— Что ж, это можно, — согласился Никифорович. — Покурим, Алесь Игнатович!.. Да, я и забыл, что ты этим не занимаешься... Тогда мы с Йонасом подымим...

Присели на доски, лежавшие поблизости, закурили.

— А что же это наша «сутиха» замолчала? — усмехнулся Никифорович, очевидно знавший, в чем дело. — Вроде и не курит, а закашляла...

— К вечеру, наверное, пустим, — пообещал Алесь.

На краю котлована показался Якуб Панасович. Он по-стариковски осторожно спустился вниз, поздоровался.

— Рудака не видели?

— Не было его сегодня... А что?

— Неладно у нас... Воры завелись, вот что…

— Где, на стройке? — забеспокоился Алесь.

— Нет, в нашем колхозе... Да от этого не легче!

— А ты не пугай нас, — посоветовал Никифорович. — Мы люди боязливые... Лучше по порядку расскажи!

— Про такие дела и говорить противно, — сплюнул Гаманек. — Утречком прибегает ко мне жена Мартына Барковского и кричит на всю хату: «Загубил!.. Зарезал!» Я смотрю, крови нет, голова на месте, руки и ноги тоже... «Чего ты? Кто кого зарезал?» — спрашиваю. Еле успокоил. «Мартын загубил, дядечка. Нету той ночи, чтобы с Шаплыкой не пили... А на что они пьют, на какие денежки?.. И теперь у Шаплыки сидят, дядечка, люди встают, а они и спать не ложились...» Поговорили мы, и решил я сходить туда, хотя старая меня не пускала. Подхожу к хате, а там все гудит, как в старой монопольке. Открыл дверь — и чуть не упал, шибануло меня самогонным перегаром и табачным дымом... За столом сидит мельник Шаплыка и еще — кто бы вы думали? — Антон Самусевич с посоловелыми глазами. «Интересно, что это ты тут прохлаждаешься?» — спрашиваю у него. «А чего мне тут не сидеть? — огрызается. — Я теперь не председатель, что хочу, то и делаю... Выпей с нами и ты!» — «Не хочу». — «Отчего не хочешь?» — настаивает Барковский. «Боюсь, как бы отвечать не пришлось», — говорю им. Шаплыка и Барковский притихли, хоть и пьяные, но Антон Самусевич разошелся еще больше: «Ты думаешь, если человек выпил чарку, так ему уже и отвечать за это надо? Почему отвечать? Кто ее не пьет? И я пью, и они вот пьют, и в районе пьют. Вот как!.. Пей, говорю!» — «Я тоже иногда пью, да за свои гроши», — говорю. «А я что, краду?» — ревет Самусевич. Еле я вырвался от них!..

Алеся это сильно обеспокоило.

— Милицию надо вызывать... Под суд! — закричал он.

— Подожди, не горячись, — посоветовал ему Якуб Панасович. — Дойдет дело и до милиции, если надо будет. Тут разобраться надо...

— Вот все у нас так и получается: пока подумаем, пока разберемся, пока до дела дойдем, а воры воруют, бездельники коллектив разлагают. И еще коммунист в такой компании!

— Потому Рудака и разыскиваю… Кипятиться не надо, особенно тебе. Сплеча рубить — дерево губить, щепы много, а толку мало. Будет и партбюро и ревизия... Сами проведем! — И, вздохнув, Якуб Панасович, опираясь на палочку, стал выбираться из котлована.

Алесь обернулся, чтобы спросить о чем-то Йонаса, и осекся: Йонас и Зосите сидели, держась за руки и прижавшись плечом к плечу. Как ни хорошо относился к ним Алесь, ему показалось, что такое поведение на строительстве выглядит чересчур вызывающим. Тут черт знает что творится, а они знать ничего не хотят, кроме своей любви. Он уже хотел махнуть на все рукой и уйти, но Йонас сам обратился к нему.

— У нас к тебе просьба, Алесь.

— Хотите уйти со стройки? — догадался он.

Зосите покраснела, а Йонас замялся, выжидая, когда отойдет Никифорович.

— Ну вот, и договорить не даешь, — упрекнул его Йонас. — Совсем не в этом дело. Тут речь идет о том, чтобы свой угол устроить.

— У тебя и так хата хорошая...

— Не о хате речь, а о том, чтобы нам с ней устроиться — И Йонас, словно для того чтобы все было понятно, обнял Зосите.

— Ну, это дело ваше... Свадьба, значит!

— Свадьба!

— А когда?

— Да в ближайшее воскресенье... Приглашаем и тебя! — поклонился Йонас.

— Хитер ты, Йонас, такую девчину отхватил!.. Спасибо, обязательно буду... хотя у меня, как сами знаете, сейчас хлопот полон рот.

— Не с Анежкой? — поинтересовалась Зосите и почувствовала, что вопрос некстати. Решив поправить дело, прибавила: — Сегодня утром ко мне прибегала... Сказала, что пойдет к родителям. Такой расстроенной я ее никогда не видела.

— А что она еще говорила?

— Ничего...

— Вот как, — словно сам себе сказал Алесь и, забыв попрощаться, направился в барак.

Он просто не мог себе представить, как может Анежка уйти к родителям, не поговорив еще раз с ним. Если это случится, то все, что она ему писала и рассказывала, — пустое... В таком настроении он подошел к дверям комнаты, в которой жили Анежка и Восилене. На мгновение задержался, подумал: «Заходить или не стоит?» Когда открыл дверь, то увидел, что возле окна рядышком сидели Восилене и Каспар Круминь. Видимо, разговаривали они очень тихо и теперь, когда вошел Алесь, смущенно встали.

— А-а, товарищ начальник! — растерянно встретила его Восилене, а Каспар мешковато шагнул навстречу.

— Может, я помешал? — смутился Алесь.

— Еще что скажешь! — махнула рукой Восилене. — Не суди по себе... Что же, к бедной вдове и зайти никому нельзя, да? Садись, — пригласила она.

Каспар жалел, что снова помешали его разговору с Восилене, чувствовал себя неловко и ухватился за спасительную тему — строительные дела.

— Лайзан просил передать, что рамы не задержит...

Алесь в эту минуту о рамах думал столько же, сколько сам Каспар о движении комет в мировом пространстве, но по соображениям такта решил поддержать разговор:

— За этим, товарищ Круминь, проследите сами, хотя на деда Лайзана можно положиться во всем. Видели, какие стены выросли, пора притолоки пригонять. Думаю, скоро будем столбы ставить.

— А не рановато? — усомнилась Восилене. — Разве что для ворон и коршунов, чтобы могли на них отдыхать.

— Столбы ставить никогда не рано, — поддержал Алеся Каспар. — Правильно... Вот ляжет хороший снег, начнем бревна подвозить. Три линии надо положить.

Все, о чем говорилось, не занимало Алеся всерьез. Ему хотелось видеть Анежку. И он стал прощаться.

— Посидел бы... Может, чего надо было? — поинтересовалась Восилене.

— Нет... Просто проведать зашел, — покривил душой Алесь.

Несколько раз прошелся он вокруг барака, где размещалась столовая, прежде чем взошел на крыльцо. Нерешительно взялся и за дверную ручку. Зато с облегчением вздохнул, когда оказался в зале, — там никого не было в этот час, а на кухне мелькнула знакомая фигура в сером платье с белым фартуком. Значит, Анежка одна, и он сможет поговорить с ней.

Анежка стояла около широкой плиты с двумя большими котлами, из которых валил пар. Лицо ее было разрумянившимся, а глаза казались потухшими. Видно, она была рада приходу Алеся, потому что, когда он подошел и обнял ее, она прижалась к нему и заплакала. Он гладил ее черные волосы, перебирал ее пальцы... Нет, что бы между ними ни происходило, какие бы черные и серые кошки ни пробегали, а он любил ее глубоко, всей душой, настолько, что мог простить и ее слабости и ее невольные заблуждения.

— Ты не пойдешь домой, Анежка? — спросил он наконец совсем тихо и заботливо.

Это как бы вернуло ее в реальный мир. Ока подняла голову и посмотрела ему в лицо глазами, полными доверия и просьбы.

— Я хочу только знать, что с моими родителями...

Сели на лавку. Анежка положила голову ему на плечо. Он обнял ее, потом приподнял и посадил на колени, сам испугавшись такой вольности.

— Подожди, не ходи пока, — шептал он ей. — Я боюсь за тебя... Милиция, наверное, уже серьезно занялась этим делом... И вашим Паречкусом тоже.

— Ты сказал?

— Сказал.

— А может, так и лучше, — вздохнула она, радуясь сейчас только тому, что он на нее не обиделся.

Алесь целовал ее заплаканные глаза.

— Слушай, Алесь, — спросила она, — а моим родителям за укрывательство ничего не будет?

— Что же им может быть?

— Пусть Паречкус отвечает! — повеселела она. — Это он во всем виноват, они не знали ничего.