— Хочешь за ложные показания в тюрьму сесть? — спросил инспектор.

— Я вообще не хочу с вами разговаривать, — отрезала Олива. — И потом, я вам правду сказала.

— Так кто это был? — обратился инспектор к Дидишу. — Скажи мне правду, и я дам тебе покататься на велосипеде.

Дидиш покосился на Оливу, а велосипед тем временем сиял всеми своими стальными частями.

— Это был… — начал он.

— Инженер один, — сказала Олива. — Еще имя у него собачье.

— Неужели? — удивился инспектор. — Инженер с собачьим именем? Не может быть!

Он подошел к Оливе. Вид у него был угрожающий.

— Врунишка! Того, с собачьим именем, я только что видел в гостинице!

— Неправда, — сказала Олива. — Это был он.

Инспектор замахнулся так, будто хотел ее ударить, а она рукой загородила свое лицо. При этом стали видны ее маленькие округлые груди, а инспектор, между прочим, был не слепой.

— Сейчас я испробую другой метод, — сказал он.

— Вы мне надоели, — сказала Олива. — Это был инженер.

Инспектор подошел к ней поближе.

— Подержи велосипед, — попросил он Дидиша. — Если хочешь, можешь покататься.

Дидиш посмотрел на Оливу. Вид у нее был испуганный.

— Отстаньте от нее, — сказал он. — Не трогайте Оливу. — И он выпустил из рук навязанный ему инспектором велосипед. — Не трогайте Оливу, — повторил он. — Все только и думают, как бы ее поцеловать, как бы ее ущипнуть. Мне это, в конце концов, надоело!.. Это моя подружка, и если вы будете приставать к ней, я сломаю ваш велик!

— Послушай! Ты! — прорычал инспектор. — Что? В тюрьму захотел?

— Да, это был профессор, — произнес мальчик. — Теперь я вам все сказал. И оставьте Оливу в покое.

— Я оставлю ее в покое, если сочту это нужным, — возразил инспектор. — Я могу бросить ее за решетку за лжесвидетельство.

Он схватил Оливу за локти. Но тут Дидиш разбежался и изо всех сил врезал ногой по переднему колесу велосипеда прямо в спицы. Получилось шумно.

— Оставьте ее в покое, — сказал он. — А то я и вам ногой поддам.

Побагровев от гнева, инспектор отпустил Оливу. Он пошарил в кармане и извлек оттуда увесистый прошиватель.

— Если ты сейчас же не прекратишь, я буду стрелять.

— А мне все равно, — сказал мальчик.

Олива кинулась к Дидишу.

— Если вы будете стрелять в Дидиша, я такое здесь устрою, что вы на тот свет отправитесь, — закричала она. — Оставьте нас в покое. Вы просто старый дурак. Убирайтесь отсюда со своей дурацкой фуражкой! Вы гадкий, и не трогайте меня. Если вы ко мне только прикоснетесь, я буду кусаться!

— Я знаю, что я сделаю, — обозлился инспектор. — Я убью вас обоих, а потом буду тебя трогать, сколько влезет.

— Вы мерзкая старая задница, — сказала Олива. — Вы со своей работой не справляетесь! Какой же вы легавый после этого? Вашей жене и вашей дочери будет стыдно за вас. Значит, теперь полиция стреляет в кого попало, и все тут! А кто будет помогать старушкам и маленьким детям улицы переходить? Тут на вас рассчитывать не приходится! Кто будет подбирать раздавленных собак? У вас и прошиватели есть, и фуражки, а вы даже не можете без посторонней помощи арестовать этого несчастного профессора Членоеда!

Инспектор опешил, потом убрал прошиватель в карман и отвернулся. Постояв так несколько секунд, он поднял велосипед и поставил его на колеса. Переднее колесо заклинило. Оно все изогнулось. Инспектор схватился за руль и начал выискивать что-то на песке. Прямо под его ногами четко просматривалась колея машины Членоеда. Инспектор тряхнул головой и взглянул на детей. Вид у него был пристыженный. Затем он отбыл в том же направлении, что и Членоед.

Олива и Дидиш остались одни. Им было страшно. Они смотрели вслед уходящему инспектору, наблюдая за тем, как он поднимался и спускался по склонам дюн, волоча за собой теперь уже никому не нужный велосипед. В конце концов фигурка полицейского стала совсем маленькой. Шел он ровным шагом, не замедляя ход, ровно посередине между колеями от колес машины Членоеда. Затем он набрал полную грудь воздуха и вошел в черную зону. Последним, что они увидели, было красное стеклышко, прицепленное к щитку велосипеда, которое погасло, как глаз, по которому дали кулаком.

Олива побежала к гостинице, Дидиш бросился ей вдогонку, он звал ее, но она ничего не слышала и только плакала. Они даже забыли в пустыне коричневую корзину с копошащимися на дне ампочками, а Олива все спотыкалась и спотыкалась, ибо взор ее был обращен в себя.

Аббат Иоанчик и Анжель сидели в палатке Афанарела. Они ждали археолога, который пошел за молодой брюнеткой, оставив их наедине.

Первым прервал молчание Иоанчик.

— Вы все так же по-идиотски настроены? — спросил он. — Я имею в виду — в отношении секса.

— Вот вы о чем… Вы были правы, когда хотели меня как следует выпороть, — сказал Анжель. — Помыслы у меня действительно были гадкие. Но мне и вправду этого хотелось, потому что в данный момент мне чисто физически нужна женщина.

— Наконец-то! Вот это другое дело! — воскликнул аббат. — Это я понимаю. В таком случае займитесь малышкой, которая сейчас сюда явится.

— Я наверняка так и поступлю, — сказал Анжель. — Но был момент в моей жизни, когда я не смог. Я хотел по-настоящему любить мою первую женщину.

— И вам это удалось?

— Да, — сказал Анжель. — Но сейчас я в этом не вполне уверен, ибо то же самое чувство я испытывал два раза и теперь, когда я люблю Бирюзу.

— Какое такое чувство? — заинтересовался аббат.

— Когда кажется, что знаешь, уверенность такая, — сказал Анжель. — Знаешь точно, что надо делать, знаешь, зачем живешь.

— А зачем вы живете? — спросил аббат.

— Я не могу это выразить словами, — сказал Анжель. — Когда нет навыка, объяснить это очень трудно.

— Давайте еще разок, с самого начала, — предложил Иоанчик. — А то вы меня совсем запутали. Я даже нить потерял. Для меня это совсем не характерно. В конце концов, Иоанчик я или нет?

— Ну так, я любил одну женщину, — начал Анжель. — И для нее, и для меня это была первая любовь. Как я уже сказал, все было замечательно. Но теперь я люблю Бирюзу. Влюбился сравнительно недавно… А она… Ей я безразличен.

— Зачем вы так говорите? — сказал Иоанчик. — Откуда вы знаете?

— Она спит с Анном, — продолжал Анжель. — Он ее портит. Она вся износилась. Он губит ее. С ее согласия, разумеется, и делает он это не нарочно. Но что это меняет?

— А то, что вы Анна не осуждаете, — сказал Иоанчик.

— Не осуждаю, — подтвердил Анжель. — Но постепенно я стал все-таки хуже к нему относиться. Он слишком насладился ею. А сам говорил сначала, что ему на нее наплевать.

— Знаю, знаю, — сказал аббат. — Именно на таких мужчины потом и женятся.

— Не женится он на ней. Она меня, как известно, не любит, а я ее люблю, и я-то вижу, что ей почти пришел конец.

— Она еще очень ничего, что бы вы там ни говорили.

— Мне не это важно. Мне совершенно безразлично, была она лучше до нашей первой встречи или нет. Для меня существенно то, что она так сдала — и не по моей вине — с тех пор, как мы знакомы.

— Но будь она с вами, она сдала бы точно так же!

— Нет, — сказал Анжель. — Все-таки я не такая скотина. Я бы расстался с ней до того, как она придет в полную негодность. И не ради себя, а ради нее. Чтобы она могла себе подыскать кого-нибудь другого. Они ведь больше ничем мужчину привлечь не могут. Только своей красотой.

— Ну, это уж положим! — воскликнул аббат. — Иногда такая вошь себе мужика отхватит!

— Этих я в виду не имел, — сказал Анжель. — Вы меня, конечно, извините, но, когда я говорю о женщинах, я имею в виду хорошеньких женщин. Все остальные живут в совершенно ином, далеком от меня измерении.

— Ну и как же они себе мужчин находят?

— Примерно так же, как распространяются среди населения некоторые лекарственные средства, — сказал Анжель. — Без всякой рекламы, только по совету врача. Пристроить эти лекарства можно только таким способом. Если кто-нибудь посоветует. Вот и уродки эти выходят замуж за людей, которые их знают. Или же завлекают мужчин запахом. Или чем-нибудь в этом роде. Или же просто мужчины ленивые попадаются.