Тяжело порывать с тем, к чему привыкает человек в течение всей жизни.
— Нет, поеду, — подтвердил Никифорович, словно кто-нибудь в этом сомневался.
— А кончим ее скоро, — вздохнул и Кузьма Шавойка, который прижился около движка и смутно, тревожно думал о том времени, когда станция будет построена и надобность в движке отпадет. — Начальник на стройку бегом бегает...
— Это он чтобы на Анежку насмотреться вдосталь, — хихикнула Вера Сорокина.
Алесь действительно с утра до вечера находился на строительстве, и, конечно, не потому только, что Анежка из столовой, где ей стало скучно, перешла в бригаду штукатуров, а потому, что и сам он не обладал достаточным опытом, а тех, кто пришел сюда, многому надо было учить. По современным масштабам стройка эта была маленькой, одна куйбышевская турбина могла заменить таких сто, если не больше, но процессы строительства в принципе были схожи. И потому он, наскоро позавтракав, бежал обычно в контору, быстро просматривал почту, подписывал необходимые бумаги и спешил сюда. Не забывал он побывать и у Анежки, хотя поговорить удавалось не всегда. Сейчас, в конце рабочего дня, он решил зайти к ней. Измазанная, в грубых штанах и куртке, она и на этот раз показалась ему совсем маленькой, даже чем-то похожей на неостриженного мальчишку. Чтобы побыть возле нее подольше, он взял у нее инструмент и начал ровнять глину на стене.
— Ну как, хорошо?
— Да нет же! — засмеялась она и показала, как нужно делать.
— Придется тебя в мастера переводить, — пошутил он, довольный ее успехами.
— А что ж мне, всю жизнь картошку чистить?
— Конечно нет... Но тяжеловато тебе тут.
— Нет, здесь мне больше нравится, чем на кухне.
— Отчего бы это?
— Тебя вижу чаще! — плутовато сощурила она ласковые черные глаза.
— Ого! — удивился Алесь. — Ты подшучивать надо мной начинаешь...
Алесь никогда еще не видел ее такой смелой и озорной. Сколько он ее знал, она непрерывно менялась, как полевой цветок, который сначала выглядит малозаметным бутоном, затем осторожно приоткрывает кончики лепестков, а потом непрерывно меняет краски и оттенки, все время оставаясь самим собой. Если бы Алесь увлекался поэзией, он пришел бы к выводу, что в этом и состоит красота женщины.
Всякий раз в ней обнаруживалась новая глубина, новое качество характера, новый оттенок чувства. И что самое главное — в любом новом качестве она становилась ему еще ближе, роднее, словно поднималась, приближалась к нему по извилистой тропинке в переменчивом весеннем свете. Иногда в состоянии восторга он готов был всерьез уверовать в достоверность древней легенды о том, что мужчина и женщина являются двумя половинками одного существа, насильно разделенными и обреченными всю жизнь искать друг друга, — он читал об этом на первом курсе института и тогда смеялся над наивностью поэтического вымысла... Не замечал он только одного, — что и сам причастен к этим переменам в ней, что многие из них — это отсвет и отзвук того, что родилось и происходит в нем самом. Они оба взрослели, оба старались стать лучше, чтобы еще больше нравиться друг другу. Любовь, как весна над цветком или гранильщик над алмазом, трудилась над их мыслями, чувствами, характерами успешно, что, к сожалению, бывает далеко не всегда...
— Анежка, — сказал Алесь дрогнувшим голосом, — знаешь, Анежка, больше я без тебя не могу...
— И я тоже.
Ему показалось, что Анежка не принимает его слов всерьез, и он попросил:
— Перестань шутить...
— Я не шучу!..
Он попытался схватить ее в объятия, но она отбежала:
— Перепачкаешься!
— Пойдем домой... Все уже закончили работу, и нам пора.
— Пошли...
Отношения их давно перестали быть тайной для окружающих. Шли они к бараку стежкой мимо леса, и Анежка, расшалившись, несколько раз сталкивала Алеся в снег, а он только обещал умыть ее снегом. Потом она внезапно притихла и сказала:
— Приходила Зосите...
— Ну и что?
— Говорила, что была у моих родителей... Отец на чем свет ругает Пранаса Паречкуса, а мать плачет.
— Может, они теперь и на меня посмотрят иначе?
— Я почти уверена.
— А пан клебонас?
Анежка еще раз столкнула его в снег...
— Где же этот Паречкус шатается? — неизвестно кому задал вопрос Алесь.
— Лишь бы подальше отсюда...
— Далеко не убежит!.. Вот увидишь — поймают…
— Тогда скорей бы, а то я домой идти боюсь.
— Совсем ты ребенок, Анежка! Он теперь боится «Пергале» как черт ладана...
Зашли к Анежке... За перегородкой она переоделась и стала еще привлекательнее. Он поцеловал ее, она припала к нему, ответила на поцелуй и высвободилась.
— Давай поужинаем...
Это был их первый ужин с глазу на глаз. Он смотрел на ее округлые плечи, на ее белую шею с завитками волос, на ее стройные ноги и... покраснел от досады, вспомнив свою встречу с Лизой в Минске.
— Ну, перекусим? — услышал Алесь и сразу же присел к столу.
Анежка вынула из шкафа графин наливки, спросила:
— Может, и это?
Алесь кивнул головой... В этот момент он думал о том, что не надо ему никаких особняков и богатых квартир, была бы только она...
— Знаешь что? — начал Алесь, когда они выпили. — Пойдем-ка к моей матери и скажем ей: так и так, мол...
Заметив, что Анежка нахмурилась, прибавил:
— И к твоим родителям тоже...
— Все это не то, — несколько неуверенно начала Анежка. — Знаешь, о чем я думаю, когда остаюсь одна?
— Обо мне! — пошутил он.
— Правильно... Что не ровня я тебе.
— Как ты можешь это говорить! — искренне удивился он.
— Ты — инженер, человек ученый... А я кто? На поле работала, потом на кухне, теперь штукатурщица...
— Ты обижаешь меня, Анежка!
— Но ведь это правда.
— А как же ты полюбила меня? Зачем же ты со мной встречалась? Почему раньше молчала? Все люди знают...
— Полюбила, и все! Для себя, не для людей! — с какой-то особой сердечностью и решительностью сказала она, подошла и обняла его за шею. — С первой встречи полюбила... И мучилась, и боялась, и богу в костеле молилась, и пану клебонасу каялась... Все было, Алеська, все было, хороший мой! Вся с тобой и душой и телом и никогда не раскаюсь в этом и никого теперь не боюсь! Одного боюсь — быть тебе в тягость...
Алесь молчал, пораженный, растерянный, а она продолжала говорить, перебирая его светлые волосы, припав грудью к его плечам и щекой к щеке. Он хотел ей сказать, что это ничего не значит, что она должна учиться и будет учиться, что можно начать хоть завтра, хотел сказать и не успел: у окна послышались шаги. Анежка птицей пролетела от стола к шкафу, спрятала посуду. В комнатку вошла Восилене, а за ней Каспар Круминь.
— Видать, вы без нас не скучали! — расплылась в улыбке Восилене.
— Вы без нас, судя по всему, тоже с тоски не убиваетесь, — нахмурился Алесь. — Пойдем, Анежка...
— Да вы обиделись, что ли? — удивилась Восилене.
— Нет, у нас свои дела! — вяло улыбнулся Алесь.
На улице уже смеркалось, снег затвердевал, только через дорогу ветер перегонял мелкие белые струйки. Вокруг никого. Алесь взял Анежку под руку, но шли они некоторое время молча, не зная, как возобновить внезапно прерванный разговор или начать новый. Да и стоило ли возобновлять его тут, в холодном поле? Слова и мысли часто оказываются мертвыми, когда их высказывают, не сообразуясь с тем, где это происходит.
Первой заговорила Анежка.
— Я домой, Алеська.
— Домой я тебя и веду.
— Нет, я не шучу... Меня тетка Восилене будет ожидать.
— Ей не до тебя, я думаю. Неужели ты ничего не понимаешь? Пойдем, Анежка, ко мне в гости. Ты же сказала, что ничего не боишься?
— Не лови на слове.
— Ну все равно, я тебя не отпущу! — решительно заявил Алесь и, крепко прижав ее руку, повел к Долгому.
Она покачала головой, но не сопротивлялась. «Теперь все равно, — мелькнула у нее мысль, — назад дороги нет...» Она вспомнила, что утром, перед тем как уходить на работу, сняла и бросила в сундук серебряный крестик. Это было ее прощание с детством, с прошлым. Собственно, она готова была сделать это и раньше, но надеялась зайти к матери и не хотела ее обижать, а теперь и это не имело значения. Что может прибавить отсутствие креста к тому, что она принимала у себя Алеся, сама целовала его, а теперь идет к нему домой, не предупредив родителей и не посоветовавшись с ними? Ни с одной ее бабкой или прабабкой никогда не могло случиться ничего подобного! Впрочем, не разумом дошла она до отрицания веры, нет: какие-то смутные ощущения того, что она будет наказана, хотя и все реже, все еще шевелились в ее душе. Но если богомольный Пранас Паречкус оказался бандитом, а безбожник, которого она любит, таким хорошим человеком, то разве был у нее иной выбор? Сдержанные, застенчивые натуры, когда к ним приходит любовь, отдаются своему чувству безраздельно, и для нее было лучше погибнуть с любимым, чем надеяться на рай без него...
