Невероятный, всепоглощающий шквал страсти, обрушившийся на Саддама, был неожиданным для него самого. При всем его жизненном опыте, при всей искушенности ему еще не доводилось переживать ничего подобного. И вызвала эту бурю не умелая обольстительница, каких немало видел он в своей жизни, а эта спокойная, удивительная женщина, с этого самого мига его собственная жена!

Он весь превратился в туго натянутый лук, готовый в любой момент выпустить свою стрелу… Но где-то в глубине сознания вдруг проснулась и запульсировала тревога.

«Она еще не готова… Она должна вспомнить, почувствовать, насладиться слиянием. Не торопись, иначе она запомнит только боль и то, что эту боль причинил ей ты!»

Допустить такое Саддам никак не мог. Более того, мысль о том, чтобы возбудить Мадину, подвести ее к пику наслаждения и лишь затем взять, доставила ему истинное удовольствие. Он жадно припал к ее губам.

– Остановись, глупец! – с внезапной силой запротестовала Мадина, уворачиваясь от его ищущего рта. – Пощади себя! Мне довольно лишь твоего слова, я не требую более никаких доказательств ни твоего чувства, ни твоего вожделения!

Саддам замер как громом пораженный.

– Мадина, прекраснейшая, о чем ты? – взорвался он. – Неужели ты не видишь, что я без ума от тебя? Разве ты не чувствуешь, как я хочу тебя? Неужели не понимаешь, что мечта соединиться с тобой подействовала лучше любой микстуры?!

И Мадине показалось, что ее живота коснулся кусок раскаленного железа. Она испуганно взглянула туда и… усмехнулась. Ибо его тело говорило куда яснее его слов.

– Теперь тебе понятно?! – хрипло выдохнул Саддам.

Мадина нежно улыбнулась. О да, ей было все более чем понятно. Она лишь удивлялась тому, сколь пылко ответила на желание этого, еще вчера неизвестного, совсем чужого для нее человека. «Аллах великий, я так давно не была с мужчиной… Его обидит моя холодность… Ну что ж, если так, то… Значит, я вновь останусь одна…»

О, сейчас сама мысль о долгих одиноких ночах была Мадине более чем неприятна. Но Саддам, должно быть почувствовав это, делал все, чтобы заставить ее забыть о целом мире, остаться с ней наедине и доказать, что холод и одиночество больше не вернутся в ее душу.

Его губы и язык принялись ласкать ее грудь, рука скользнула вниз, пальцы нащупали и стали мягко ласкать средоточие ее наслаждения.

По телу Мадины уже разливалась теплая волна возбуждения, кровь быстрее бежала по жилам, сердце стучало все чаще и чаще. Она не могла сказать, что это ей неприятно, но боялась, что не сможет ответить на желания его тела так, как ему этого хочется.

Пальцы и язык Саддама продолжали свою мучительную, сладостную пытку. Мадина начала задыхаться.

– Пожалуйста, не надо! – вскричала она, с ужасом чувствуя, что ей все труднее владеть собой. – Остановись!

– Не могу, удивительнейшая, не могу… Да и не хочу, – раздался его прерывистый шепот. – Ты просишь о невозможном. Лучше отдайся мне, забудь обо всем, постарайся почувствовать меня!

Его слова – о, Мадина с удивлением и даже с ужасом ощутила это – зажгли в ней поистине всепожирающий огонь. Куда делась ее сдержанность и холодность, куда исчезла она сама – мудрая и спокойная? Сейчас на ложе, отвечая на все более смелые ласки этого удивительного человека, распростерлась женщина, не просто жаждущая страсти, а женщина, вожделеющая ее!.. Что ж, он победил. Будь что будет!

Ее колени разошлись в стороны.

– О да, ты желаешь меня… – словно сквозь сон донесся до нее голос Саддама. – Правда, ты еще не совсем готова, но ничего, скоро, очень скоро…

Его пальцы стали действовать с большей настойчивостью, проникая все глубже, то убегая назад, то снова устремляясь вперед. Желание, до сих пор гнездившееся где-то в животе подобно плотно сжавшемуся клубку, выпустило свои щупальца и стремительно побежало по всему телу, окутывая своей сладостной негой каждую его часть, задевая каждый нерв, заволакивая разум пеленой волшебного дурмана, даря изысканное, ни с чем не сравнимое наслаждение.

Мадина застонала, ее глаза закрылись, голова запрокинулась, а бедра непроизвольно задвигались в унисон с дразнящим танцем его пальцев. Печаль, тоска, чувство одиночества – все осталось где-то там, в другой жизни. Сейчас она страстно желала лишь одного – безраздельно отдаться этому валу наслаждения, который, вздымаясь все выше и выше, неотвратимо нес ее на своем гребне к ослепительно сияющим звездам.

Саддам с радостным удивлением наблюдал, как сдержанная, холодноватая женщина превращается на его глазах в страстную тигрицу, охваченную буйным вихрем желания. Теперь Мадина с жадностью принимала от него то, что еще несколько мгновений назад решительно отвергала, и он понял, что она вскоре взойдет, взовьется на самую вершину страсти. Чудом возродившееся ощущение, казалось, давно уже забытое, подсказало ему, что настала та самая минута, пропустить которую не должен ни один уважающий себя мужчина.

Саддам порывисто сжал ее ягодицы и наконец мягко вошел в восхитительный влажный коридор ее ждущего, жаждущего тела. Выждав лишь долю секунды, чтобы Мадина привыкла к этому новому для нее ощущению, он начал свою нежную, но смелую атаку.

Саддам подался чуть назад, затем вошел в нее на всю длину своей твердой, горящей от возбуждения плоти.

– О Аллах всесильный! – простонал он. – Никогда еще не испытывал ничего подобного! Ты… ты просто чудо, мечта моя…

Мадина готова была разрыдаться. Эта сила, эта страсть… Она вновь стала девчонкой, которая впервые отдается любви самого желанного и прекрасного на свете мужчины.

Саддам между тем продолжал размеренно двигаться, задавая ритм, успокаивая и одновременно поощряя. В теле женщины вновь просыпались ощущения – сначала робко, потом все отчетливее заговорили бедра, спина, живот; волна желания с глухим рокотом (или то был ее собственный стон?) опять подхватила Мадину и стремительно понесла, сметая на своем пути осколки опасений и осторожности. Затем с внезапной злостью она швырнула ее куда-то вверх, и ханым словно зависла в воздухе, охваченная наслаждением такой силы и пронзительной остроты, что перед ее плотно закрытыми глазами запульсировали огненные пятна.

Ее исполненный страсти стон прозвучал для Саддама великолепной музыкой. Сам он давно уже был на грани и лишь ждал этого момента. О, теперь и ему можно было отдаться ощущениям, возводящим его к самым вершинам! Несколько широких, размашистых движений бедрами, и его хриплый стон присоединился к затихающему крику Мадины.

Они долго лежали рядом друг с другом, не шевелясь и почти не дыша.

Наконец хоровод звезд перед глазами Мадины стал меркнуть, а мир – обретать свои прежние очертания. Она подняла голову и увидела склонившегося над ней Саддама: он улыбался…

«О Аллах всесильный! – пронеслось в голове у Мадины. – Как же он силен! И как он молод, мой Саддам!»

И некогда почтенная и седая, а теперь совсем юная и сильная женщина отдалась на волю чувств, которые, казалось, уснули в ее душе навсегда.

Вот так случилось, что почтенный мудрец Саддам ибн-Мехмет остался в крошечном городке на границе песков. Да, он был самым мудрым из всех мужчин городка, но не пожелал становиться имамом или кади. Ему вполне хватало и того, что в спорах всегда призывали его, трезвого и спокойного; что матери доверяли ему, позволяя учить своих детей; что к его совету прибегали во всех тех случаях, когда пасовали даже знающие из знающих. Одним словом, он стал местным кладезем всех и всяческих знаний.

Ибо пусть магическая сила ушла из его рук, но знания и умения, приобретенные за долгие годы, все так же оставались при нем. Знаний этих, конечно, не хватало на то, чтобы оставаться бессмертным, но ему, почтенному Саддаму, удалось пережить не одно поколение. Хватило этих знаний и на то, чтобы даровать удивительное долголетие жене, уважаемой Мадине. Говорили, что Аллах позволил им прожить вместе более сотни лет.