Вокруг были розовые клумбы и деревья. Больные тоже гуляли, дышали воздухом. Как следует их называть? Больными? Жильцами? Постояльцами? Некоторые из них как-то странно двигались или странно стояли без движения. Один худой парень пошел ко мне; губами и пальцами он сжимал окурок сигареты так, словно пытался вытянуть изо рта длинную веревку, но она затягивалась обратно. Другие казались нормальными, их выдавала только старая одежда. И все же. Смотри не попадись. Откуда ты, говоришь, взялся? Ах, похоронных дел мастер? Ладно, пойдем-ка с нами.

Я присел на скамейку, а солнце то скрывалось за облаком, то выбегало снова, то скрывалось, то выбегало. Тот, с сигаретой, развернулся и пошел назад, как будто я занял его скамейку, и, проходя мимо меня, зарычал по-собачьи, со слюнями, обнажив зубы. Я не испугался. Забудьте о страхе. Интересно, подумал я, было ли страшно Эми, боялась ли она, когда пришла сюда в первый раз. Но женщины не боятся, или их пугает не то, что нас. Я подумал: ты смотришь на мертвых, разбитых и искалеченных или попросту лежащих навзничь, и думаешь, что эти люди стали чужими, совсем чужими. Но чужие-то как раз те, что еще живы, это про их настоящий облик мы не знаем ровным счетом ничего.

Тогда я и увидел эту пару. Что-то заставляет человека повернуть голову. Они сидели на скамейке у другой дорожки, впереди слева. Я увидел русые волосы Эми, их шевелил ветер и освещало солнце, а сама она сидела, как всегда, просто, ровно и прямо, точно ожидая своей очереди. Но сначала я все-таки заметил Рэя — рядом с ней он казался маленьким, почти как ее сын. Его маленькую робкую головенку, похожую на кокосовый орех, и то, как он чешет шею, запустив руку за шиворот, точно целую мышь хочет выловить, — по одному этому жесту я бы признал его где угодно. Интересно, догадывается ли он, что лысеет? Под волосами уже просвечивает розовая макушка.

Выбери я другую дорожку, мог бы напороться прямо на них. Но сейчас я живо отступил у них за спиной назад, к своей машине — можно сказать, почти на цыпочках, а потом увидел и фургон Рэя. Должно быть, он и раньше там был, но ты не замечаешь того, чего не ждешь увидеть. Он стоял на дальнем конце площадки, кремовый с темно-зеленым, а наверху еще эта странная штука, которая раскрывается, как аккордеон, чтобы внутри можно было выпрямиться в полный рост.

Я забрался в свою «Марию». Через переднее стекло мне было хорошо их видно, в пятидесяти ярдах от машины, чуть слева, Рэй с того края скамейки, что ближе ко мне. И хотя это были два отдельных силуэта людей, как будто случайно присевших на одну скамейку, мне почудилось, что у них вдвоем один силуэт, общий.

Рэй наклонился вперед и раскурил сигарету, спрятав ее в ладонях от ветра. Потом затянулся, вынул сигарету изо рта и большим пальцем той же руки, опершись локтем на колено, потер нижнюю губу. Между ними был вклинен бумажный пакет с остатками чего-то съедобного, потому что Эми вынимала оттуда крошки и бросала птицам, которые клевали их у ее ног. Воробьи, голуби. Она делала это быстрыми взмахами, словно хотела не накормить, а распугать птиц, но крошки приманивали их обратно. Рэй не кормил птиц. Он курил, и потирал губу, и чесал шею. Потом сел прямо, и точно в тот же момент Эми наклонилась вперед, как будто они были механизмом, который работал таким образом. Она погладила свою ногу пониже колена, словно у нее там ныло.

Я глянул на часы: почти три. Но заведующий может и подождать. Я ведь его ждал. Хотя выдача тела — серьезная операция. Тут нужны и подпись, и свидетели, и указание точного часа с датой. Нельзя опаздывать к мертвым только потому, что они мертвые. Такое у меня правило: когда имеешь дело с покойниками, не тяни волынку. Сколько раз выговаривал за это своему Тони.

В пять минут четвертого они еще сидели на скамье, а в моем фургоне не было совершенно ничего, что помогло бы убить время: только старый замурзанный телефонный справочник да документы у меня в кармане. Но их я и так помнил наизусть. Джейн Эстер Паттерсон. Дата рождения, дата смерти. Ей было восемьдесят семь лет. Причина смерти: кровоизлияние в мозг. Ближайшие родственники: Джон Реджинальд Паттерсон. Сын. Если заведующий окажется не слишком сердитым, спрошу у него, сколько лет она здесь провела.

(Я спросил. Он ответил, что двадцать восемь.)

Я смотрел, как Эми выпрямилась — на этот раз Рэй остался неподвижным, — снова быстро сунула руку в пакет и бросила крошки. Чувствовалось, что они оба хотели бы, чтобы между ними не было этого пакета. Потом Эми взяла пакет, скомкала его и начала отряхивать юбку, точно собираясь встать, но прежде чем она это сделала, Рэй протянул руку и положил на ее дальнее плечо, а затем передвинул ладонь ей на шею, запустив пальцы под ее волосы, как перед тем запускал их к себе за шиворот. Словно ему давно уже хотелось сделать это или что-то подобное, но отважился он только потому, что она решила встать и у него больше не было бы такой возможности. Тогда Эми чуть помедлила и как будто слегка потерлась шеей о ладонь Рэя. Потом встала, как собиралась, и Рэй тоже вскочил, точно на пружине, и они оба пошли к выходу на автомобильную стоянку.

Я скрючился на сиденье, но они вряд ли увидели бы меня из-за отражений на ветровом стекле, даже если бы посмотрели в мою сторону. У меня возникло впечатление, что несколько секунд назад они были двумя молодыми людьми, а теперь стали людьми постарше или только притворились ими. Они выглядели немножко странно. Но где же и выглядеть странными, как не здесь. Эми выбросила скомканный пакет в урну, а Рэй кинул окурок себе под ноги и наступил на него. Они шли отдельно, будто нарочно стараясь держаться поодаль друг от друга, как люди, случайно идущие в одном направлении.

Наверно, тут часто происходят встречи. Пути посетителей пересекаются. Есть время, чтобы поговорить, и бремя, чтобы его разделить. Постоянно действующий клуб одиноких сердец.

Они прошли четыре или пять машин слева от меня, и на сей раз я попросту спрятался, уткнувшись носом в пассажирское сиденье, то есть тоже повел себя странно. Потом я потерял их из виду, когда они огибали фургон сзади. Но я подглядывал в зеркальце, а из бокового окна мне были хорошо видны главные ворота. У фургона есть один плюс: ты можешь смотреть поверх стоящей рядом машины. Я услышал, как завелся мотор, как Рэй выехал задним ходом, а потом увидел его проезжающим через ворота, мимо столбика посередине со стрелками «Въезд/Выезд». Чтобы попасть домой, надо было свернуть налево. Другая дорога вела прочь из Лондона: в Юэлл, Эпсом, Ледерхед. Я увидел, как Рэй притормозил, замигал поворотником и поехал направо.

Не надо никого судить. В нашем деле учишься хранить тайны.

Я сказал, что пока чувствую себя самым натуральным Счастливчиком. Оправдываю прозвище.

А он, улыбаясь, ответил, что чувствует себя самым натуральным ослом. И шансов поумнеть, видно, уже нету.

Тут он поглядел на меня, и я подумал, всего на секунду: уж не считает ли он, что это зависит от меня? Вроде как тогда, когда его только привезли в больницу, еще до операции, до того, как он узнал: я стал замечать, что все поглядывают на меня с особым выражением, будто мне теперь и карты в руки. Рэй все обмозгует, все уладит. Джек может положиться на своего старого корешка. Рэйси. Пока Рэйси рядом, можно не сомневаться: все будет в ажуре, хирург заштопает Джека как надо.

Ужасно тяжело быть Счастливчиком, подумал я.

Но он глядит на меня, точно понимает, что ставит меня в трудное положение, хотя на самом-то деле в трудном положении сейчас не я, а он. А потом говорит, будто качает головой в ответ на мои мысли: «Мне хана, Рэйси, — этак медленно и внятно. И повторяет, будто я мог не расслышать: — Мне хана. Я только об Эми думаю».

Тут я замираю, глядя прямо ему в глаза своими, широко раскрытыми, словно стоит мне хотя бы сморгнуть — и я пропал.

«Мне-то хана, — говорит он, — но я еще не разобрался с Эми. — Я смотрю на него и бровью не веду. — Не хочу, понимаешь, оставлять ее на мели».