«Видно, придется мне самому ехать», — сказал я.

Трев поднял глаза.

«Звонил Тони, — сказал я. — Он сегодня дома. Похоже, подцепил ту же заразу, что и Дик. Прямо мор какой-то».

«Есть же Рой, — сказал Трев. — И я еще».

«Это за Саттоном, — сказал я. — Вам обоим надо быть в крематории к половине четвертого. Так что время поджимает. Придется мне поехать. С Харрисами управишься?»

Трев кивнул. «А если ты не успеешь вернуться до того, как я отправлюсь в крематорий?»

«Повесишь табличку „Закрыто“. Как будто еще не вернулись с ленча. Нельзя оставлять на посту одну Мэгги, — Я стоял у окна, и я улыбнулся. — Разве что махнуться на полчасика с Джеком Доддсом. Он часто предлагал».

И только тут я сообразил: Фэрфакская больница и приют в Чиме. Как раз тот самый, где Джун. Куда ездит Эми, а Джек не ездит.

«В общем, беру это дело на себя. Заодно и отвлекусь маленько».

И вот, чуть позже половины второго, я взял бумаги и ключи, пошел в гараж и выехал в путь на черном фургончике с зачерненными задними стеклами — мы называем его «Черная Мария». У катафалков прозвища не такие мрачные — Дорис и Мэвис. Женские имена звучат приятней.

Не то чтобы я рассчитывал ее увидеть. Нашему брату часто приходится разъезжать по больницам и приютам, и то, что именно в этом заведении находится Джун, ничего принципиально не меняло. Больницы, приюты и хосписы — оттуда многие уезжают на наших каретах. И хуже всего приюты, потому что они устроены совсем не для того, чтобы кого-то по-настоящему приютить, это просто благозвучное имя для места, куда отсылают старых и неполноценных, или синоним слова, которое в хорошем обществе употреблять не принято: психушка. И вы знаете, что многие из них приезжают туда отнюдь не на короткое время, что эти бедняги проводят там иногда большую часть своей жизни, а иногда и всю жизнь, и жизнь эта в таком случае похожа на смерть, на тоскливое и бесприютное существование.

Как говорит Берни Скиннер — и в этом он похож на любого домовладельца — после того, как в третий раз объявит о закрытии: «Вам что, податься больше некуда?» — с такой неожиданной свирепостью, точно хочет оскорбить своих собственных клиентов, точно и впрямь ненавидит всех пьянчуг и бездельников, и самое худшее, в чем можно обвинить человека, — это то, что ему негде приклонить голову.

Мне всегда грустно ездить по таким заведениям. Забирать кого-то из одной тесной коробки только затем, чтобы уложить в другую. Как будто у человека с самого начала не было никаких шансов, и если сосредоточиться, можно было бы услыхать, как заколачивают фоб, задолго до моего появления. Однажды мне пришлось увозить заключенного. Его звали Уормвуд Скрабе. Сердечный приступ, пятьдесят один год. Я спросил надзирателя: «За что его посадили?», и он ответил: «За убийство. Прикончил жену три года назад. Теперь выходит, что получил пожизненное». Или дождался помилования.

Преступники и отверженные тоже умирают, как и те, кого упрятали подальше и забыли, и тогда на сцену с неохотой вылезает какой-нибудь родственник. И ты никогда не спрашиваешь их — не твоя это забота, — что, собственно, значит для них эта смерть. Хотя иногда видишь, что не так все просто и гладко, как они надеялись, и дело отнюдь не сводится к благополучному избавлению. Но ты должен просто организовать нормальные похороны с соблюдением всех приличий и уважения к покойному, этого заслуживает любой. А в душу лезть ни к кому не надо.

В нашей профессии учишься держать рот на замке.

Там были кирпичные стены, ворота, и подъездная аллея, и деревья, и клумбы, — в общем, если забыть, что ты на окраине Лондона, можно было бы принять это место за чью-нибудь загородную усадьбу. Правда, главное здание этой усадьбы напоминало большой барак старого типа с решетками на окнах, а внутри стоял обычный для больниц кисломолочный запах и тянулись обычные скрипучие коридоры, по которым, как обычно, катали дребезжащие тележки.

Дежурная проверила мое удостоверение и бумаги, и я подумал: когда-нибудь вот так же приедут и за Джун, с такими же документами. Увозить тело. А до этого крупных событий в ее жизни не предвидится. Дежурная взяла трубку и набрала номер, а потом посмотрела на меня, как смотрят, когда слушают телефон: вроде бы куда-то мимо и в то же время не сводя с тебя глаз. У нее была прическа-перманент, волосы жесткие, как проволока, а на шее висела цепочка с очками, и я подумал: она здесь уже достаточно давно, чтобы смотреть на всех сверху вниз, подозревать каждого в каком-нибудь неблаговидном умысле. Достаточно давно, чтобы решить: если бы начальницей была она, все крутилось бы гораздо лучше. Острый нос, скептически поджатые губы. Она держала трубку около уха и явно начинала злиться, что ее заставляют ждать, и злиться на меня за то, что я вижу, как ее заставляют ждать, и я подумал — иногда у меня проскальзывают такие мысли, они помогают мне успокоиться: и ты когда-нибудь тоже, милая. И за тобой кто-нибудь приедет.

Потом она сухо сказала в телефон: «Хорошо. Я ему объясню», а потом мне, с явным удовольствием: «Вам придется подождать. Заведующий обедает, вернется не раньше трех».

«Я подожду», — ответил я, а про себя порадовался, что не отправил сюда Трева.

Она еще раз проверила мои документы, словно там что-то могло измениться, и протянула их мне, глядя в сторону, давая этим понять, что я свободен. Потом, как раз в тот момент, когда я уже был готов задать вопрос, сказала с легким вздохом, точно мне самому полагалось это знать: «Позади главного здания, в дальнем конце двора».

Но я бы и так нашел. Где-то всегда есть морг с трубой. Глухая двойная дверь, вроде выхода из кино. Если никого не видно и нет никаких надписей, ты стучишь по этой двери кулаком. Кто-нибудь выглядывает из окошечка и видит подогнанную задним ходом «Марию».

«В три», — сказала она.

Люди чувствуют к нам неприязнь. На нас точно клеймо — вот подходящее слово. Как никто не стремится заводить знакомство с человеком, который вывозит из его дома мусор. Я привык к этому, это естественно. Мой отец говаривал, что похоронных дел мастер наполовину господин, наполовину прокаженный. Обижаться тут не на что.

Я хотел было спросить: а перекусить где-нибудь можно? Но передумал. Мелькнула и такая сумасшедшая мыслишка: а не заглянуть ли к Джун? За двадцать минут вполне успею. Из чистого любопытства, а может, и еще ради чего-то. Чтобы увидеть то, чего Джек никогда не видел. Можно было бы отыскать ее здесь и просто зайти, черный пиджак служит пропуском во многие комнаты. Но потом я подумал: нет, Джун-то разыскать несложно, да и неплохо было бы, но сначала надо миновать эту милашку.

«В три», — повторил я, засовывая бумаги обратно в карман.

Но глядел я туда, куда вели коридоры, и думал: так вот, значит, где. Значит, это сюда ездит Эми дважды в неделю, год за годом. Интересно, здоровается ли она с этой злюкой, получает ли в ответ улыбку.

И только тут я сообразил, что сегодня четверг. Четверг, после полудня: как раз время посещений Эми. И я невольно подтянулся, распрямил плечи и поправил лацкан, как делаешь, если тебе грозит незапланированная встреча, как часто приходится делать человеку моей профессии. Неизвестно ведь, с кем ты можешь столкнуться, на чью мозоль наступить. Это не профессия — это положение в обществе. Так считал мой старик. Некоторые говорят, что по важности я следующий после викария, и я отвечаю: «Верно. Зовите меня просто Виком».

И я перестал быть обыкновенным скромным посыльным. Я превратился в настоящего, солидного распорядителя похорон, которому палец в рот не клади, и она, должно быть, это увидела, потому что я заставил ее отвести от меня взгляд.

«Денек нынче славный, — сказал я. — Пойду пройдусь».

На дворе было ветрено, солнце то и дело появлялось и опять исчезало за облаками. Я вышел к стоянке, проверил, в порядке ли «Мария», а потом зашагал по одной из дорожек, вьющихся между лужайками, чувствуя себя мальчишкой, удравшим с уроков, чувствуя, как это приятно — мне, хозяину, заниматься работой наемника, который ныряет в чужой бизнес и выскакивает из него, точно солнце, прячущееся за облаками. В эти двадцать минут я мог смотреть на мир по-другому.