Анна извинилась, вышла из комнаты и вернулась с четырьмя кружками.
— Какао родом с Берега Слоновой Кости. С апельсиновой корочкой.
Фру Карлстен выпила и облизала губы.
— В шоколаде много антиоксидантов. Они предотвращают рак и сердечные заболевания. Простите, я нервничаю, я только хотела сказать, что разбираюсь в еде… то есть умею готовить… Хотя он и говорит, что я ни на что не способна. Вам хватит миллиона крон?
Эльса Карлстен стиснула руки и обвела их взглядом. Веко у нее дергаться перестало. Мари боялась поднять глаза. Миллион крон. Фредерик кашлянул. Эльса снова заговорила: ей представилась возможность высказаться, и она уже не могла остановиться:
— После его смерти я продам этот проклятый дом. Не останусь там ни минутой больше, чем нужно. Мне известно: у мужа на счету есть деньги. Мне он их никогда не давал, но я знаю, они есть. Мне много не надо. Вещи, которые надо стирать, гладить, протирать от пыли, чинить, убирать на зиму, меня не интересуют. Я хотела бы жить скромно и много путешествовать. Деньги меня тоже не интересуют. Не из-за них я желаю смерти мужу. Я готова хорошо вам заплатить. Может, даже полтора миллиона — эту сумму легче разделить на троих.
— Если у вас есть деньги и вы столько лет состоите в браке, — осторожно заметила Мари, — то при разводе имеете право на половину. Неужели нельзя…
— Вы не знаете моего мужа. Неужели вы думаете, я не подала бы на развод, будь все так просто. Тут, в кафе, я могу сказать вам все, что думаю. Но дома — дома я делаю только то, чего хочет он. Мне стыдно в этом признаться. Раньше я не была такой. Я верила в справедливость, умела постоять за себя. Но он превратил меня в жалкое, забитое существо. Пора положить этому конец. Вы должны мне помочь. Пожалуйста, помогите мне! Я больше так не могу! Утром он сказал, что запрет меня в психушке и сделает так, чтобы меня никто не нашел. «Ты сгниешь там заживо!» — заявил он.
Эльса чуть не рыдала. На лице у нее было написано отчаяние. Она отхлебнула какао. К Анне наконец вернулся дар речи:
— Я понимаю, каково тебе. И поверь мне, я рада, что ты обратилась к нам за помощью… но я не понимаю, чего именно ты хочешь?
Эльса закрыла лицо руками.
— Я больше не вынесу. Мне было нелегко набраться смелости и прийти сюда. Мне так страшно… если он узнает, что я выходила из дома… что я была здесь… Господи, помоги мне!
Анна больше не пыталась отговорить Эльсу от задуманного.
— Я одного не понимаю… — начала она. — У тебя трое взрослых сыновей. Почему они тебе не помогут?
Эльса вздохнула:
— Со старшими я почти не общаюсь. Они живут за границей. Мне кажется, они презирают меня за то, что я позволяю мужу так со мной обращаться. Им тоже несладко пришлось в детстве. А младший живет здесь, он не раз уговаривал меня бросить мужа и даже обещал помочь…
Она замолчала, подняла глаза к потолку и смахнула слезу.
— Я должна рассказать вам все. Иначе вы не поймете, — жалобно прошептала она. — Не знаю только, смогу ли. Но попытаюсь.
Эльса сделала глубокий вздох, чтобы успокоиться, и судорожно сжала руки.
— Мы встретились на профсоюзном собрании. Моя мама работала швеей и сшила новое платье, которое мне очень шло. Мне тогда едва исполнилось девятнадцать, и я была очень наивна. Он зашел туда с друзьями от нечего делать. Как, впрочем, и я. И не сводил с меня глаз. Платье было потрясающее: шелковое, с рисунком из красных роз. Неудивительно, что он влюбился в меня с первого взгляда. Мы начали встречаться по выходным, а через год обручились и поженились. Он казался нормальным, и я была счастлива. Хотя сомнения у меня все же оставались. Чем ближе был день свадьбы, тем тревожнее становилось у меня на душе. Но было уже поздно что-то менять. Мои родители были рады за нас, его — тоже. Все готовились к свадьбе. Никого не интересовало, что я думаю обо всем этом.
Я надеялась, что у нас все получится. Ханс казался подходящим кандидатом в мужья, а мне так хотелось вырваться из дома. Мы жили в крохотной квартирке: отец, мать я и трое моих братьев, родители много работали и жаловались на нищенскую жизнь.
После свадьбы мы с Хансом переехали в новую квартиру, и я успела поработать несколько месяцев, прежде чем у нас родился первенец. Муж получил должность в строительной фирме, и мы перебрались в Стокгольм. Именно тогда у него начались приступы беспричинной агрессии. «Эльса, поди сюда!», «Эльса, поди туда!». Я превратилась в служанку. Каждый день готовила ужин, а он все время жаловался, что я ни на что не гожусь «ни в кухне, ни в постели». Я убирала дом и следила за садом, делала покупки, стирала и гладила его одежду. А он пил. Все больше и больше. Мне кажется, у него проблемы не только с головой, но и с бутылкой тоже. Я пыталась его остановить. Но он только орал, что это я больная на всю голову и это меня надо запереть в психушке.
Мари слышала, как на кухне зазвенели тарелками. Наступило время обеда. Наверное, постоянные посетители кафе Готфрид и Бэла уже сидят за столиком, они обожали «Фристаден», и Анна часто играла с ними в шахматы. Дама с собачкой, похожей на половую тряпку, наверное, тоже пришла, и замученные учебой подростки… Все как обычно. И никто из них даже не подозревает, что за стеной планируется убийство вполне безобидного шведского пенсионера. Безобидного с точки зрения полиции, потому что он не хватается за нож, а режет только словами, зато по живому. Мари было отлично известно, как это бывает. Эльса заслужила несколько лет счастья. Она заслужила свободу.
Лицо у Эльсы потемнело, но не от злости, а от стыда. На смену страху пришло самоуничижение.
— Мне стыдно. Стыдно за себя и за то, что я всю жизнь угождала этому негодяю. Давно надо было его бросить. Я могла бы работать. Много работать. Я не боюсь тяжелой работы. Могла бы открыть свой ресторан. Нанять таких же несчастных, отчаявшихся женщин, как и я сама. Но я продолжала стирать его рубашки и готовить ему ужин. Мне кажется, он меня загипнотизировал, заставил поверить, что я — полное ничтожество. Только поговорив с Анной, я поняла, что он больной человек и я не должна воспринимать его слова всерьез.
Эльса Карлстен покачала головой.
— Ну почему это случилось со мной? Почему я никогда не давала ему отпор? Да, я тоже задавала себе этот вопрос! Много раз. Но меня с детства приучили ничего не бросать на полпути. «Как постелешь, так и поспишь», — бывало, говорила моя мама, когда я жаловалась ей на мужа. Хорошо еще, что он много работал и часто уезжал в командировки. Я оставалась одна с детьми. Конечно, троих мальчишек растить нелегко. Но я же говорю, я привыкла к тяжелой работе. Потом он возвращался домой и снова требовал моего внимания, орал на меня и возмущался. И мне казалось, что он прав: я ни на что не способна, я плохая хозяйка, мне нельзя поручить «настоящую работу». Я понимаю, почему сыновья презирают меня. Я была слабой.
Эльса начала раскачиваться на стуле. На смену решимости снова пришел страх.
— Не знаю, как я выдерживала это последние годы. Когда он вышел на пенсию, моя жизнь превратилась в ад. Вы не представляете, каково это — ложиться вечером в супружескую постель после его издевательств. Я сказала Анне, что никто не может решить мои проблемы… но, придя домой, поняла, что если немедленно ничего не предприму, то могу хоть сейчас ложиться в гроб: мне уже все равно, жива я или мертва. Твой голос, Анна, разбудил во мне ту смелую девчонку, какой я была когда-то. И она прошептала, что с таким же успехом я могу планировать и его похороны.
Мари наклонилась вперед.
— Вы сказали, что знаете… как действовать, — проговорила она осторожно, как всегда, когда отговаривала клиентов от неудачных бизнес-проектов.
— Вы, наверное, думаете, что я схожу с ума. Старая безумная тетка. Все обстоит не совсем так, как вам кажется. Мой отец был аптекарем, и у меня остались много разных пузырьков, которые я храню на чердаке. О них никто не знает: только я одна поднимаюсь на чердак за елочными игрушками или за каким-нибудь старым барахлом. Мой муж всегда принимает на ночь снотворное. Но это не мешает ему просыпаться и ходить в туалет по сто раз за ночь. Причем он каждый раз заставляет меня вставать. Можно просто увеличить дозу снотворного. Это будет быстрая и безболезненная смерть. Ему не придется страдать. Я же не садистка, в отличие от него.
