– Но мы вас не видели… – удивился Орм.

– Мы вас не нашли, верблюды отказывались идти, и один человек из племени абати умер от жажды. Понимая тщетность своих усилий, мы, пока не поздно, вернулись в оазис, чтобы переждать бурю. Но Шадрах не захотел вас искать даже после того, как буря закончилась. Убеждать его не имело смысла, и я, признаться, не желал марать руки его кровью и брать на душу страшный грех убийства. Я навьючил двух верблюдов, и мы отправились в путь вместе с Фараоном.

– Значит, ты, Сэм, верил в то, что мы живы? – по-дружески спросил капитан.

– Да, верил, но я не мог втолковать абати, что если вы остались в живых, то непременно направитесь в сторону вон той гряды. Я знал, что у вас нет компаса и что без него вам никак не сориентироваться. Я поехал вдоль равнины, время от времени поднимаясь на вершины холмов. Путь занял весь день, а когда стемнело, я остановился, потому что не было видно ни зги. Опечаленный, я сидел посреди этой огромной пустыни и вдруг через час или два заметил, что Фараон поднял уши и посмотрел на запад. Я тоже уставился в ту сторону, и мне показалось, будто я увидел вспышку света, направленную от земли к небу, то есть это не была падающая звезда; я решил, что кто-то стреляет из винтовки в воздух.

– Это я стрелял, – признался я сержанту.

– Так вот, я прислушался, но ничего конкретного не разобрал, зато Фараон через несколько мгновений навострил уши и приготовился бежать. Я пустил его по следу и поехал за ним к тому месту, откуда исходила вспышка света. Я провел в дороге часа два и время от времени постреливал из револьвера, но ответа не получал. Тогда я перестал стрелять и сделал привал, но Фараон начал повизгивать, понюхал воздух, рванул вперед и скрылся в темноте. Я услышал, как он лает в ста шагах от меня, вероятно, чтобы привлечь мое внимание. Я помчался за ним и обнаружил вас троих лежащими замертво – так, по крайней мере, я подумал в первое мгновение. Вот и вся история.

– Все хорошо, что хорошо кончается. Мы обязаны вам жизнью, сержант, – с чувством произнес Орм.

– Прошу прощения, капитан, – скромно ответил Квик, – вовсе не мне, а Фараону. Он умный пес, хотя и горячий, и вы правильно поступили, что выменяли его у туземцев на бутылку виски и перочинный ножик.

До оазиса мы добрались только на рассвете, потому что двигались очень медленно. Поскольку мы имели лишь двух верблюдов, двоим из нас – сержанту и капитану – пришлось идти пешком. Оливер Орм держался молодцом, менее эгоистичного человека я не встречал ни разу. Мне не удалось уговорить его даже на полчаса сесть на верблюда, и, когда я шел пешком, животное оставалось без всадника. Профессор, напротив, едва водрузился на верблюда, больше ни за что не согласился слезть с него. Капризный знаток древностей не желал идти пешком, несмотря на то, что горб животного сильно натирал ссадины и болячки на теле Хиггса.

– Я отсюда не сойду, – твердил он по-английски, по-французски и на разных восточных наречиях. – Я и так измерил ногами всю пустыню – мне на всю жизнь хватит.

Итак, мы с профессором восседали на верблюдах, как вдруг сержант остановил их. Я спросил, в чем дело.

– Кажется, едут арабы, доктор, – шепнул Квик, указывая на приближавшееся к нам облако пыли.

– В таком случае, – ответил я, – нам не нужно показывать страха. Давайте спокойно продолжать путь. Маловероятно, чтобы арабы напали на нас.

Приведя в готовность винтовки, мы отправились дальше. Орм и Квик шли между обоими верблюдами. Поравнявшись с встречным караваном, мы с изумлением увидели Шадраха: он гордо ехал впереди на моем дромадере, которого мне когда-то подарила повелительница абати. Мы остановились как вкопанные.

– Клянусь бородой Аарона! Вы ли это, чужестранцы? – спросил он. – Мы думали, что вы умерли.

– Клянусь волосами Моисея, – гневно крикнул я, – похоже, вы сбегаете с нашим имуществом? – Я указал на вьючных верблюдов, на которых было уложено все снаряжение экспедиции.

В ответ последовали невнятные извинения, льстивые похвалы и хитрые заискивания. Хиггс, который превосходно говорил по-арабски и знал многие местные наречия, обрушил на Шадраха и его людей такой поток брани, что те опешили. Сержант Квик тоже не стеснялся в выражениях, хотя его английских ругательств арабы, конечно, не понимали. Некоторое время Орм, не произнося ни слова, слушал громкую ругань, а потом спокойно сказал профессору и сержанту по-английски:

– Вот что, друзья мои, если вы не замолчите, начнется потасовка. Нам она ни к чему, поэтому придержите язык. Арабы ничего не успели у нас украсть, значит, нет смысла поднимать шум. Почтенный Шадрах, – добавил он по-арабски, – поворачивайте в оазис. Мы задержимся там еще на несколько дней.

Шадрах с сердитым видом пробурчал, что поворачивать должны не они, а мы. В ответ на это я вынул перстень царицы Савской, который привез из Мура, поднес кольцо к глазам погонщика и предупредил:

– Попробуйте ослушаться, и вам придется держать ответ перед той, которая вас послала. Даже если мы все четверо погибнем, – тут я многозначительно взглянул на него, – не надейтесь, что вам удастся безнаказанно скрыться: в Зеу слишком много свидетелей.

Не возразив ни слова, Шадрах преклонился перед священным кольцом, караван быстро развернулся, и мы направились к оазису.

Миновало еще шесть недель, и мы наконец-то покинули бескрайнюю пустыню, по которой, согласно нашим наблюдениям, прошли почти полторы тысячи миль. Долгое время после наших бедствий в дюнах, когда нас чуть не засыпал песком смертоносный ветер, наше путешествие протекало спокойно и однообразно. Мне было немного скучновато, но я радовался за Орма и Хиггса: они шли этим маршрутом впервые и не переставали дивиться своим новым впечатлениям.

За долгие шесть недель, что мы «плыли» по бесконечному морю песка, мы не встретили ни одной живой души, даже кочующих бедуинов. День за днем мы наблюдали одну и ту же картину: утром солнце поднималось из песков на востоке и, совершив свой дневной путь, погружалось в пески на западе. Ночь за ночью мы видели над своей головой месяц, тот самый, на который смотрят тысячи городов. Затаив дыхание, мы следили за тем, как он превращает пески в море серебра, и восхищались красотой торжественно плывущих в пространстве созвездий, по которым держали свой путь. Мы рисовали в воображении обширную страну, много веков назад раскинувшуюся посреди этих песков. Неужели ноги сотен тысяч давно забытых людей когда-то попирали те же самые пески, по которым теперь шли мы? Да, так и было, и те же давно забытые люди выкопали в пустыне колодцы, из которых мы брали вожделенную воду.

Через эту бесконечную пустыню шли многочисленные армии и нередко находили свою погибель. Однажды мы заметили такое страшное место. Порывом ветра сдуло песок, и обнажилась невысокая скала, сплошь усеянная скелетами воинов и вьючных животных: их было, наверное, больше тысячи; тут же валялись наконечники стрел, заржавевшие мечи, обломки шлемов и щитов. Здесь погибло целое войско, посланное, быть может, Александром Македонским или каким-нибудь другим, еще более древним властителем, имя которого безжалостное время не донесло до нас. Чуть подальше, в сторонке, я обнаружил скелеты женщин – целую груду. На некоторых черепах уцелели длинные волосы, и все свидетельствовало о том, что в предсмертный миг ужасной бойни или перед тем, как погибнуть от голода, жажды и надвигавшихся песков, бедняжки сбились в кучку, прильнули друг к другу и отдались на волю Аллаха. О, если бы эти кости могли говорить! Какую ужасную повесть поведали бы они нам!

На некоторых участках безжизненной пустыни, где все пожрали пески, много веков тому назад располагались оазисы, в которых процветали красивые города. Мы дважды видели их развалины, остатки каменных стен, мощные остовы домов, торчавшие из песка, – здесь некогда жили люди: надеялись и боялись, рождались, любили и умирали; девушек отдавали замуж, мужчины уходили в походы, женщины стряпали и суетились по хозяйству, дети резвились и играли. Мир очень стар, и мы, пришельцы с Запада, редко над этим задумываемся, считая себя центром Вселенной. Глядя на развалины городов и останки строивших их людей, трудно было не впасть в печально-философское настроение и не ощутить себя перед лицом Времени такой же песчинкой, как миллионы тех, на которые мы ступали.