Пожаловался мне однажды Стародубов на Назарова:

— Мужичок. Замкнулся в рамках своего колхоза, ни о чём больше знать не хочет.

— Замкнулся? Вот это на него что-то не похоже.

— Член бюро, член исполкома, а не живёт интересами района. В прошлом году он вывез по хлебопоставкам авансом, в счёт нынешнего года, восемьсот центнеров. Мы ему сейчас этот аванс засчитали. Но нам-то, району, не засчитывают! Да вдобавок после того, как мы уже довели планы до колхозов, получаем телеграмму: ещё вам десять тысяч центнеров. В других районах с заготовками хуже — боятся, что там хвосты останутся, и в порядке страховки дают нам дополнительно. Спрашиваем: «Как же размещать их?» — «Как хотите, так и размещайте»… Говорю Назарову: «Павел Фёдорович! Махни-ка ещё, в счёт будущего года, центнеров тысячу?». Жмётся… «Подумаем, Дмитрий Сергеич… Я же не директор — председатель. Что колхозники скажут»… А мне что скажут в обкоме, если я эти десять тысяч не выполню?..

— Но если они вывезут ещё тысячу центнеров, то ваш передовой колхоз поравняется в выдаче хлеба на трудодень с отстающими, с такими колхозами, где люди плохо работали?.. Может быть, Дмитрий Сергеевич, это и есть те случаи, когда нужно обращаться в высшие инстанции? И у вас и у Назарова сколько наболевших вопросов! Вот бы вдвоём — такие практики колхозного строительства! — сели бы, обдумали всё и написали — что, по-вашему, мешает укреплению колхозов…

Стародубов взял со стола книжечку: «Устав Коммунистической партии Советского Союза», раскрыл её, полистал.

— Да… Для нас написано, чёрным по белому: «Член партии не имеет права скрывать неблагополучное положение дел, проходить мимо неправильных действий, наносящих ущерб интересам партии и государства», «Член партии имеет право… обращаться с любым вопросом и заявлением в любую партийную инстанцию вплоть до ЦК…», «Член партии обязан… бороться против парадного благополучия и упоения успехами в работе»…

Был у меня ещё разговор с «летописцем» колхоза «Красное знамя» Никитой Родионычем Королёвым.

— До Дмитрия Сергеича у нас и такие секретари бывали, — рассказывал Королёв, — что всё больше в богатые колхозы ездили. Душою отдыхали там, голова у них там от бабьего крику не болела. А мимо какой-нибудь бригады в отстающем колхозе промчатся — сто километров в час, — люди только пыль понюхают. То — хуже. То значит — руководители боятся трудностей, не нашли общего языка с народом. Распоследнее дело!..

— А вы, Никита Родионыч, в своей «Истории колхоза» и про секретарей райкома пишете?

— А как же! Я считаю, нет горше беды колхозу — плохой председатель, а для председателя колхоза нет ничего хуже — плохой секретарь райкома. А когда и тот и другой неудалые, то колхозу, значит, беда вдвойне… Товарищ Стародубов у меня под девятым номером идёт… Эх, был у нас товарищ Круглых! При немцах в партизанах погиб. Орёл! Тот бы нас тревожил! Каждый день пускал бы ежа под череп нашему Павлу Фёдорычу!.. А про Дмитрия Сергеича не знаю, чего написать. Пока что ничего такого не заметил, ни положительного, ни отрицательного. Так, вообще, по делам в районе, слышно, неплохо он руководит, а как он к нашему колхозу относится — не поймёшь. Приезжает к нам с людьми, экскурсии привозит, показывает им наши достижения — вот так нужно бы вам! А нам ещё ни разу не сказал — как нам нужно! Да неужто мы высшей точки достигли? Вроде как на Северный полюс пришли, куда ни глянь — все на юг дороги, назад, а вперёд — нету?.. Почему мы, колхозники, тревожимся об этом — что, вроде, приостановились мы? Так ведь мы — хозяева, нам здесь жить. Может, и товарища Стародубова куда-нибудь на учёбу пошлют, и Павла Фёдорыча заберут от нас, переведут на руководящую работу. Пока попались нам хорошие люди — хочется с ними подальше вперёд продвинуться!.. А насчёт того, почему между ними дружбы нет, я вам так скажу. Всегда дружат либо толстый с тонким, либо длинный с коротким, так уж оно как-то в природе устроено. А когда оба ровные — скучно им, что ли, глядеть друг на друга? Да ежели ещё по уму равны — кому же у кого поучиться, кто кого должен вперёд подтолкнуть?..

Но в последний приезд к ним я застал горячий спор у Стародубова с Назаровым в райкоме.

Этому предшествовали такие события.

Стародубов возвращался как-то поздно вечером из района домой. В пути, в Сухоярове, его захватил такой ливень, что даже его «газик»-вездеход забуксовал. Вдобавок спустил скат. Пришлось заночевать. От колхозников он узнал, что Назаров ещё днём уехал на грузовой машине в МТС и не вернулся до сих пор — тоже, вероятно, где-то застрял. Стародубов не пошёл к нему, остался ночевать в той хате, возле которой забуксовал в балочке его «газик». Это была хата бывшей звеньевой, а теперь старшей птичницы колхоза Марины Фомичёвой. Соседки, узнав, что у Фомичёвых ночует секретарь райкома, собрались к ним на «посиделки». Часов до двух ночи горел свет в хате, много было рассказано секретарю о жизни колхоза, много вопросов было ему задано, были и шутки и серьёзные разговоры, и были даже жалобы на председателя колхоза, непогрешимого и непревзойдённого Павла Фёдорыча Назарова.

Вот после этой-то задушевной беседы с колхозницами — в домашней обстановке, не на общем собрании — и произошёл у Стародубова крупный разговор с Назаровым в райкоме. Я застал спор в разгаре.

— Если бы ты послушал этих женщин! — говорил Стародубов. — Эх, какой народ!..

— А что же я — не видел, не слышал их никогда? — отвечал Назаров. — По десять раз на дню с ними встречаюсь.

Оба ходили по кабинету навстречу друг другу по разные стороны длинного узкого стола, приставленного в виде ножки буквы «Т» к письменному столу Стародубова, — оба в офицерских гимнастёрках, с орденскими колодками, оба рослые, с сильными покатыми плечами, чуть располневшие… Было у них даже в глазах какое-то сходство — живые искорки юмора, усмешливые морщинки под глазами и на висках. Только Стародубов — брюнет, с отброшенными назад длинными волосами — загорел как-то нежнее Назарова. Его лицо было матово-смуглое, словно припудренное. А Назаров, которого всё же больше обжигало солнце на полях, — остриженный под машинку безбровый блондин, — был краснокож, как индеец.

— Это вам, может, в диковину. Первый раз с ними встретились. Вынужденная посадка! А я в колхозе живу… Труженицы, стахановки, болеют о хозяйстве, знаю! Что ещё?

— Но ты же не даёшь этим стахановкам разворота.

— Я не даю им разворота?..

— Погоди, не сердись!.. Что-то мы, Павел Фёдорыч, с тобою вместе проглядели. А раз ты ближе всех к этим людям, то, значит, ты в первую очередь и проглядел… Скажи — какая бригада у вас самая передовая?

— Третья бригада, Николая Грачёва. Мы вам представляли материалы по проверке соревнования.

— Да нет у вас соревнования!

— Как нет соревнования? Все бригады имеют договора, есть проверочная комиссия, по три-четыре раза в лето проверяем!..

— Не в договорах, не в бумажках дело!.. А чья бригада у вас самая отстающая?

— Васюкова Михаила, шестая.

— И какая же разница между ними по урожайности зерновых, между третьей и шестой?

— Восемьдесят килограммов.

— Меньше центнера?.. Не намного отстал Васюков от Грачёва. Какая же это отстающая бригада?

— Значит, моя вина в том, что у нас в колхозе нет отстающих бригад?..

— Я был бы полным идиотом, Павел Фёдорыч, — рассмеялся и остановился против него Стародубов, — если бы упрекнул тебя в том, что у вас нет отстающих бригад. Не в том беда, что нет у вас отстающих бригад, а в том, что нет резко вырвавшихся вперёд! Дошло?.. А звенья на свёкле? Ещё не подсчитали вы урожай, знаю, но тоже, небось, не будет большой разницы между худшими и лучшими? Поравнялись? Да?..

Стародубов спорил с азартом, горячо жестикулировал, иногда даже, остановившись, пристукивал кулаком по столу, но был весел, вероятно, от сознания своего превосходства в споре, от ощущения найдённой твёрдой точки опоры. Назаров хмурился, раздражённо курил одну за другой папиросы, поглядывал на Стародубова исподлобья. Когда тот посылал в его адрес резкое слово, у Назарова даже дрожали губы от обиды… Отвык, отвык Павел Фёдорович от критики! Сколько лет уж — всё к нему да к нему ездили люди учиться.