Илья обнял за плечи Марусю, поцеловал в рыхлую рябоватую щеку. Лицо его светилось радостью и добротой.

— Соскучился я по вас, голубичникам! — сказал.

— Матери с отцом нету, на пасеке, кажись. Да что ж ты не сообчил, встретили бы. — Морокова хитренько, с любопытством глядела на Галину Андреевну. — Игорь два дня ждал вас, а потом ушел к отчиму на пасеку. Игорь-то мой такой серьезный стал, как ты, Илюша, — радовалась за сына мать. — Не скажет лишнего слова, не усмехнется. Что-то шибко умный, как я погляжу. Даже побаиваюсь за него… Поднялась было я ругать Мишку, мужика своего. А Игорь на меня: «Уймись, — говорит, — мать. Как будто все отчимы были плохие, одна ты хороша». Мишку называет Михаилом Авдеевичем. Так и говорит: «Пойдем, Михаил Авдеевич, на пасеку, помогу тебе дров напилить, а то зимой будешь один кожилиться». Вот каким хорошим человеком стал мой сын! — гордилась Маруся. — А тебя-то как он нахваливает, ты бы послушал, Илюша!.. А это твоя невеста? — увлеченно осматривала с головы до ног Галину Андреевну. — Деваха ничего. А волосы-то какие густые да, видно, длиннющие. Небось, до пояса! — И с досадой ворохнула свою короткую, кудлатую стрижку. — Вот мать с отцом обрадуются…

— Кто-то огородом к дому идет, — заметил усатый дед. — Может, она, хозяйка? — И первым подступил к узорной калитке.

Приезжие замолчали, на лицах почтительность и робость; не чаяли увидеть мастерицу, а увидев ее издали, растерялись.

Мать Ильи шла с пасеки в защитной куртке и косынке.

Дегтярев отворил калитку, все заторопились пройти во двор.

— Вы-то куда? — закричала на непрошенных гостей Маруся. — Вас-то кто звал? Бегите, бегите. Сейчас вам будет от ворот поворот.

Маруся замыкала нетерпеливое шествие.

— Ну, что мне с вами делать?! — встретив толпу любопытных, с неподдельным отчаянием воскликнула Надежда Алексеевна. — Утром проводила две лодки. Даже белье постирать не дают.

— Я им уже сто раз про это говорила! — громко поддержала хозяйку Маруся, растолкав гостей, вырвалась вперед. — Ни свет ни заря едут и едут. Вот житуха у тебя, Надежда: встречать да провожать зевак — не позавидуешь. Понамудрила на свою беду. Вот и майся теперь, не жалуйся. Гляди-ка, сына твоего оттеснили назад. Комедия и только!

Илье, и верно, гости не давали выбраться: не верили, что он родной сын мастерицы, потому и не пропускали вперед. Все засмеялись. И Надежда Алексеевна подобрела. Приезжие, обгоняя друг друга, ринулись к хозяйке.

— Куда вы толпой-то? Толпой, кроме своих лиц да ног, ничего не увидите. Ладно уж, заходите в дом по пять человек, смотрите…

От того, что Галина Андреевна увидела, мчась по реке, от знакомства с теремом, его мастерицей, она приблизилась душой к Илье и не отводила очарованных глаз от его матери. В хозяйке дома ей казалось все необыкновенным — и спокойный, с насмешинкой, тон разговора, и руки деревенской женщины — обветренные, быстрые — руки созидательницы.

Проводив гостей, Надежда Алексеевна взялась разжигать примус в летней кухне.

— Разрешите мне? — вызвалась Галина Андреевна.

— Охотно уступаю, — хозяйка дала ей фартук, повязала голову ситцевой косыночкой. У гостьи сразу куда-то исчезла скованность, стало ей свободно и легко.

— Помоги, Илюша, своей сотруднице, — не без какого-то скрытого намека сказала мать. — А я быстренько достираю: того и гляди лодка или катер прикатят с любознательными. Они меня скоро выведут из терпения. Вот как рассержусь да начну каждого приезжего заставлять дрова рубить и картошку окучивать… сперва поработай, а потом посмотришь мой дом, — добродушно засмеялась.

— Возьмете меня помощницей? — откликнулась Галина Андреевна.

Надежда Алексеевна, в который раз, одобрительно посмотрела на сына и его подругу, вышла из кухни.

Илья стругал рубанком рейки и удивлялся общению матери с воспитательницей. Словно встретились сердечные подруги, имея много сходного в характерах, во вкусах, поэтому, встретясь, не могут они разлучиться ни на минуту, не могут наговориться. Выпив чашку чая, Галина Андреевна побежала помогать матери стирать белье. Она и молодой картошки набрала ведерко, и печку растопила — все делала быстро и весело. Знала, о чем спрашивать у хозяйки, чтобы той было интересно рассказывать, и сама увлекательно поведывала о своем городском детстве, о работе с подростками.

— Она всегда такая? — улучив минуту, спросила мать сына. И неожиданно сказала: — Велики ли мои заслуги — трое сыновей и дом… А тебе, Илья, трудно будет в жизни, — тебе надо воспитать сотни мастеров. Сможешь ли в одиночку?..

Галина Андреевна ходила по саду, останавливалась возле каждой скульптуры. Потрогала кофту из мешковины на бабе-яге. Ведьма воровато выглядывала с чердака мельницы. Сидя на метле, она точно выжидала ночной час, чтобы вылететь на колдовские козни. Постояла Галина Андреевна возле деревянного колеса. На лопасти, брызгаясь и шумя, падал ручей, и они медленно вращались, словно кому-то, уходящему в ночь, прощально махали. Потом видит гостья: у порога мельницы сидит смуглолицый старик. Сидит он на чурбачке, обеими руками держит палку, на жилистых руках — щетинистый подбородок; сидит старик, и пот блестит на его лице, самокрутка в зубах дымится.

— Илья Степанович! — воскликнула воспитательница. — Вы присмотритесь к этой скульптуре. Ну, как живой старичок!

Неожиданно мельник шевельнул опаленными солнцем бровями, открыл голубоватые глаза и ухарски подмигнул незнакомке.

— Ой!.. — Галина Андреевна кинулась под навес, к Илье.

Прибежала Надежда Алексеевна, обняла гостью, как невестку. Она знала: к кому бросится девушка в испуге, тот и будет ее суженым.

— Ме-ельник… живой… — кое-как выговорила Галина Андреевна.

— Где, какой мельник, голубушка? Да это же все из глины…

— Вон там сидит.

Пошли все трое в сад и видят: посиживает на чурбачке преподобный отец Ильи — смирный, даже комаров не гонит с лица.

— Что это за фокусы такие? — упрекнула Надежда Алексеевна. — Девушку до смерти напугал. Ты же остался на пасеке, как очутился тут? Шутник выискался…

— Сижу, где полагается, — пробурчал отец и пристукнул березовой палкой. — Ну, что так, красавица? — обратился к Галине Андреевне. — Ведьму трогали — и ничего, а меня испугались.

— Да, ведьма не подмигивала, не фыркала, а вы… — воспитательница держалась поодаль от пасечника, все еще не веря, что перед ней человек, а не статуя.

— Ступай-ка под душ, — сказала мать отцу, — ужинать пора.

Пришел отец к столу в чистом, рядками влажных волос прикрыл загоревшую лысину, но щетину не сбрил с лица — может, хоть этим хотел досадить жене. Сел на краешек табуретки, взял с блюдца тонкую корочку хлеба. «Что случилось с моим отцом? — думал Илья. — Неужели правду говорит Маруся Морокова: доконали его любознательные туристы. Или постарел да прячет какую-то недобрую перемену в себе?» Хотелось верить Илье, что все это у отца напускное и временное. Он всегда держался дома в ровном настроении. Бывало, летом отец неделями не являлся с пасеки, зимой часто уезжал на охоту, потом дома молча работал. Отца дети уважали. Любое поручение его спешили выполнить наперегонки, получше. От его скуповатой улыбки становилось будто бы светлее в доме. Видели ребята, как всегда внимательна к отцу мать. Когда придет он с работы, воду греет ему, еду готовит. «Ребятки, отец идет!» — воскликнет мать и внешне преобразится: волосы поправит у зеркала, взглянет на себя критически и выбежит отца встречать. Пока отец переодевается с дороги, мать так и вьется вокруг него ласточкой…

— А что, отец! — озорно сказала мастерица за столом. — Подарим терем ребятам? — И обратилась к Илье: — Возьмете? А мы новый срубим.

— Давай, женушка, — вроде бы согласился отец Ильи. — Снова да ладом разворачивай стройку. Начинай, пока я не забыл должность экспедитора. Только ради строек и живем с тобой на свете, других удовольствий у нас вроде бы и нет.