Ира по-хозяйски подобрала губы и метнулась в коридор. Миша созерцал происходящее со спокойствием олимпийца. Он казался бы спящим, если бы не мутно-зеленый глаз, хищно следивший за моими коленками. Это было довольно пошло по сути, но приятно щекотало нервы. Не стареют душой ветераны, правда, у меня пока не хватает мужества причислить себя к ним.
— Надя! — взвизгнула Людочка и вознамерилась повиснуть у меня на шее.
— Дима? — дрожащим голосом спросил Гена, не доверяя своим глазам.
Похоже, что для этой парочки мы были настоящим киндер-сюрпризом от бабушки Аглаиды Карповны. Интересно, как ее все-таки зовут в миру?
— Мама. — Аня с набитым ртом заглянула в комнату переговоров. — Это Сережа, мой одноклассник. Мне нужно представлять вам его официально? И насколько он мне родственник? Ну, в смысле инцеста?
— Ужас, — прокомментировала Людочка и бросила на меня заговорщический взгляд.
Если бы только она! Даже предатель Тошкин смотрел на меня как на ракету немедленного реагирования. Что-то нужно было сказать. В смысле инцеста, конечно… Но я усиленно молчала, позабыв все приличествующие случаю слова. Зато за меня усиленно трудилось радио. «Мы передаем наши поздравления дорогому Феденьке Кривенцову. Ничего, Федор, что тебя не любят родные. У тебя есть ты и мы, твои друзья. Для Федора Кривенцова звучит песня Кристины Орбакайте «Танго втроем» о времени и о себе». Наступила долгая пауза. Пожалуй, на радио «Класс» искали диск так же судорожно и безрезультатно, как я объяснения для дочери, которая, впрочем, спокойно развернувшись, покинула залу, не желая дожидаться, когда выдернутая ею чека превратит обычный кусок железа в боевое оружие…
Все молчали и напряженно переглядывались. Создавалось впечатление, что кто-то здесь женат-таки на родной сестре…
— А что, собственно, слышно о… — Лойола, как всегда, пришел мне на помощь: бесплатные порывы благородства давались ему достаточно легко.
— Нет! — строго проговорила бабушка. — Об этом позже. Не сейчас.
— Но это по меньшей мере странно! — выкрикнул Гена, явно излишне волнуясь по поводу девственности своего сына. — В конце концов, все неприятности от досрочных и несистематических отношений наших детей лягут на мои плечи! Впрочем, смею надеяться, что в одиннадцать лет… — Но это касается меня лично. Ребята, не молчите…
Ага, как же. В тридцать седьмом году находились идиоты, которые кричали «не молчите!». А толку? Бабушка сказала «ша». Все. Как говаривала моя Анька, еще не отравленная Луизианой Федоровной: «Концерт окончен».
— Собственно говоря, — начала Аглаида Карповна, — я уже поделилась своими планами со старшим поколением. Теперь ставлю в известность вас. — Людочка усиленно заморгала глазами, стараясь не перебивать старую даму. Это давалось ей с большим трудом. — Так вот, милые. Я хочу оставить кому-нибудь из вас квартиру в Москве. Свою квартиру. И не по завещанию, что глупо. А по дарственной. Надеюсь, что до смерти никто меня из нее не выкинет. — Аглаида Карповна грустно усмехнулась, явно не веря собственным словам. — Я хочу выбрать самую достойную пару и…
— А где квартира-то? — спросила я, полагая, что и Звенигород и Ивантеевка уже лет пять как считаются почти центром столицы. Подумаешь, делов — два часа на электричке.
— На Патриарших. Три комнаты, — процедил весь красный Гена и, не сдержавшись, выкрикнул: — Но, ба, ведь я твой самый близкий внук. Так почему…
— У тебя стесненные жилищные условия? — усмехнулась Аглаида Карповна. — Нет? Я вас по этому принципу и отбирала. Неохота, знаете ли, пасть жертвой собственной щедрости… Так что я поживу, присмотрюсь, определюсь. И где-то через месяц вынесу решение… Кстати, Ира и Миша, если желаете, можете принять участие. Считайте это капризом старой дамы. — Аглаида Карповна послала убийственный взгляд Людочке, попытавшейся что-то рассказать о родственных чувствах. — Теперь давайте решим, кто будет, а кто нет. Чтобы я не задерживала вас своим присутствием.
Тошкин наступил мне на ногу. Что означал сей жест? Молчать? Отказываться? Уточнять метраж и условия дарения? Складывать вещи для переезда? Я наступила ему обратно и, промахнувшись, попала на Мишину. Боже, какая квартира, если от меня уже идут искры! Причем в разные стороны и даже достают окружающих…
— Ну при чем здесь Ира и Миша? — не выдержала Людочка и пустила слезу: похоже, что старшие родственники проболтались ей о цели бабушкиного визита и последние несколько дней она только и делала, что выбирала мебель для новой квартиры. — Ну почему?
Ее косенькие глаза трагически замкнулись в щелки.
— А Ира — Катина сестра. Миша — Геночкин партнер. Ваши родственники и друзья — мои родственники и друзья… Ну что? По рукам? Итак, есть четыре претендента…
— Три, — подсказал любящий точность в расчетах Лойола. — Три семьи…
— И Федя. Если я не ошибаюсь, это ему только что передали поздравления? — Аглаида Карповна коснулась рукой почти бритого затылка и задумчиво отломила кусочек хлеба.
— Но он пропал, уехал, — удивился Владимир Игнатьевич, видимо уже прикинувший, как будет очаровывать старушку.
— Похоже, что нет. Похоже, что все-таки не пропал. — Глаза Аглаиды Карповны сделались матовыми и блестящими. Видимо, Федя был лучшим и самым благодарным слушателем ее страшных сказок имени Кривелло.
— Тошкин, отпусти спину, — посоветовала я, понимая, что мой муж сейчас лопнет от натуги. Хоть и чужой по жизни человек, но все-таки жалко. — Отпусти спину, ваша бабушка шутит. Она сошла с ума. Если ты выведешь меня на кухню, я дам Аньке по заднице и расскажу примеры из жизни.
Тошкин перевел свой замороженный взгляд из внутреннего мира на меня. Казалось, примерял мою фигуру к квартире на Патриарших. «Пойдем», — одними губами сказал он. Вырвавшись на свободу, Дима чуть не сломал кран, который, не обладая технической капиталистической смекалкой, вообще нельзя было привести в движение. Жадными голодными глотками он пил воду и тяжело вздыхал. И наконец закашлялся, давая мне полное моральное право врезать ему по спине.
— Твоя бабушка — большая затейница. Но не надо так волноваться. Она шутит. А вы верите.
— У узбекских родственников она так же разыграла золотую диадему начала века. Без дураков, — расстроенно сообщил Тошкин, понимая, что рядом с такой женой его шансы на Патриаршие пруды сводятся к минусовой шкале. — А ты ведь так хотела жить в столице, — притворно вздохнул Тошкин, припудривая мне мозги своей покорностью.
Не тут-то было. Все эти переговоры были настолько ненатуральным цирком, что в них можно было поверить. Носился здесь и привкус чего-то такого, что делало глаза моего мужа жесткими, цепкими и прохладно-рабочими.
— А что, этот Федя так резко понижает наши шансы? — спросила я, нащупывая нить всеобщего волнения.
— Нет. — Тошкин снова напряг спину. Стало быть, совсем соврал. — Нет, он пропал восемь лет назад. Но был, конечно, любимым бабушкиным внуком, во всяком случае на нашей земле.
— Похоже, что нет. Похоже, что не пропал.
— Не повторяй за ней. Это невозможно. Это не бабушка, а завод по производству зомби. Все пляшут под ее дудку. Что же это такое?
— Материальная заинтересованность, милый. — Я чмокнула Тошкина в щеку и прислушалась к скандалу, который назревал в гостиной.
Тошкин тоже выставил антенны в виде ушей и мрачно констатировал:
— Вот так она всю жизнь и забавляется. Ладно, Надя, мне тут еще кое с кем поговорить надо. — Он неделикатно подтолкнул меня к выходу.
— Когда вы собираетесь пожить у нас? — вежливо спросила Катя, мало похожая на собственную сестру.
Впрочем, при детальном рассмотрении кое-какие размытые очертания ее носа и губ совпадали по форме с четко выраженными плебейскими линиями Иры. Катя была немного старше, немного воспитаннее и много дороже. Несмотря на занюханный костюмчик, русые волосы, невысокий лоб, небольшие глаза и чудный, словно снятый с рекламного плаката, рот. В ней была мягкость, свойственная настоящим хищникам. Рядом с такой женщиной опасно было волочиться за юбками. Вот почему Лойола с таким остервенением предавался своему единственному пороку — жадности.
