И. Бабель

St. Idelsbad, Villa Gustave Belgique

31/VII-28

31 июля 1928 г.,

Бельгия

Дорогой Вячеслав Павлович! Мне переслали из Парижа письмо Вашего секретариата, формально правильное и чудовищно несправедливое и мучительное по существу. Я отвечу на него как можно искреннее, скажу, что думаю. А думаю я, что, несмотря на безобразные мои денежные обстоятельства, несмотря на запутанные мои личные дела, я ни на йоту не изменю принятую мною систему работы, ни на один час искусственно и насильно не ускорю ее. Не для того стараюсь я переиначить душу мою и мысли, не для того сижу я на отшибе, молчу, тружусь, пытаюсь очиститься духовно и литературно, — не для того затеял я все это, чтобы предать себя во имя временных и не бог весть каких важных интересов.

Месяца два тому назад я попытался поднатужиться, смазать, поспешить и поплатился за это страшным мозговым переутомлением, неработоспособностью, выбытием из строя на полтора месяца. Больше это не повторится. По-прежнему стою я на том, чтобы всю сделанную работу сдать «Новому миру», по-прежнему я полагаю, что несколько вещей я успею сдать до 1 января. Если редакция прекратит мне выплату денег — я ни в чем не изменю своего отношения к «Новому миру» и никому, кроме как Вам, рукописей не пошлю. Возможно, что денежная нищета послужит мне только на пользу и я смогу на пять месяцев раньше привести в исполнение задуманный мной план. План этот заключается в том, чтобы на ближайшие годы перестроить душевный и материальный мой бюджет таким образом, чтобы литературный заработок входил в него случайной и непредвиденной частью. Тряхну-ка я стариной, нырну в «массы», поступлю на обыкновеннейшую службу — от этого лучше будет и мне, и моей литературе.

В России я буду в начале октября. Пишу Вам с побережья Северного моря, гощу у сестры. В конце августа вернусь в Париж. Я затеял там собирание материалов на очень интересную тему. Поиски эти возьмут у меня месяц, а потом домой.

Горестное письмо «Нового мира» смягчено известием о возвращении Вашем в редакцию. В последние месяцы русская литература не балует нас добрыми вестями, поэтому нынешний день для меня, для любителя российской словесности, — радостный, а не грустный. Признание это тем более имеет цены, что оба ваши предшественника были давнишние мои личные друзья. До свидания, Вячеслав Павлович.

Любящий вас И. Бабель

P. S. Сделайте одолжение: попросите секретариат написать мне, будут они мне посылать деньги или нет. Мне это, как Вы понимаете, важно знать.

И. Б.

Панн. 6.8.28

6 августа 1928 г.,

Панн

Тамара. Отношения мои с «Новым миром» не таковы, чтобы я мог обращаться к ним с просьбами. У меня нет основания думать, что просьба моя будет уважена. Ничтожная вероятность успеха (а м<ожет> б<ыть>, я слишком пессимистичен — не знаю) есть только в том случае, если ты сама пойдешь с моим письмом к Полонскому (он, оказывается, снова редактор). Напиши мне, пожалуйста, что ты об этом думаешь!

Прости меня за огорчения, которые доставляет тебе, ни в чем не повинной, дело с Центросоюзом. Я не могу платить им быстрее, чем плачу. Постараюсь, не путая тебя в это дело, внести до 28/IX еще немного денег.

Как здоровье Тани? Об этом очень прошу тебя написать. Я гощу теперь у сестры и матери, невесело здесь. Сестра очень больна, хронически, мать от этого всегда грустна; муж у сестры тишайший человек, но тоже хилый, чуть дунешь — рассыплется. Пробуду с ними до 15-го, потом поеду в Брюссель и 25/VIII рассчитываю быть в Париже. Письма свои ты так и можешь рассчитать.

В Москве вы или за городом? Мне очень грустно оттого, что я не мог послать вам денег нынешним летом, но у меня их нет и не скоро они будут. Все же я думаю, что по приезде в Россию я могу быть вам полезнее, чем теперь. Мишка еще мал, у меня одна надежда — выправиться и выпрямиться до тех пор, пока он станет соображать. В работе моей был большой перерыв, вызванный переутомлением, — я снова стараюсь работать, но, к сожалению, мозги мои все еще не в «форме».

Как твоя нога? Все ли прошло? Я боюсь писать тебе подробнее, п. ч. не знаю, что с Таней.

И. Б.

Остенде, 7/VIII-28

7 августа 1928 г.,

Остенде

Дорогой Лев Вениаминович. По доходящим до меня слухам, театр МГСПС отлично и до конца справляется с парижской буржуазией, но пусть он возьмется за Остенде! Даже его фантазии не хватит! Повидал я всякой всячины на моем веку — но такого блистающего, умопомрачительного Содома и во сне себе представить не мог. Пишу я Вам с террасы казино, но здесь я только пишу, а кушать пойду в чудеснейшую рыбачью гавань, где фламандцы плетут сети и рыба вялится на улице. Выпью за Ваше здоровье шотландского пива и съем фрит мули. Будьте благополучны.

Ваш И. Бабель

Остенде, 7/VIII-28

7 августа 1928 г.,

Остенде

Милые защитники и покровители. Пишу вам с террасы казино и то, что на сем виде изображено, то и вижу. И, следовательно, перед моими глазами расстилаются самые богатые, бездельные люди мира и самые красивые и голые женщины — какие только есть на нашей планете. Ни во сне, ни наяву не мог я этого себе представить. Тут что за англичанина ни возьми — он мог бы выстроить машиностроительный завод и проложить асфальтовую дорогу на 100 километров...

Биографию Линдберга пока не нашел. Если здесь найду — вышлю из Брюсселя.

Ваш И. Б.

Париж, 30/VIII-28

30 августа 1928 г.,

Париж

Дорогой Л. В. Я до сих пор не привел свою литературу в вид, годный для напечатания. И не скоро еще это будет. Трудновато мне приходится с этой литературой. Для такого темпа, для таких методов работы нужна бы, как Вы справедливо изволили заметить, Ясная Поляна, а ее нет, и вообще ни шиша нет, я, впрочем, этих шишей добиваться не буду и совершенно сознательно обрек себя на «отрезок времени» в несколько годов на нищее и веселое существование. Вследствие всех этих возвышенных обстоятельств — я с истинным огорчением (правда, мне это было очень грустно) отправил Вам телеграмму о том, что не могу дать материала для газеты. В Россию поеду в октябре. Где буду жить — не знаю, выберу место поглуше и подешевле. Знаю только, что в Москве жить не буду. Мне там (в Москве) совершенно делать нечего... Какой такой дом Вы выстроили и где?

Я сейчас доживаю здесь последние дни и целый день шатаюсь по Парижу — только теперь я в этом городе что-то раскусил. Видел Исаака Рабиновича, тут, говорят, был Никитин, но мы с ним, очевидно, разминулись, а может, я с ним увижусь. Из новостей — вот Анненков тяжко захворал, у него в нутре образовалась туберкулезная опухоль страшной силы и размеров. Позавчера ему делали операцию в клинике, где работал когда-то Дуайен. Мы очень боялись за его жизнь, но операция прошла как будто благополучно. Доктора обещают, что Ю. П. выздоровеет. Бедный Анненков, ему пришлось очень худо. Пошлите ему в утешение какую-нибудь писульку.

Прочитал сегодня о смерти Лашевича и очень грущу. Человек все-таки был такой — каких бы побольше!

Ну, до свидания, милый товарищ, с восторгом пишу: до скорого свидания.

Ваш И. Бабель

Париж, 31/VIII-28

31 августа 1928 г.,

Париж

Дорогой мой! Только что получил твое письмо. Очень жалко Надежду Израилевну, она все-таки была недюжинный и достойный человек, и жалко вас. Я хорошо знаю, что это такое — смерть в доме. Что теперь будет делать бедный Верцнер?.. Будут ли Верцнеры по-прежнему жить в Одессе? Напиши мне, пожалуйста, от какой смерти умерла Надежда Израилевна. Мама и Мера, когда узнают об этом, будут в совершенном отчаянии.