие, и она наконец определила, что главный в бригаде — крупный, умеренно пьющий и подозрительно неразговорчивый мужчина, которого все называли Степанычем.