Манди потрясла головой.
— Подождет, пока ты поешь и искупаешься, — сказала она. — Это не так срочно. Графиня говорила, что Маршалл собирается доверить тебе стражу до середины лета, но не говорила, что это Эбермон.
Он нахмурился и продолжал бы свои вопросы, но Флориан появился из ниоткуда и как молния бросился к Александру с восторженными криками: «Папа, папа!», тем самым положив конец любому серьезному обсуждению. Но этот момент только откладывался.
Александр остался в зале со своей семьей, чтобы вкусить еду, которая была приготовлена для вернувшихся солдат. Флориан сел ему на колени и щебетал, перескакивая с пятого на десятое. А вскоре спохватился и вслед за детьми Маршалла умчался во двор замка.
Манди все время обеда молчала, только лакомилась мясом, зажаренном на вертеле, и пила больше вина, чем обычно. Сейчас ее щеки горели, но движения оставались четкими и ровными. Она вылила горячую воду из котла в большую глиняную чашу, чуть развела, приготовила чистый лоскут полотна и кувшин мыла с травяным запахом. Она помогла Александру снять кольчугу, как помогала надевать ее неделю назад. Пятна ржавчины испещрили ее пальцы и просыпались веснушками на лицо Александра.
— Нужно начистить, — сказал он. — У нас есть два дня, прежде чем покинем двор.
Манди кивнула и без слов помогла ему снять гамбезон; полотно окрасилось черными завитками от соприкосновения стальных колечек. Флориан уселся в углу с отцовским шлемом и воодушевленно, пусть и неумело, начал его чистить промасленной тряпкой.
Александр внимательно смотрел на жену.
Она что-то держит в себе. Он мог почти видеть барьер, который она построила, чтобы огородить себя. Он говорил с ней об Эбермоне, о том, что это для него означает и будет означать для нее, а она только создавала видимость внимания, когда все это время, он знал, ее мысли были где-то далеко.
— Расскажи мне, — сказал он, поймав ее за руку и повернув, так что она отклонилась, с развернутым гамбезоном. — Мне ничуть не станет легче от мытья, если ты ничего не расскажешь прежде.
Забрав у нее одежду, он забросил ее за сундук, чтобы не было барьера между ними.
Манди сдалась.
— Мой дед приезжал тем утром, когда ты уехал.
— Твой дед? — Уставился на нее Александр. — Откуда он узнал, что ты здесь?
— Удо ле Буше.
Ей не нужно было говорить больше ничего.
Александр запустил пятерню в волосы.
— Что произошло, что он сказал?
— Он предлагал мне свой титул, — сказала Манди, слегка посмеиваясь, и рассказала ему о своем разговоре с дедом. — Затем он сказал, что всегда найдутся средства для уничтожения помех и штурма упрямцев. — Она прикусила губу и озабоченно посмотрела на мужа. — Но он не сможет ничего такого придумать?
Александр помрачнел, но затем блеснул глазами.
— Не слишком много… в нормальных рамках, — сказал он презрительно. — Даже сам Папа Римский не сможет нас разъединить. — Он обхватил ее за талию и поднял на руки. — Я обещаю тебе, милая, он не найдет ни добычи, ни жертвы. Разлучить нас так же невозможно, как сдвинуть горы.
В его поцелуе были гнев и любовь, и страстное желание. Манди отозвалась с легким придыханием и сжала объятия; бедро к бедру, напрягаясь и теряясь. Затем мысль о Флориане одновременно посетила их, и они разомкнули объятия, чуть смущенно глядя друг на друга.
— Он ничего не сможет сделать, — громко повторил Александр. — Я знаю только, что…
Ее лицо исказилось, и она дотронулась до своего обручального кольца.
— Он заставил меня чувствовать себя беспомощной и запуганной.
— Неудивительно, — сказал Александр мрачно. — Я только жалею, что меня не было с вами.
Но Манди вновь подумала: «Слава Богу, что он отсутствовал во время стычки».
Она принесла льняное полотенце, согретое возле очага.
— Я и не знала, что мой язык сможет быть таким острым, — сказала она. — Думаю, я сделала ему точно так же больно, как он — мне.
— Но ты использовала это для самообороны. Он же начал атаковать первым.
— Я не оправдываюсь, — сказала Манди рассеянно.
— Тебе не в чем оправдываться. — Он, уже умывшийся, взял полотенце из ее рук. — А в прошлом вины твоей нет, а вот его — есть.
Она одарила его взглядом, в котором угадывалось сомнение.
— Из тебя получился бы очень хороший священник-утешитель.
— Боже упаси! Все это уже в прошлом! — фыркнул он. — А с обращением моего братца со святым семейством все теперь станет в порядке, вот увидишь. Да освятит Господи его на всех путях земных.
Помогая ему надеть чистые камизу и котту, Манди прижалась к мужу, а он поцеловал ее.
— Все это позабудется, я уверен.
— Да, я знаю. — Манди ответно поцеловала его и потерлась своим затылком о его плечо, утешаясь.
Надо было еще как-то поднять ее настроение. Александр достал из потайного кармашка на поясе маленький мешочек из телячьей кожи.
— Я принес тебе подарок, сказал он и положил мешочек в ее руку. — Ну давай, открывай, — подгонял он ее.
Улыбка заиграла в ее глазах.
— Я могла бы догадаться, — сказала она. Камешки изумительно разнообразных цветов катались между пальцами — кремовые и цвета корицы, желтовато-розовые, золотые и темно-зеленые, как папоротник. Гладкие и приятные.
— О, Александр! Они такие красивые!
— Тебе нравится?
— Конечно, да!
Она перегоняла их из руки в руку, и он видел искреннее удовольствие в ее глазах.
— Я подумал, что они лучше тех твоих старых цветных четок.
— Но у меня нет никаких… — начала она и покраснела. Она пошла к своему ларчику и вытащила оттуда нить с четками, которые старая матушка Гортензия дала ей.
— Вот эти?
Он кивнул и добавил:
— Теперь понятно, почему ты никогда не вытаскивала их при людях. Они… примитивные.
Ее щеки покраснели еще сильнее.
— Они совсем не для молитвы…
— Тогда для чего?
Она одарила его оценивающим взглядом, затем указала на скамью на другой стороне комнаты.
— Сядь, я расскажу тебе.
Щедрая волна жара исходила от очага, в котором горел отборный древесный уголь. Самый лучший древесный уголь, как заметил Харви, с коричневатой поверхностью, расточительно использовался для обогрева просторной личной кельи приора. Похоже, несмотря на аскетическую худощавость, приор Алкмунд не привык себе ни в чем отказывать.
— К нам не часто приезжают гости из дальних пределов страны, — сказал Алкмунд мягко и предложил Харви сесть на стул с подушками возле жаровни с древесным углем. — Вы предприняли столь дальнее путешествие в одиночку, в такую плохую погоду — вы подвергали опасности свое здоровье.
Харви пошевелил ногой и сделал усилие, чтобы сохранять спокойствие. Приор выглядел, как икона святого мученика, но с аристократической осанкой и жидкими напомаженными бровями. Тонзуру окружал аккуратный ежик льняных волос.
— Благодарю вас за заботу, но с моим здоровьем все нормально. Я могу делать большинство вещей, которые может сделать любой дееспособный человек. Погода неприятная, я согласен, но я вынослив и терпелив. И я не встретил опасностей. Или должен был?
— Леса всегда опасны для тех, кто не знаком с их глубинами, отец Харви, — произнес Алкмунд спокойно, пока наливал темное вино из кувшина в две кружки.
— Говорят, вы обычно путешествуете по округе, раздавая милостыню, без спутников.
Алкмунд улыбался, но глаза смотрели с неослабевающим вниманием.
— Могу ли я спросить, кто сказал вам?
— Один из ваших соседей, Реджинальд де Монруа, — ответил Харви.
Не стоило говорить Алкмунду, что он тоже Монруа.
— Он дал мне в спутники двух охранников и сказал, что волки — и двуногие, и четвероногие — охотятся в этих местах. Разве вы не боитесь?
— Нет, с Господом на моей стороне.
Харви сделал глоток вина. Оно было приятным и крепким, но теплым, как кровь, — и его чуть не вырвало.
— Я принес письма, — сказал он. — От архиепископа, который вызывает вас на собрание относительно посвящения людей, которые избрали монашескую жизнь, и относительно послушников. — Склонясь к кожаной сумке, он достал запечатанный свиток и протянул его Алкмунду.
