— Муж наказал Фредерика. Он застрелил его кроликов. Наказание замаскировал под игру. Фредерик должен был спрятать ружье, и если муж найдет его, то застрелит его кроликов. Разумеется, финал был предрешен. Потом мне пришлось приготовить этих кроликов на ужин. Муж пригласил гостей и приказал Фредерику вести себя прилично. Мне кажется, тот случай очень сильно повлиял на детскую психику. Поэтому я вам об этом и рассказываю. Это может объяснить, почему он покончил с собой.

Покончил с собой. Покончил с собой. Покончил с собой. Ничто на свете не изменит этот факт. Фредерика не вернуть.

— Его заставили съесть собственных кроликов? — спросила Анна, и в ее голосе звучали ненависть и презрение, которые она даже не пыталась скрывать.

Мари была благодарна подруге за смелость. Ее тоже подмывало плеснуть горячим чаем в красивое лицо Мишель Андре.

— Какое варварство, думаете вы. Горожанам кажется немыслимым есть на ужин животных, которых они сами вырастили. Но для нас это нормально. Рано или поздно это должно было случиться и с кроликами Фредерика. Нет, я не оправдываюсь. Я сделала все, что могла. Приготовила ужин. Сказала Фредерику, что он может лишь прикоснуться к еде…

Какое-то время они сидели молча. Мари чувствовала, что у нее пылают щеки.

— Вы сказали, что это плохо отразилось на его психике, — нарушила она молчание.

— После этого он перестал переодеваться и стал таким, каким его хотел видеть муж. В первую очередь научился метко стрелять, вызывая восхищение соседей. А повзрослев, уехал из дома, забрав с собой парики, платья моей матери и мундштук. Он не спрашивал у меня разрешения. Но когда полицейские рассказали о его выступлениях в женской одежде, я поняла, что Фредерик… так ничего и не забыл. Наверное, эта двойная жизнь была для него мучительной. Я его понимаю…

Мишель откусила кусочек бутерброда и изящно смахнула крошки с губ. Где-то в доме пробили часы. «Какая ирония, — подумала Мари. — В этом доме отмеряли по секундам время, которое давно остановилось».

Мишель улыбнулась.

— Не знаю, что Фредерик рассказывал вам о своем детстве. И не рассчитываю, что вы простите мне то, что я не была ему хорошей матерью. Я не оправдываюсь перед вами. Я рассказываю это ради сына. Вы были его лучшими друзьями. А свою вину перед ним я искупила.

— Интересно как? — спросила Анна с нескрываемой агрессией в голосе.

Мишель разгладила невидимую складку на платье.

— Мой муж погиб на охоте. Много лет назад. Они пошли на медведя-шатуна, который довел своими выходками всю округу. Фредерик должен был выманить медведя из логова. Охотников собралось много, и все заняли позиции в разных участках леса. Тогда и прозвучал тот выстрел. Мужу попали прямо в голову. Он умер мгновенно, но прошло много времени, прежде чем его обнаружили. Позиция Фредерика была далеко от того места, и он все это время выслеживал медведя. Ему даже удалось ранить зверя, и через несколько дней медведя нашли умирающим. Никто так и не узнал, кто совершил тот роковой выстрел. Предполагали даже, что муж застрелился сам: таким точным было попадание. Все знали, что он — превосходный стрелок. Как и Фредерик.

— С чего бы ему совершать самоубийство? — спросила Мари. У нее снова появилось ощущение, что Мишель смотрит на них, но не видит.

— С годами муж впал в депрессию. У него всегда была к этому склонность. Ему стало хуже после смерти дочери. Нашей девочке не исполнилось и двух лет. Она умерла от аппендицита. Мы не успели вовремя доставить ее в больницу.

— Мне очень жаль, — сказала Анна.

Мари не поняла, искренне она это говорит или только из вежливости. Она вдруг спохватилась, что они так и не выразили Мишель соболезнования по поводу смерти Фредерика.

— Спасибо, — ровным голосом ответила Мишель Андре. — Если бы девочка выжила, все было бы по-другому. Муж знал бы, что у него есть наследница, и стал мягче по отношению к Фредерику. Но с ее смертью он ожесточился. Он очень переживал утрату малышки, но не мог в этом признаться. Знаю, я рассказала вам о нем много плохого, но он не был таким уж исчадием ада. После смерти дочери он начал злоупотреблять алкоголем, ударился в охоту и воспитание Фредерика. Многие высказывали предположения, что он застрелился, поэтому тщательного расследования проводить не стали. В наших краях даже полицейские не любят совать нос в чужую личную жизнь. И правильно делают, скажу я вам. Вот что значит цивилизация.

— А вы что думаете? — спросила Мари резче, чем хотела.

Мишель Андре сделала несколько затяжек и затушила сигарету в фарфоровой пепельнице.

— Неважно, что я думаю, — произнесла она. — Но я защищала Фредерика. До конца. Это все, что я могу сказать.

Ее лицо застилал дым от сигареты, она подняла руку, чтобы поправить волосы, но рука замерла в воздухе. Дым рассеялся. Мари заглянула в ее пустые глаза и все поняла.

Мишель Андре засмеялась. Колким смехом, словно уронила банку с иголками на пол.

— Разве жизнь не спектакль, в финале которого вся слава достается паяцам? Я не хотела видеть Фредерика. Он Напоминал мне о прошлом. Сын слишком много значил для меня. Я никогда не рассказывала ему о его настоящем отце. Хотя, наверное, следовало это сделать. Я плохо знала своего сына. Не сумела разглядеть, что для него действительно важно. Теперь я вообще ничего не вижу. Только смутные пятна. Так что не знаю, как вы выглядите. Красивы или уродливы, веселы или печальны, равнодушны или рассержены. Вы для меня — тени в темной комнате. А скоро для меня все погрузится во мрак.

Каштановый голос, как волосы на старом фото. Никаких эмоций, никаких движений, только констатация факта. Женщина встала, подошла к роялю и начала играть. Она улыбнулась так, словно могла видеть себя со стороны и смеяться над этим зрелищем.

— Пальцы заменяют мне глаза. У меня осталась только музыка. Как я уже сказала, обида — бесполезное чувство. Горе тоже. Они никуда не ведут. Как мелодия без финального аккорда.

Мари хотелось закричать. Выбежать из комнаты. Мелодия вцеплялась в нее своими когтями, всасывалась в кровь, как яд. Эта чертова Мишель Андре нарочно выбрала музыку, которая брала за живое. Мари разрыдалась, и Анна обняла ее, чтобы утешить.

Мишель Андре доиграла мелодию до конца. До финальных аккордов.

— Я покажу вам вашу комнату, — сказала она. — Вы будете ночевать в спальне Фредерика, мне помогли поставить туда еще одну кровать. Потом, если хотите, можете принять душ или прогуляться. Я сама и носа не высуну на улицу в такую погоду, но вы же впервые в наших краях. Потом я подам ужин. Отсюда слишком далеко до ближайшего ресторана. Проще вернуться в Стокгольм или съездить в Париж.

Она поднялась и направилась к одной из закрытых дверей. Анна извинилась и вышла в туалет. Мари прошла с Мишель в бывшую спальню Фредерика.

Это была небольшая опрятная комната, но создавалось ощущение, что они перенеслись в другое время. На полках стояли детские книжки в потертых переплетах, в шкафу теснились плюшевые мишки, куклы, коробки с мозаикой и красками. На окне висели пожелтевшие от времени занавески. Единственный новый предмет — кровать, застеленная свежим белым бельем с кружевами. На полотенцах и на наволочке вышита монограмма «М. А.». Мари подошла к старой кровати Фредерика и провела рукой по покрывалу. До нее донеслись слова Мишель Андре:

— Ты гадаешь, почему я рассказала то, что рассказала. Тебе этого недостаточно. Ты не понимаешь, почему я не расспрашиваю вас о Фредерике. О его работе, жизни, друзьях… о том, чем он занимался последние годы. Что вы о нем думали, чем объясняете его самоубийство. Но мой рассказ — те самые недостающие кусочки мозаики, которые вам нужны. Мне и так все понятно.

Мари смотрела на ее красивые волосы, нарисованные брови, рот той же формы, что и у Фредерика. Она снова заплакала, Мишель не проронила ни слезинки.

— Вы говорите, нам нужно понять, что случилось. Понять или простить?

Губы Мишель изогнулись в едва заметной улыбке. Невидящий взгляд пронзил Мари насквозь.