— Клюнула рыбка на золотой крючок, — уверенно сказал Баварский.

— По-моему, ты несколько упрощаешь. Он ни в чем не нуждался.

— Видимо, им не столько был нужен сам Каргополов, — вслух рассуждал Баварский, — сколько его отдельная двухкомнатная квартира.

— Это, пожалуй, ближе к истине, — согласился Потехин. — Поехали в следственный изолятор.

Щуплый, невысокий, светловолосый Каргополов даже в следственном изоляторе выглядел испуганным и держался настороженно. Озирался, точно его кто-то преследовал.

Когда были выполнены все процессуальные требования закона и Потехин объявил, в чем подозревается Каргополов, тот весь сжался и отрывисто спросил:

— Коган на свободе?

— Вопросы теперь задаем мы, — напомнил следователь и предложил рассказать о себе.

Облизнув пересыхающие губы, сглотнув комок, подступивший к горлу, Каргополов сбивчиво и торопливо, не всегда заканчивая начатую мысль, рассказал, как он бегал в школу, мечтал стать экономистом, но год назад все рухнуло, а почему это случилось, он и сам хорошенько не знает.

— И это все? — следователь внимательно наблюдал за выражением лица Каргополова, которое то бледнело, то покрывалось розовыми пятнами.

— А Коган на свободе? — снова спросил Каргополов.

Почему это его беспокоит? Потехин секунду помолчал и, поняв, что страшит Каргополова, спросил:

— Вас тревожит судьба друга?

— Прежде всего — моя жизнь.

Потехин быстро взглянул на Баварского, тот слегка наклонил голову, и следователь успокоил Каргополова:

— Коган в таком же положении, как и вы, только содержится в другом изоляторе.

Каргополов прикрыл глаза, провел по лицу повлажневшей, дрожащей рукой и ощутил, как волна расслабляющего облегчения разлилась по всему телу. Это Потехин и Баварский поняли по его глубокому вздоху и успокоенности, появившейся в его глазах.

— Ну а теперь давайте говорить по существу, — сказал следователь. — При каких обстоятельствах вы участвовали в разбойном нападении на Николо-Архангельскую церковь?

— Разбойное нападение? — Каргополов вновь задрожал. — Нет, нет, я не разбойник! Я никого не трогал. Никого.

Потехин протянул Каргополову заключение криминалистической экспертизы:

— Познакомьтесь… Там, кстати, ясно сказано, что кусок материала, которым был связан сторож Николо-Архангельской церкви, и тот, который найден в вашей квартире при обыске, первоначально составляли одно целое. Одно целое…

Каргополов еще больше изменился в лице, пальцы его нервно хватались за край стола:

— Я его не связывал.

— Кто же тогда?

— Коган и Евтюшин.

— И как это происходило?

— Я не хотел туда ехать, я предчувствовал, чем все это кончится. Меня заставили, пригрозив расправой. Если бы вы знали, что это за люди! — воскликнул Каргополов. Его начинал бить нервный озноб, у него едва хватало сил удержаться от истерики.

— Насколько нам известно, — тихо сказал Потехин, — вы приютили в своей квартире Хлыстова, не возражали и против встреч с остальными.

— Не возражал?! А что мне оставалось делать? — Голос Каргополова звучал с надрывом. — Что? Они задумали покончить со мной. В расход — точка. Однажды из моей квартиры непостижимым образом исчезло несколько краденых икон. Я этого не заметил, а от Когана ничего не скроешь. Кто их взял и куда сплавил, я не знал. Но заподозрили меня, как хозяина квартиры. Положили на кровать, привязали. Коган разодрал у меня на груди рубаху, поставил на голое тело электрический утюг, включил его в сеть, с издевкой поинтересовался: «Ну как, не жарко?» — «Холодно», — машинально ответил я. «Скоро будет тепло», — пообещал Хлыстов. Они добивались, чтобы я во всем признался. А в чем признаваться, если я ничего не брал? Понимаете, не брал. Утюг уже начал нагреваться, когда Хлыстов снисходительно бросил: «Дарую тебе жизнь, но это в последний раз…» Коган выключил утюг и развязал веревки. Спустя примерно неделю пьяный Евтюшин рассказал, что он и Хлыстов втихомолку от всех взяли иконы и Хлыстов продал их. Он вручил Евтюшину за удачно проведенную операцию не то двадцать, не то тридцать рублей и уверял его, что эти произведения большой ценности не представляют, что ему едва удалось найти на них покупателя. Евтюшин впоследствии дознался, что Хлыстов реализовал их за пять сотен, но сказать об этом Когану не посмел. Каргополов замолчал, стер со лба капли пота.

— И это все? — спросил Потехин.

— Дайте мне немного подумать, собраться с мыслями. Я готов рассказать все.

Через двое суток следователь занимался проверкой показаний Каргополова на местах совершения преступлений.

— Прежде чем поехать в Никольское, мы все обдумали, — пояснил Каргополов, двигаясь в ограде церкви и указывая, где стояли и ходили преступники, как они действовали, чтобы проникнуть в само здание церкви. — Взяли с собой ломик, ножовки по металлу, капроновые чулки, которые потом натянули на голову. Мы приехали на платформу Никольское на электричке, которая отходит с Курского вокзала. Нас было четверо: Хлыстов, Коган, Евтюшин и я. Мне поручили накормить собаку сторожа бутербродами, специально купленными для этой цели в Москве. Пока она их жевала, я привязал ее к ограде могилы. Остальные перелезли через церковную ограду. Когда они подходили к зданию церкви, собака залаяла. Коган ударил ее ломиком и убил. В церковь проникли Хлыстов, Коган и я. Евтюшин остался на дворе: вдруг появится сторож. И он действительно вскоре вынырнул откуда-то из-за угла, наверно, шум услышал. Евтюшин отступил в тень и условленным свистом предупредил нас. Мы затащили сторожа в его сторожку, связали куском материала. В остатки этой ткани завернули иконы, кресты и другие предметы и привезли все ко мне домой, на Черноморский бульвар.

Показания Каргополова на местах совершения преступлений, так же как затем и Евтюшина, были записаны на видеомагнитофон.

На допрос Коган пришел с хорошим настроением. Держался он уверенно и независимо. Чувствовалось, что окружающая обстановка давно ему знакома и не вызывает у него отрицательных эмоций. Увидев на столе следователя видеомагнитофон, он игриво тронул его пальцем:

— Что это за штуковина?

— Видеомагнитофон, — ответил Потехин. — Мы вам покажем, как он работает.

— Каждый раз, как только сажусь, милиция придумывает что-нибудь новое, — пошутил Коган.

— Мы хотим поговорить с вами о кражах из квартир, — сказал Потехин.

— А что тут говорить? Писать надо. Я чистосердечно признаюсь в этих кражах. Пусть суд учтет это при определении мне меры наказания.

Коган без утайки, с подробным перечислением различных деталей рассказал, как он якобы в одиночку совершал квартирные кражи, сообщил, какие вещи похитил. Куда он их сбыл? Продал неизвестным лицам. Коган не сказал лишь о том, что белые английские сапоги он подарил своей подруге.

Потехин и Баварский догадывались, что Коган ловчит. Спросить его напрямую или немного обождать? Потехин прикинул, что у него достаточно неопровержимых улик, чтобы заставить Когана заговорить.

— А что вы нам расскажете о кражах из церквей?

— Это вы о чем? — Коган недоуменно поднял брови. — Неужели воруют и оттуда? Кому может взбрести в голову такая шальная мысль? Что там взять-то?

Молчавший до этого времени Баварский придвинул к себе видеомагнитофон и спросил:

— И собаку не убивал, и сторожа не связывал?

— За собаку уже статья появилась? Дополнение к сто второй? Если есть, то не убивал.

— Ну, пошутили, и хватит, — Потехин нажал клавишу видеомагнитофона, подключенного к телевизору.

На экране засветились кадры выхода Каргополова и Евтюшина на место происшествия, зазвучали их голоса, сопровождаемые внешними шумами, гудками автомобилей, шорохом листьев под ногами, свистом ветра в обнажающихся ветвях деревьев.

Некоторое время Коган, не шелохнувшись, следил за происходящим на экране и даже пытался комментировать технические возможности видеозаписи. Внезапно он помрачнел и коротко бросил:

— Выключите ящик… Неинтересно. Они там были, с них и опрашивайте, а я ничего не знаю. Не моя стихия.