– Что ты туда напихала? – ворчал он.

Трентон не без усилия распрямился и скинул обе сумки с плеча на пол, а после протащил чемодан через дверной проем.

– Там что, кирпичи?

Сандра захохотала.

– Это не он. Это невозможно, – пробормотала я, невольно повторяя ее фразу при виде Минны.

– Это он, – сказала Сандра, – посмотри ему в глаза.

Она была права: под его совершенно некрасивым лбом – выдающимся вперед и покрытым россыпью прыщей – были все те же небесно-голубые пронзительные глаза, обрамленные по-девичьи густыми ресницами.

– Ну надо же! – воскликнула Минна. Она наклонилась вперед и слегка надавила руками на кухонный стол, как будто проверяя – настоящий ли он. – Мы называли его Паучком. Ты помнишь?

Трентон промолчал.

Это был белый пластиковый стол – «акриловый пластик», как мне сразу же доложила Сандра, едва его доставили – с кривыми ножками, чья изогнутая форма делала его похожим на паука, притаившегося в углу. Он стоил пятнадцать тысяч долларов – Ричард Уокер любил говорить об этом своим гостям. Мне стол всегда казался жутко уродливым. Сандра сказала, что я ничего не понимаю в современном искусстве.

– Все современное уродливо, – говорила она. Что ж, хотя бы в этом мы с ней были солидарны.

Многие года Паучок прорастал через меня. Наверное, лучше сказать рос во мне, как и все прочие вещи в этом доме. Этот стол связан со многими воспоминаниями: Минна прячется под ним, прижимая потемневшие коленки к груди; Трентон вырезает открытку на День Святого Валентина ножницами с неровными краями, его пальцы липкие от клея; Ричард Уокер сидит на своем обычном месте, положив голову на стол, на следующий день после того, как Кэролайн навсегда покинула его; перед ним лежит аккуратно сложенная газета, рядом в чашке остывает кофе. А свет сначала разгорается, потом наступают сумерки, и он постепенно гаснет, пока от него не остаются только длинные золотистые полосы, которые прорезают комнату по диагонали и разделяют Ричарда от плеча до бедра.

Другие воспоминания – о местах и событиях моей прежней жизни – скользили рядом с этими. Такова их природа. Вино превращается в кровь, просфора – в тело, а ножки стола – в шпили церкви, которые белеют на фоне голубого неба. Нити паутины в кустах черники за домом в Ньюпорте, где я провела детство, вьющиеся среди веток, как серебристое кружево; удовольствие от вкуса яичницы и хлеба, съеденных в одиночку на ужин – все это было в том столе.

– Тут воняет, – сказал Трентон.

Минна взяла кружку с кофе со стола и направилась к раковине. Она открыла кран, вода разбила на куски застарелую плесень в чашке, а Минна спустила ее в слив. Она двигалась так, словно ее поражали маленькие электрические разряды – быстро и резко. Так же было и в детстве: она спокойно сидела на полу. А потом залезла на кухонную стойку и – бах! – ударила ручкой по раме.

Сейчас Минна наклонилась вперед и также ударила по раме. Задвижка поддалась, и окно открылось наружу. По кухне распространились запахи Внешнего мира. Это было как прикосновение чьей-то ладони к лицу.

– Смотри-ка, – сказала она Трентону, – все по-прежнему.

Он пожал плечами и засунул руки в карманы толстовки. Я не могла поверить, что этот странный, нескладный, угрюмый подросток – мой прекрасный и печальный Трентон, который любил лежать на озаренном солнцем полу столовой, свернувшись калачиком, как кот, а я была рядом – так близко, что могла слышать его дыхание.

Иногда я воображала, что он чувствует мои прикосновения.

– Мамочка! – Эми встала на цыпочки и перебирала пальчиками по столешнице. Теперь она дергала Минну за низ футболки. – А дедушка здесь?

Минна наклонилась к ней:

– Мы же говорили об этом, солнышко. Помнишь?

Эми помотала головой:

– Я хочу поздороваться с дедушкой.

– Дедушка умер, Эми, – сказал Трентон.

Минна одарила его убийственным взглядом и, положив руки на плечи дочери, заговорила убаюкивающим голосом:

– Помнишь ту часть «Черного гелиотропа», когда принцесса Пенелопа отдала свою жизнь для спасения Ордена Невинных?

– О господи! – закатил глаза Трентон. – Ты читаешь ей эту чушь?

– Слышала, Элис? – спросила Сандра. – Чушь! Не удивительно, что его не опубликовали.

– Я никогда и не пыталась его опубликовать, – ответила я и пожалела об этом – она всего лишь пыталась снова затеять перепалку.

– Замолкни, Трентон, – рявкнула на него Минна. Потом продолжила спокойно и мягко. – Помнишь, что Пенелопе пришлось уйти в Сад Вечности?

Эми кивнула:

– Чтобы жить в цветке.

Минна поцеловала ее в лоб.

– Дедушка сейчас в Саду Вечности.

Трентон фыркнул. Минна пропустила это мимо ушей и закрыла воду. Какое облегчение! Мы были очень чувствительны к звукам. Шум воды казался нам чудовищным грохотом. Вода, бегущая по трубам, вызывала неприятные ощущения и причиняла мне беспокойство. Я даже боялась лишний раз зайти в ванную, чтобы, не дай бог, не обнаружить, что кран протекает.

– Но он же вернется? – спросила Эми.

– Что? – Минна обернулась. На мгновение я разглядела под ее безупречным макияжем жуткую усталость.

– Во второй части Пенелопа вернулась, – проговорила девочка, – она проснулась. А принц Томас объединился со Свеном, и они всех спасли.

Минна секунду смотрела на нее невидящим взглядом. Вместо нее ответил Трентон:

– Дедушка не вернется, мишка-Эми. Он навсегда останется в Саду.

– Если старик будет держаться от этого места подальше, – сказала Сандра.

Конечно, она немного беспокоилась, что он может вернуться. Но тут были только мы двое. Нет никаких сомнений – здесь всегда будем только мы, изогнутые лестницы, тикающие звуки в котлах, словно биение механического сердца, и мыши, которые глодают наши углы.

Пока я не смогу найти способ развести огонь.

Минна не возвращалась в Коралл-Ривер уже десять лет. А в старый дом она не заходила еще дольше – с тех пор, как, будучи старшеклассницей, прожила полгода с мамой и Трентоном в двухкомнатной квартире в Лакаванне. Хотя, по чести сказать, большую часть этого времени она обитала у своего парня, Тоди.

Минна совершенно не хотела возвращаться. Старый дом был ей противен, даже когда дело касалось его продажи. Ее не заботили воспоминания, и она не хотела копаться в прошлом. Но ее психиатр все-таки рекомендовала это сделать.

Она сказала:

– Ты не можешь бегать от воспоминаний вечно, Минна. Ты должна встретиться со своими демонами лицом к лицу.

Минне нравилась эта женщина, она доверяла ей, но в то же время ощущала свое превосходство над психиатром. У доктора Апшоу было широкое рыхлое тело, выглядела она как человек-диван. Минна иногда воображала, как доктор с мужем занимаются любовью – она лежит без движения, складки свисают с кровати, как тесто, и она говорит мужу своим ободряющим голосом что-то вроде: «У тебя отлично получается, Дэвид. Продолжай в том же духе!»

– Мне как-то не очень хочется на свидание с демонами. Зачем мне встречаться с такими опасными парнями? – попыталась отшутиться Минна.

– Потому что ты несчастна, – ответила доктор Апшоу, и Минна вспомнила, что у нее нет чувства юмора.

Но врач права – она была несчастна, причем все время, как себя помнила. Последний парень, с которым она встречалась – Минна расценивала это как отношения, ведь они несколько раз поужинали вместе до того момента, как она оказалась у него дома с поднятой юбкой и спущенным бельем, а они оба притворялись, что все это было спонтанно и страстно, а не скучно и лениво – однажды сказал ей: «Ты вообще когда-нибудь смеешься?» Это была их последняя встреча. Минну его слова не обидели, а разозлили – неужели она действительно как открытая книга и все про нее сразу понятно?

Она не могла припомнить, когда в последний раз смеялась от души. Едва она хотела расслабиться и тянулась к теплу, заталкивая тьму и холод внутри нее подальше в глубь души, как все эти порывы разбивались о крепкую стену, которую Минна никак не могла преодолеть.