— Царство ему небесное, — прошептал он, ужаснувшись, но в то же время благодаря Бога, что Флориан жив.
Ему стало интересно, был ли огорчен Иоанн, когда узнал об этом. Иоанн, который был слишком занят в Ангулеме своей двенадцатилетней невестой-ребенком.
К его горлу подкатила желчь. Не было никого, кто мог бы утешить Манди в ее горе, только нянька, которая и сама, как видно, едва начала поправляться после болезни.
— Она написала королю? — спросил он.
Хильда помотала головой.
— Не думаю сэр. Она сказала, что напишет, как только будет чувствовать себя получше. — Шмыгая носом и моргая сквозь слезы, она намотала на руку тряпку и сняла с очага кувшин с вином, чтобы налить ему в кубок.
Он взял горячий ароматный напиток в руки, но вместо того, чтобы выпить, пошел к лестнице.
— Вы правы, — сказал он. — Ей не нужно быть одной.
— Но сэр, это неприлич… — начала было говорить Хильда, но потом сжала губы и сунула руки в платье.
Собака пронеслась мимо, толкнув его изо всей силы своего маленького тельца, и понеслась вверх по лестнице, через занавес в опочивальню. Приходя в себя и подавив ругательство, Александр последовал за животным через тяжелый шерстяной занавес сводчатого прохода.
Манди стояла посреди комнаты, босиком, в одной сорочке, доходившей до середины голеней. Застежка была расстегнута, шнурочки висели среди ее распускавшихся блестящих кос. Но все это не привлекало его внимания, так как он уставился на кровь, пропитавшую ее сорочку на уровне паха и ягодиц. Там теперь ее обнюхивала собака, привлеченная запахом.
— Боже милостивый, Манди, — хрипло сказал Александр, опуская чашу, и пошел к ней.
Ее лицо было белее снега, глаза расширились от страха и боли.
— Помоги мне, — прошептала она и протянула руку.
Он подхватил ее в свои и почувствовал холодный пот ее кожи.
— Как? — спрашивал он в страхе. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Она схватила его за рукав, ее голос был слабым и дрожал от боли.
— Скажи Хильде, надо найти повитуху, я теряю ребенка. Я думала, если лягу, то все пройдет… не прошло.
— Теряешь ребенка? — тупо повторил он. — Ты беременна?
Как только вопрос сорвался с его губ, он понял, насколько он глуп. Как бы мало он ни ведал о женских делах, но он все же знал, что при любом деторождении рано или поздно появляется кровь. Иногда крови слишком много. Он подумал о матери Манди, и сердце его наполнилось страхом.
— Почти четыре месяца, — сказала она и прислонилась к нему с легким стоном, в то время как еще больше крови просочилось сквозь ее сорочку, а на лбу выступил пот. — Я не хочу умирать, — прошептала она и, когда схватки прекратились, посмотрела ему в глаза. — Я вспоминаю маму…
Она словно бы прочитала его мысли, что лишило его страха, а взамен появилась злость и решимость.
— Господи, Манди, не говори так. Твоя мать умерла, потому что ребенок лежал на боку, и она не могла родить. Конечно же, ты не умрешь.
Он поднял ее на руки и отнес на кровать. Простыни тоже были в крови, но этого нельзя было предотвратить. Сейчас нужно найти кого-то разбирающегося в этих вопросах, кто мог бы ей помочь. Припоминая, как обращались с ранами на поле боя, он достал подушки и положил ей под бедра, надеясь, что легкое поднятие поможет остановить кровь. Затем подал чашку вина и приказал ей выпить, а потом выбежал из комнаты, сопровождаемый крутящейся под ногами собакой.
— Иди к своей госпоже, — приказал он Хильде. — Ты ей нужна. Где я могу найти повитуху в это время?
— Повитуху? — Верхние веки Хильды почти исчезли.
— У нее кровотечение, ей нужна помощь. — Его голос был резким и торопливым, со страхом, граничащим с ужасом.
Хильда сглотнула.
— Матушка Гортензия, на Портовой Аллее. Она не ближе всех, но зато знает свое дело.
Бледная от шока нянька дала ему необходимые инструкции, и через секунду он поднял задвижку и выбежал в душную руанскую ночь…
Манди очнулась от вызванного лекарствами сна в солнечный день и под звук ветра, шелестящего в яблонях. Легкая судорога свела ее влагалище, но ужасные боли, которые были раньше, улеглись и казались частью недавнего кошмара. Возможно, это и был кошмар; и, возможно, она все еще спала. Ее мысли плавали в солнечном свете, и она наблюдала танец и блеск пылинок с летаргическим восхищением, пока, наконец, глаза ее не закрылись.
Но спала она недолго. Мочевой пузырь ее болел, потому что его надо было опустошить; во рту было сухо. Из-под ресниц она видела странные темные фигуры, неровно освещенные пламенем свечи. Там была ведьма — маленькая старушка с морщинистым лицом и без зубов, она что-то повязывала вокруг бедер Манди.
— Она будет жить? — спросил мужчина со страхом в голосе, и старуха ответила надорванным старческим голосом:
— Если Богу и Святой Маргарет будет угодно, молодой человек. На счастье, вы послали за мной, если бы нет, то вашей жене понадобился бы священник.
Жене? Манди удивилась этому слову. Она не была ничьей женой.
Потянувшись вниз, она дотронулась до талии и обнаружила, что вокруг нее дважды обмотан шнурок, концы которого шли вниз по животу и между ногами. Значит, темные фигуры не были лишь плодом ее воображения. Мужской голос очень знаком, и в тот момент, когда эта мысль пришла ей в голову, она увидела его лицо.
— Александр, — громко сказала она и постаралась сесть. Болезненная тошнота поднялась в ее животе, и она со вздохом упала на подушки.
Женщина, сидевшая у маленькой жаровни, перетирая травы в медной ступке, оставила работу и заковыляла к Манди. Это была та самая ведьма из ночного кошмара, еще более морщинистая при дневном свете. Руки с голубыми венами были сплошь усеяны коричневыми пятнами, а улыбка — как дыра в гнилом яблоке.
Манди подавила дрожь.
— Кто вы? — спросила она. — Где Хильда?
Старушка уселась на сундук у кровати и наклонила голову набок. Кожа вокруг ее глаз обвисла и стала дряблой, нависая над ними, но сами глаза были такими же внимательными и темными, как у птицы, и полными юмора.
— Хильда внизу, заботится о вашем муже и ребенке, — сказала она и щелкнула языком в беззубом рте. — Я знаю, ты думаешь, что я похожа на ведьму, прилетевшую на метле прямо со своего шабаша, но даже у меня нет лекарства от действия времени, милочка. Ты должна благодарить святых, которых ты почитаешь, за мой опыт и свою жизнь.
Манди посмотрела на простыни. Их сменили, и запах сухой лаванды ударил ей в ноздри. Она почувствовала негодование, увидев эту женщину, чувствовала отвращение, но также устыдилась, что не может отвлечься от внешности старухи. Без сомнения, старуха действительно спасла ей жизнь, и она должна была быть благодарна ей за это.
С трудом она подняла глаза от чистого белья и встретила ее проницательный взгляд.
— Я действительно благодарна Богу и благодарна вам, — сказала она. — Но я все же еще не знаю, кто вы.
Голос Манди был сухим и хриплым, и, когда она говорила, горло сжалось и она закашлялась.
— Меня зовут, если это имеет значение, матушка Гортензия, и первого ребенка я приняла семьдесят лет назад у жены моряка. И нет ничего такого в этом деле, что мне было бы неизвестно. — Она с трудом поднялась на ноги, с удивительной быстротой проковыляла к жаровне и налила из кувшина какой-то красной жидкости в чашку. — Вот, выпей-ка, это прибавит тебе сил.
Манди с подозрением посмотрела на чашку и подумала о зельях, которые заливала ей в горло Элайн в Лаву, когда она носила Флориана. И замечание матушки Гортензии о том, что она прилетела на метле, попало практически в цель скрытых предрассудков Манди.
Она осторожно сделала глоток и почувствовала резкий, но не неприятный вкус диких ягод с запахом меда и трав.
— Только из-за того, что это зелье, вовсе не значит, что оно противное на вкус, — насмешливо сказала старуха. — Люди судят слишком поспешно.
Манди покраснела.
— Нет, простите, спасибо.
