Но однажды меня все-таки вырвало. На ковер, и на сумку с корзиной, и на все остальное. Хотя я и тогда промолчал. Словно и не было никакого запаха мяса, а только запах моей блевотины.

На следующий раз он говорит, что Салли не едет и я могу сесть вперед. И я думаю: ну вот, доигрался, теперь Салли никогда уже с нами не поедет, и говорю: «Да я ничего, я могу и сзади. Меня больше не стошнит, честное слово». Но он отвечает: «Она все равно не едет, по крайней мере сегодня. Так что давай, сигай ко мне».

Оба они помалкивают. Как будто, когда я ездил сзади, это было что-то вроде наказания, но и сейчас, когда я впереди, это тоже наказание. Но потом я думаю: я-то не виноват, с чего бы мне быть виноватым, это они чувствуют за собой вину. Потому что заставляли меня ездить сзади. Потому что изображали из себя Саллиных родителей, а теперь все снова стало как раньше, и с ними только я. И тут он сворачивает с главного шоссе, словно мы едем вовсе не к морю.

Мы останавливаемся на вершине холма, поля убегают вниз. Кругом все зелено. Я думаю: ладно, промолчу, не стану спрашивать, зачем мы здесь. Помню, на этой вершине стояла старая мельница, а какой оттуда вид: поля, и рощи, и плетни, и сады, да еще ферма, часовня, поселок. Все из разных кусков, как будто сшитое вместе.

Мы сидим молча; тихо стучит мотор, ветерок веет. Потом они переглядываются, и он говорит: «Смотри вон туда, вниз. Здесь мы с твоей мамой впервые встретились. На сборе хмеля». Но это мало что для меня значит: хоть я и слышал слово «хмель» и понимаю, что он имеет в виду, когда говорит, что был «под хмельком», но у меня нет ни малейшего представления о том, как его собирают. И я спрашиваю: «А как это — сбор хмеля?» — и он пытается объяснить, но невразумительно, точно я застал его врасплох. Я по-прежнему ничего не понимаю. А Эми говорит: «Кент называют садом Англии». И улыбается моему недоумению. Потом он говорит — как будто нехотя, только ради того, чтобы не сказать чего-то другого: «Понимаешь, без деревни не может быть и города. Погляди на эти сады. Откуда, по-твоему, дядя Ленни берет яблоки на продажу? А вон овечки...» — тут он останавливается и умолкает, глядя на меня. Потом смотрит на Эми, и Эми кивает, и он говорит: «Пошли-ка со мной».

Мы выходим и шагаем в поля, и я начинаю пугаться. Кругом овцы — блеют, таращатся. Он замирает на месте и оглядывается по сторонам. Я думаю: это потому, что овец убивают. Потому что их режут на куски и едят. Внизу все такое маленькое, далекое, точно мы сами маленькие и глядим откуда-то издалека, и кто-то еще смотрит на нас так же, как мы смотрим вниз. Он глядит на меня, и я чувствую: мне страшно, потому что страшно ему. А ведь мой папка Джек ничего не боится. Но теперь он не похож на моего папку Джека, он мог бы быть кем угодно. Он делает глубокий вдох, потом еще один — очень быстро, и мне кажется, он хочет передумать, но он уже зашатался, падая, на вершине этого холма, и не в силах был себя удержать.

Ну вот, Винси возвращается из армии, уже в цивильном костюме, и причаливает к стойке в «Карете», тянет одну за другой и, угостив меня большим скотчем, которого мне не надо бы принимать, спрашивает эдак небрежно: «А как там Салли?»

И по лицу его непонятно, то ли он и впрямь такой наглый, то ли где-то у него в мозгах прячется дурацкая мысль, будто он может снова начать с того места, на котором бросил: вину свою, стало быть, искупил, отслужив в регулярной армии, и теперь готов просить руки моей дочери.

Я думаю, он и Джека примерно так же охмурил, потому что по его, Джекову, поведению можно было решить, что Винс круто изменился, что он понял свои старые ошибки. А ведь, казалось бы, Джек не настолько глуп, чтобы поверить в такую чушь: будто Винс умотал в дальние края на целых пять лет только ради того, чтобы вернуться, попросить прощения и жить дальше, точно он и не уезжал никуда.

Без армии настоящим мужиком не станешь.

Хорошо, что вернулся, сынок. Торопиться некуда — отдохни, погуляй. Ты же знаешь, в моей лавке для тебя всегда найдется работа.

Но он и не думает отдыхать и гулять, он сразу берет быка за рога. Ставит кругленькую сумму из денег, накопленных за годы службы, на лошадь, которую специально посоветовал Рэй, — и Рэй, как оно в последнее время и бывает, не подводит его. Чему доказательство — новенький жилой фургон. Правда, это скользкая тема, мы об этом не говорим — как не говорим о том, что Рэй не подвел Ленни Тейта, когда ему срочно понадобился доктор для его дочки.

Но Винс покупает не жилой фургон, а «ягуар» пятьдесят девятого года, словно хочет показать всему свету, как он намерен жить. Без армии настоящим спекулянтом не станешь. Однако он пристраивает свой «ягуар» на старом дворе Чарли Диксона — тоже спасибо Рэю. Сам-то Чарли переехал на небеса, теперь там металлолом ищет. А Винс покупает набор инструментов и большой домкрат и начинает целыми днями возиться с двигателем: то разбирает его, то опять собирает, — после чего наводит последний глянец на кузов и продает машину. Потом покупает другую и делает то же самое. Не проходит и года, как на дворе у Рэя стоят уже две машины, то есть кроме фургона, и я говорю Джеку: «Хватит себя морочить, ты же видишь, что это у парня не просто хобби. Может, его и правда хлебом не корми, дай поваляться под машиной, но он занимается этим не только ради развлечения. У него на уме другое».

«Это все Рэй виноват», — говорит он.

«Может, ты и прав, — отвечаю я. — Но у Рэя своих бед хватает, разве не так?»

Но Джек сдается не сразу. Он делает последнюю попытку склонить Винса на свою сторону. И живцом, которого он насаживает на крючок ради этой цели, становится лупоглазая и бестолковая Мэнди Блэк из Блэкберна.

Рассказывают, что в одно прекрасное утро она появилась на Смитфилде в грузовике для перевозки мяса, очень далеко от своего дома — а по ней, так чем дальше, тем лучше, — но усталая, жалкая и голодная. А Джек и его приятели накормили ее завтраком. Но Джек сделал еще один шаг и предложил ей приют на ночь. Любой другой на его месте отправил бы ее обратно, откуда приехала, и избежал бы лишних смешков в свой адрес и лишних хлопот — любой, но только не Джек. Сдается мне, Эми могла бы кое-что об этом порассказать. Никто не знает, то ли он поступил так просто по доброте душевной, то ли следовал семейной традиции — Доддсы ведь всегда подбирали бродяжек. Как бы там ни было, а Мэнди объявилась в Бермондси вместе с Джеком: он привез ее сюда в своем фургоне и, по-моему, тогда еще вовсе не думал ничего насчет Винса. Наверно, в кои-то веки он подумал о Джун. И об Эми. Эх, дурачина.

Закавыка была в том, что после возвращения Винса из армии у них не осталось свободной кровати. Нет проблем, говорит Винс, он может перекантоваться в фургоне у Рэйси. Всего-то одну ночку — а он ведь привык к походной жизни и ему плевать, что нынче середина ноября. Опять же и машины его ненаглядные рядышком. Но одна ночь превращается в добрую половину недели, она просит их не выдавать ее, а у них не хватает духу выставить ее за дверь, и вот тут-то, думаю я, когда они стали привыкать к ней как к своей постоянной жиличке, Джек и вбил себе в голову, что ему удастся использовать ее в роли наживки для Винса. Хотя с чего он так решил, одному Богу известно. Словно ждал, что Винс скажет «Спасибо, Джек, теперь я снова буду ездить с тобой на Смитфилд. Работенка не хуже любой другой». Точно Винс уже не доказал ему, что он малый себе на уме. И точно Джек имел право распоряжаться Мэнди. Но факт остается фактом: в комнате Винса поселилась ланкаширская вертихвостка, Винс переселился в фургон к Рэю, ну а потом она естественным порядком является к нему на двор извиниться за беспокойство и видит, чем он там занят с утра до вечера. Вот они и вместе, а под боком у них фургон, ключ от которого лежит у Винса в кармане. И Джек, понятно, оказывается за бортом.

Самое любопытное в этой истории то, что Мэнди и не знала, как ей повезло, — а может, она была хитрей, чем думали, и рассчитала все на годы вперед. Потому что тогда, хотя никто об этом не подозревал, Винс уже был на пути к своей «Доддс моторе», которая после превратилась в «Автосалон Доддса». А по мне, гараж он и есть гараж. И хотя это всегда казалось мне ненадежным делом и вряд ли может считаться основой для блестящей карьеры, у него все сработало и он стал загребать больше бабок, чем когда-либо приносила своим хозяевам лавочка «Доддс и сын». Вы только поглядите на его костюм. А ей, конечно, и платья, и парикмахеры, и отдых на солнышке. Иногда мне хочется, чтобы моя Салли снова сошлась с Бугром, хоть он и сволочь. Потому что трудно представить себе худшую долю, чем ее нынешняя, а я ведь помню те путешествия в Маргейт, куда мы с Джоан так ни разу и не съездили, хорошо помню.