По мнению де Сюрси, англичане — люди хладнокровные и предприимчивые. Правда, они слишком много пиратствуют на море и на суше. Территория Англии, зажатой между Шотландией и Ла-Маншем, очень мала — это и побуждает англичан, подобно швейцарцам, странствовать и грабить за границей. Их чванство — не что иное, как результат тупости и невежества. Поскольку они не могут состязаться с Францией или с Империей ни в богатстве, ни в численности, их политика неизбежно должна приводить к смене союзников: они будут выступать то на одной, то на другой стороне.

Ну, а что можно сказать об Испании? О Риме или Венеции? И, прежде всего, что можно сказать о соперничестве между королем Франциском и императором Карлом?

После этого беседа, как правило, переходила к надвигающейся войне и к проблеме Бурбона.

— А знаешь, — заметил как-то маркиз, — мне все вспоминается та буря в Лальере. Она мне даже снилась, и не раз. Как будто эта буря что-то предвещает… И как будто не уйти от того, что она предвещает. И когда я вспоминаю тот сон, я думаю о господине коннетабле. Наши с тобой судьбы переплетены с его судьбой… Подобная мысль часто приходит ко мне, словно какое-то предчувствие. — Он рассмеялся. — Ну, конечно, все это игра ума… Суеверные фантазии.

Блез покачал головой:

— А может быть, и нет, господин маркиз… Как ни странно, мне самому снился похожий сон, причем раза три или четыре.

Все эти дни приходилось прилагать немалые усилия, чтобы Пьер де ла Барр не попал в какую-нибудь беду. Обучение Кукареку разного рода фокусам занимало лишь часть времени молодого стрелка. По счастью, его на некоторое время захватило стремление выразить свои чувства к Рене в поэтической форме. Однако, истратив столько перьев, что хватило бы на целого гуся, и столько бумаги, что ею можно было бы разжечь несколько костров, он послал музу к черту и нанял какого-то женевского рифмоплета; тот изготовил для него несколько стихотворений, которые он и отправил в Лальер с курьером, следовавшим в Париж.

— Лицемерие этих самых поэтов, будь оно проклято, — заметил он, — никогда ещё не проявлялось столь откровенно… Этот малый, который ни разу в жизни не видел мадемуазель, возгорелся такой страстью при мысли о кружке вина и телячьей отбивной, что описал мое восхищение ею тютелька в тютельку. Мне нужно было лишь сообщить ему, какого цвета у неё волосы и глаза… Прежде чем уехать отсюда, я, пожалуй, куплю себе про запас ещё дюжину сонетов.

Как только его поэтический порыв иссяк, Пьер, чтобы убить время, вернулся к прежним развлечениям — пари и дракам. Потребовались все способности Блеза к лести и умасливанию, чтобы уберечь его от неприятностей. Он был похож на горячего молодого жеребчика, который, желая размяться, разносит вдребезги стойло.

— Вон там — Италия, — сказал он как-то, когда они с Блезом стояли у кромки воды, глядя на широкую панораму озера; вдали берега сходились в окаймленный горами коридор, ведущий к тенистым просторам Валэ. — Держу пари, что господин де Баярд уже перешел горы, и вся рота с ним.

Блез кивнул:

— Да, вполне вероятно.

Они с Пьером встретились глазами. Обоим представился бивуак за перевалами, в какой-нибудь деревушке в предгорьях, откуда открывается вид на Ломбардскую равнину. Там их любимый капитан, знакомые лица, кони, лагерный шум и сумятица. Там привычное ощущение жизни на грани приключения… Оба почувствовали ностальгию.

— Когда, по-твоему, мы уедем в Лион? — спросил Пьер.

— Смотря как пойдут дела…

— А что смотреть-то? Сегодня неделя, как я вернулся из Франции, а кажется, будто год прошел. Все было терпимо, пока нам нечего было делать в гарнизоне, но сейчас… — Пьер поднял голову, его нос вздернулся. — Мсье, я намерен просить у господина маркиза позволения уехать и присоединиться к роте.

Блез положил руку на плечо товарища. Было неблагоразумно вводить его в курс дела даже самым туманным намеком; но что-нибудь сказать все-таки следовало. Если действительно придется преследовать английского агента, то одному, без Пьера, не обойтись.

— Подожди. Если уедешь сейчас, то можешь пропустить славную потеху. Сражения в Италии ещё не начались…

— Потеху?

— Ага… Назовем её так: охота на оленя в Бурбонне.

От Пьера не ускользнул намек на крылатого оленя со знаменитого герба.

— Ну, тогда другое дело. Ей-Богу, этого я дождусь… А погоня, случайно, не пройдет мимо Лальера?

— Может быть.

Пьер торжествующе поднял руку. Картина армейской жизни потускнела на фоне иного, более сияющего видения.

Наконец время, отделяющее Блеза от долгожданного свидания с Анной Руссель, сократилось до нескольких часов. Однако именно в этот день, ещё до шести вечера — часа, назначенного Блезу, — произошло другое достопамятное событие.

Площадь Трех королей, как обычно, была полна народу. На этот раз люди собрались поглядеть на полусветскую, полудуховную процессию, сопровождающую князя церкви, женевского епископа Пьера де ла Больма, который из пригородной церкви Сен-Жерве, на другом берегу Роны, возвращался в собор. Процессия должна была пересечь мост Пон-Бати и пройти через площадь — она и стала центром, куда стекались зеваки. А в ожидании самого события публика развлекалась.

В одном конце площади молодые люди, надев на голову венки, под аккомпанемент волынки-мюзетты и собственного пения танцевали со своими девушками старинный танец «бранль». Обступившие танцоров зрители хлопали в ладоши и подпевали.

Чуть дальше кружился водоворот желающих поглядеть на кукольное представление. Продавцы фруктовых напитков разносили свой товар, покрикивая: «А вот освежающее!» Прямо под окном маркиза буфетчик гостиницы густым басом прочитал нараспев меню этого дня, после чего развернул длинный список имеющихся в продаже вин.

Народ был разодет по-праздничному, во все цвета радуги, с преобладанием красного, зеленого и синего. Лучи полуденного солнца, жар которого приятно смягчался первым дыханием сентября, прибавляли зрелищу яркости.

— Взгляни-ка на это! — оживился маркиз. — В Люцерне такую толпу никогда не увидишь. Очаровательно! Как живо! Как похоже на Францию!

Блез рассеянно улыбнулся и кивнул. Он думал о том, удастся ли ему хоть на минуту избавиться от присутствия мадам Ришарде и остаться с Анной наедине. И все же это зрелище он запомнил надолго: празднично сияющие лица, пляшущие пары, даже слова песенки:

А где же Маргарита?

Живей, живей, вот так!

А вот и Маргарита!

Бодрее, холостяк!

Может быть, незабываемым оно стало из-за того, что произошло минутой позже.

Маркиз продолжал говорить:

— Это напоминает мне Иванов день в Сюрси-ле-Шато в прошлом году. Там были все мои люди. И, черт побери, хоть я и старик, но танцевал с…

Внезапно он оборвал себя на полуслове. Блез поднял глаза и увидел, что его патрон внимательно смотрит на кого-то в толпе и на лице его удивление постепенно сменяется глубоким почтением.

Проследив за взглядом де Сюрси, Блез обнаружил, что предметом его внимания является сидящий на муле пожилой мужчина, который, пробиваясь сквозь толпу, медленно приближался к воротам гостиницы. За ним следовал погонщик с вьючным мулом.

На голове у человека была четырехугольная шапочка вроде берета, указывающая, что это либо ученый, либо лицо духовного звания. У него был длинный, прямой, острый нос и худое широкоскулое лицо. Несмотря на теплую погоду, богатый меховой воротник его плаща бы поднят и прикрывал нижнюю часть лица, словно ему было зябко.

«Что в этом горожанине среднего достатка могло привлечь восхищенное внимание столь знатного вельможи, как де Воль?» — подумал с недоумением Блез и снова обвел глазами толпу, желая удостовериться, что они оба смотрят на одного и того же человека.

— Черт побери! — воскликнул маркиз. — Вот уж кого не ожидал увидеть здесь, так это его… Я думал, он в Базеле.

— Ваша милость имеет в виду старика-горожанина на муле?

— Какого старика-горожанина?

— Того, на которого вы, кажется, смотрите.