Папа все время говорил «мы». Фредерик уже тогда знал, что всю жизнь будет ненавидеть это обобщение, словно отец, мать и он сам были чем-то единым, как Бог Отец, Бог Сын и Святой Дух, про которых твердили в церкви. «Мы все едины, — говорил священник. — Все мы, люди, — часть тела Иисуса, его плоть и кровь». Отец снова заговорил. Ответа от жены он не ждал, да она ничего и не говорила. Женщина в кресле напоминала статую. Белую мраморную статую, которую нарядили в платье.

«Я думал об этом весь день. Нам нужна особенная игра. В которую мы сможем играть вдвоем, ты и я. И я придумал прятки. Но не обычные прятки. Мы спрячем что-то особенное, и, когда мы это найдем, должно случиться что-то особенное».

Папа замолчал и убрал ружье. Рука Фредерика непроизвольно взлетела к горлу, но папа дернул ее к себя. Он сунул мальчику в руку охотничье ружье и сжал его пальцы вокруг дула. Фредерик пошатнулся под тяжестью ружья и невольно сделал шаг назад, чтобы не упасть. Отец засмеялся. Тихо и издевательски.

«Есть что-то особенное в ощущении ружья в твоей руке, согласен? Оружие всегда сопровождает настоящих мужчин. С ним много чего можно сделать веселого, но, прежде всего, оно помогает выжить. Что можно добыть с помощью ружья?»

Впервые в жизни от него ждали ответа, но Фредерик не понимал какого. «Добыть что? Ты убиваешь животных, убиваешь и продаешь. Ты сдираешь с них шкуры, отрубаешь им рога и когти, рубишь их на куски, чтобы выставить на продажу. Ты это хочешь услышать? Для этого тебе нужно ружье?»

«Молчишь? Ты не знаешь? Не знаешь, для чего нужно ружье? Правда не знаешь? Меня это огорчает, но что поделать, ты у нас современный ребенок. Которому ни разу в жизни не пришлось голодать. И никогда не приходилось мерзнуть. И, несмотря на это, ты ведешь себя по-свински по отношению к людям, которые тебя кормят и одевают. Упрямишься, проказничаешь… Хотя от тебя требуют только одного — чтобы ты вел себя хорошо».

Папа показал пальцами, как мало требуется от Фредерика, и этот жест пробудил сидящую в кресле статую к жизни. Мальчик услышал голос, спокойный и уверенный, но не осмелился повернуть голову. Мама спросила, закончили ли они, потому что она собиралась поиграть перед ужином. Ее явное безразличие к происходящему лишило отца выдержки, и он нагнулся к Фредерику, обдавая его запахом пота. Мальчик смотрел на него не мигая.

«Ты должен спрятать ружье! — заорал отец. — Если я не найду его за пять минут, ты победил, а если найду, то возьму его, выйду на улицу и застрелю всех этих чертовых кроликов, которых ты держишь во дворе! А потом мама сделает нам из них рагу, и ты съешь все до последнего кусочка. Ты должен навсегда запомнить, что тебе очень повезло, ведь у тебя есть горячий ужин каждый день. И если я ни разу не найду ружье за всю неделю, а играть мы будем каждый вечер, то я оставлю тебя в покое. И не благодари меня за снисходительность — ты ее не заслуживаешь. Понял? Отвечай, пацан!»

«Да, папа», — хотел прошептать Фредерик, но не смог, язык его не слушался. Он почувствовал, что штанишки стали горячими и мокрыми. Мальчик молил Бога, чтобы тот не дал папе застрелить его кроликов. Лисен, маму-крольчиху с мягким коричневым мехом. Белянку с розовым язычком. Черныша, названного так из-за черных «носочков» на лапках, словно он прошелся по саже. Малыша — самого пушистого из всех, с серым мехом, маленького смельчака. Малыш всегда первым утаскивал большой лист салата и первым бросался Фредерику навстречу.

Он держал кроликов уже несколько месяцев. Лисен ему подарил сосед, у которого, как он выразился, было больше кроликов, чем надо. Крольчиха была беременной, толстой и неуклюжей и вскоре окотилась тремя детенышами, с которыми ей приходилось делить клетку, пока новый хозяин что-нибудь не придумает. Папа был в хорошем настроении, когда сосед предложил Фредерику крольчиху, и ответил «да» — поставив условием, что Фредерик сам будет за ними ухаживать. И мальчик хорошо о них заботился. Он построил им настоящую клетку, застелил дно сеном, следил, чтобы там было чисто, и каждый день давал им еду и воду. Он и не подумал о том, что в других домах едят крольчатину. И был так счастлив, что отец разрешил ему держать кроликов, что не мог думать ни о чем, кроме своих новых друзей.

Кролики с благодарностью принимали его заботу: они были совсем ручные. Фредерик их просто обожал, с ними он не замечал своего одиночества. Зверьки искренне радовались его приходу и охотно давали себя погладить. Когда он зарывался носом в мех Лисен, ему казалось, что она пахнет, как мамины платья в шкафу.

«Ты меня понял?!» — заорал папа.

Фредерик собрал все свои силы и выдавил: «Да, папа», сгибаясь под тяжестью ружья. Мальчику пришлось вцепиться в него обеими руками, чтобы удержать. Он боялся случайно спустить курок, но надеялся, что ружье стоит на предохранителе, что папе не пришло в голову разнообразить эту и без того жестокую игру.

«Я начинаю отсчет. Пять минут. На старт! Внимание! Марш!»

Отец посмотрел на часы. Теперь он снова говорил спокойно, как обращался к сыну, когда у них бывали гости. Потом подошел к жене.

«Время музицировать?» — поинтересовался он. Мишель ничего не ответила, подошла к роялю, села и начала играть. Это был «Чикаго». Совсем свежий мюзикл. Ноты ей прислали из Америки. История о красивой убийце. Мама с таким энтузиазмом говорила об этом мюзикле.

«When you’re good to Mama, Mama’s good to you».[6]

Фредерик тогда недостаточно хорошо знал английский, чтобы перевести текст, но уже понял — то, что пела мама, имело какое-то отношение к происходящему в их доме. Смех отца преследовал его в прихожей, он слышал его раскаты на фоне маминой песни в каждой комнате, в которую вбегал в поисках места, куда можно было бы надежно спрятать ружье. Фредерик открывал шкафы, даже подумал было о мамином, но не осмелился: ему строго-настрого запрещалось совать нос в ее вещи, и наказание было бы ужасным. Может, спрятать ружье на кухне, за веником? Нет, это невозможно. Фредерику стало по-настоящему страшно, когда он пробегал мимо гостиной и увидел, что папа сидит на диване и слушает музыку. Он не собирался подглядывать за ним. Отец был спокоен и уверен в себе. Он придет через пять минут. Не раньше и не позже. «Мы, мужчины, держим слово».

Фредерик схватился за ручку входной двери с мыслью спрятать ружье в лесу, но понял, что это опасно. У отца ружей много, но если пропадет хоть одно, он придет в ярость, и тогда с Лисен и остальными будет покончено. К тому же мальчик боялся подходить к клетке. Если кто-то из крольчат высунет мордочку ему навстречу, у него случится истерика, и он уже ничем не сможет им помочь.

«Спокойно, Фредерик, спокойно. Куда папа никогда не заходит? О чем он не знает? Есть ли в доме такие места?» Он пытался унять дрожь, сотрясавшую тело, и рассуждать спокойно. И наконец вспомнил. Его собственная комната! Туда папа заходил, только чтобы проверить, навел ли сын порядок. Фредерик побежал к себе, бросил взгляд на заправленную постель, стул с одеждой, шкаф с игрушками, книжную полку, ковер на полу и желтые шторы. Увидел ножницы, клей, краски, бумагу на полу, где он сидел и рисовал пару часов назад, не подозревая, что его относительно спокойный мирок окажется под угрозой. Мамин голос.

И тут его осенило. Он бросился к кровати, вытащил матрас, обтянутый полосатой тканью. Схватив ножницы, разрезал ее. Краем уха Фредерик слышал, как из гостиной донеслось: «Осталось две минуты». Мама продолжала петь о том, как все хорошо теперь. Женщину отпустили, несмотря на то, что она убила своего мужа. Пребывание в тюрьме положило начало ее карьере знаменитой певицы.

Теперь Фредерик пытался засунуть ружье в дыру, но это оказалось непросто из-за толстой ваты, которой был набит матрас. Обливаясь потом, мальчик начал выдирать вату — клок за клоком, чтобы ружье уместилось. Он запихал обратно вату, швырнул матрас на кровать и аккуратно заправил ее, как того требовал отец. Не зная, что делать с остатками ваты, он в отчаянии сунул их под ковер. Потом хотел бежать в кухню, но передумал, вернулся в комнату и лег на кровать. Папа не поверит в такое хладнокровие у «сопляка». Это его единственный шанс.