— Они называют вас, — сказал Потехин.

— Ну и что? И я могу назвать вас. А чем доказывать?

Баварский выключил видеомагнитофон и как бы с сожалением произнес:

— Н-да, хорошая техника. Жаль вот только, что не все прошлые события она может воспроизвести. Скажем, твои операции с утюгом и носом Евтюшина.

— К сожалению, я не довел их до конца. Им бы не пришлось тогда выступать в этом КВН.

— Так, значит, в краже из церквей вы не участвовали. — Потехин поднялся из-за стола, убрал в портфель протокол допроса. — На сегодня закончим. Событий около метро «Сокольники» коснемся в другой раз.

Потехин протянул руку к кнопке вызова конвоира.

— Каких событий около метро? — встрепенулся Коган. На его лице отразилась неподдельная тревога. Он понял, что следователю известно гораздо больше, чем можно было предположить.

— Вы о них хорошо осведомлены как их участник, ну а мы — по долгу службы, — сказал Баварский.

Коган с опаской покосился на видеомагнитофон, словно там была зафиксирована вся его жизнь и дальнейшая судьба, и произнес:

— Какой-то несерьезный разговор у нас получается. Вы, очевидно, полагаете, что лишь следователи умеют писать, а ведь я тоже грамотный. Может, вы мне оставите бумагу? Я на досуге кое-что вспомню.

— Мы и не сомневаемся в вашей грамотности. — Потехин протянул Когану стопку белой бумаги. — Когда вас побеспокоить?

— Я сам пришлю, — сказал Коган. — Явку с повинной.

Когда за ним затворилась дверь кабинета следователя, Баварский, довольный ходом событий, сказал:

— Коган, вероятно, думает, что тот парень, которого он ударил ножом около метро «Сокольники», скончался, а ведь этот человек жив и поправляется.

— Я о том же подумал, — отозвался Потехин, — но мы пока не станем его разубеждать.

На следующий день Коган, истомленный бессонной ночью, в течение которой он исписал несколько листов убористым почерком, явился к администрации следственного изолятора с повинной, в которой обстоятельно изложил все, что натворил совместно с Хлыстовым, Евтюшиным, Киселевым и Каргополовым.

Теперь оставался недопрошенным один Хлыстов. Как он поведет себя?

Небольшой, тихий городок Славута в Хмельницкой области встретил Баварского и одного из авторов этих строк мелким холодным дождем.

Обыск у матери Хлыстова решили произвести утром. Она жила в центре городка в четырехэтажном доме. Когда Баварский и следователь представились ей, она всплеснула руками, заплакала, повторяя:

— Это не очень серьезно? Скажите, ничего страшного?

Обыск ничего существенного не дал: ни икон, никаких других вещей после квартирных краж Хлыстов к матери не привозил. Однако во время обыска удалось обнаружить письмо, в котором Хлыстов предупреждал мать о том, как она должна отвечать на вопрос работников милиции, где он находился 26 июля 1971 года — именно тогда была совершена одна из краж икон и других предметов культа.

На допросе Хлыстов манерничал, тщательно подбирал слова, отвечал на вопросы снисходительно.

Когда следователь предложил ему рассказать о совершенных преступлениях, Хлыстов заявил:

— Если мне память не изменяет, закон предоставляет право обвиняемому не давать никаких показаний. Так вот разрешите мне воспользоваться этим правом.

Хлыстов выпрямился на стуле, скрестил руки на груди и принялся смотреть в окно.

— Что ж, память вам не изменяет, — в тон ему сказал Потехин, — однако мне все-таки хотелось бы услышать от вас, где вы находились 26 июля 1971 года.

— Дома… в Славуте, — игра в молчанку пока у Хлыстова не выходила. — Можете проверить.

— А мы уже проверили.

— То есть?

— Вместо вас дома было вот это, — Потехин показал Хлыстову письмо.

— Что здесь такого? Я действительно послал письмо, но никаких показаний по этому поводу давать не намерен.

— Коган, Евтюшин, Каргополов и Киселев, с которыми мы вам проведем очные ставки, оказались гораздо благоразумнее, — сказал следователь. — Кроме того, мы уже имеем показания сбытчиков, получавших от вас произведения древнерусского искусства. По делу изъяты многочисленные вещественные доказательства. Есть и свидетели вашей преступной деятельности. Так что вы ведете себя, по меньшей мере, неразумно. Ваши сообщники дружно заявляют, что организатором всех преступлений, совершенных вашей группой, являетесь именно вы, Валерий Иванович.

— Ну, конечно, конечно! Где уж с их серым веществом организовать что-нибудь стоящее, — заявил Хлыстов.

Следствием было установлено, что, возвратившись из мест лишения свободы и будучи исключенным из института, Хлыстов стал искать путей к легкой наживе. У него давно созрел план хищения произведений древнерусского искусства, которым он еще в местах лишения свободы поделился с Коганом и Евтюшиным.

— Зачем лезть в магазины или красть какие-то вещички? В магазинах милиция теперь ставит сигнализацию. Сгоришь сразу. Вещички тоже не вдруг продашь. На них немного охотников. А на произведения древнерусского искусства сейчас большой спрос. Конечно, тут есть один пробел: никто из нас не силен в этом самом искусстве. Я освобождаюсь раньше вас и восполню этот пробел.

Пока Коган и Евтюшин продолжали отбывать наказание, Хлыстов регулярно посещал лекции по древнерусскому искусству в Третьяковской галерее и прочитал несколько книг.

Буквально в первый же день после возвращения Когана Хлыстов наведался к нему, и они договорились заняться «маклями» (кражами и продажей) произведений древнерусского искусства.

Перед каждой кражей Хлыстов, чаще всего в одиночку, производил рекогносцировку. Он заходил в церковь, представлялся то бедным семинаристом, то поклонником старых художников, завязывал непринужденные беседы со священнослужителями и неизменно производил на них впечатление своими познаниями в иконописи. Один из настоятелей был им так очарован и настолько расчувствовался, что оказал Хлыстову вспомоществование в размере пятидесяти рублей.

После глубокой разведки Хлыстов разрабатывал план кражи. Сбывать краденое он не доверял никому. Ни Когана, ни Евтюшина, ни Киселева он никогда не знакомил с перекупщиками. Никто из них не имел ни малейшего представления о том, сколько денег получал Хлыстов за «макли». Истинную сумму он обычно существенно занижал, считая обман своих сообщников в порядке вещей.

К предложению Когана иногда переключаться на квартирные кражи Хлыстов отнесся скептически, полагая, что они не только не запутают работников уголовного розыска, но как раз облегчат задачу поиска и разоблачения преступников. И в принципе он не ошибся.

Только покинув зал суда, Потехин и Баварский почувствовали, какого напряжения стоило им распутывание этого дела. Однако у них и мысли не мелькнуло об отдыхе; предстояла новая работа.

Они не думали о подвиге, о том, что когда-нибудь их имена высекут в граните. Они просто работали изо дня в день. И ушли в бессмертие, немного оставив потомкам сведений о себе. Их боевые товарищи покидают посты — годы берут свое.

Но и за далью десятилетий не померкнет светлая память о скромных и незаметных тружениках подмосковной милиции, героях суровых лет.

…Студеным февральским вечером более двадцати лет назад погиб на посту человек. Пуля, оставив свой рваный след на партийном билете, пронзила его сердце. Человек хранил партбилет у сердца, человек берег его, не расставался с ним никогда. Студеным февральским вечером 1950 года погиб на посту работник милиции коммунист Андрей Петрович Кочкин.

…Весь день мело. Зима словно спохватилась, наверстывала упущенное. Снег заносил дома, палисадники, заметал тропинки. Часам к пяти метель улеглась, бисером рассыпались по небу звезды.