Твой И. Б.

М. 17/IV-26

19 апреля 1926 г.,

Москва

Уважаемая красавица средних лет. Спешное письмо получил. Весть о том, что ты из скудных своих достатков отдала долг Правдухину, привела меня в содрогание. Завтра вышлю тебе деньги по телеграфу, сколько — не знаю еще, сегодня поговорю о деньгах с Воронским.

Кинематографическая история все разрастается. В одной из превосходно обставленных московских санаторий отдыхают директора, бухгалтеры, режиссеры, администраторы, человек пятьдесят. Честных работников вроде меня эта «история» убила. Вот тебе плоды упорной и добросовестной работы! Когда я получу деньги, от кого получу — ничего не известно, и даже то неизвестно, получу ли я деньги вообще. Без опасения впасть в преувеличение можно сказать, что мы с тобой «разорены». Хорошо еще, что небо подослало этого дурня Воронского, который будет печатать сценарий. Блистательный вид имел бы я теперь, если бы послушался совета некоторых умных людей и ляпал этот сценарий почем зря. Судорожно ищи дачу, с квартирой вопрос обстоит не так срочно. Упаси тебя Боже от Чуковских и Правдухиных в качестве соседей. Если нельзя за 300, найми за четыреста. Как далеко отстоит Луга от Ленинграда, сколько часов езды? Помни, что дача должна быть с мебелью, со всеми удобствами. Какую рассрочку в платежах допускают дачевладельцы, это очень важно знать. Я теперь ничего не могу сказать о своем приезде, знаю только, что приеду, но когда — никто не может сказать. Удивительные дела, совершающиеся в Москве, требуют моего присутствия здесь. Поэтому, милая моя душечка, надейся на себя, пожалуйста, постарайся, бабочка, устрой все, право, я сейчас в ужасном переплете. Когда Зинаида с Таней приедут в Москву? У нас два дня весна, хоть сегодня переезжай на дачу.

Вчера был у Евдокимова. Слухи о самоубийстве Миши Глезера подтвердились. Горе мое велико. Он был мне верный, непоколебимый друг с мужественной и нежной душой.

В письме твоем ты развела паническую главу о моих выпивках — за все время я всего только раза четыре вкусил вина, и это принесло пользу моему здоровью.

Итак, трудись, я теперь спутан независящими обстоятельствами, поэтому покажи твое умение. До свиданья, душа моя.

Твой И. Б.

М. 19/IV-26

21 апреля 1926 г.,

Москва

Достопочтенная Тамара. Вчера послал тебе по телеграфу 80 р. Пожалуйста, подтверди получение их. Воронский обещает выдать мне некоторое количество денег в четверг или в пятницу, тогда я пошлю тебе с таким расчетом, чтобы ты могла заплатить за дачу задаток и обзавестись необходимыми вещами. Посылаю тебе бумажки для союза. Помни, что все дела твои с союзом должны быть упорядочены. Это очень важно. История с «кинематографом» все тянется, конца ей не видно, боюсь, что денежки наши надолго плакали, не могу скрыть, что это обстоятельство приводит меня в дурное расположение духа. Для наших с тобой дел эта история действительно ни к чему.

Других новостей нет. Жду писем от тебя. Как ты себя чувствуешь? Что Зинаида, Таня? С нетерпением жду известий о подвигах твоих в дачном смысле. Пиши, глупое мое солнце, пиши почаще.

Твой И. Б.

M. 21/IV-26

21 апреля 1926 г.,

Москва

Милая Татушенька. Посылаю тебе удостоверение. Не поленись и постарайся все уладить. Ежели старуха не угомонится, я напишу ей более вразумительно, после моего отъезда они плату должны взыскивать только с тебя. В воскресенье напишу подробно. Это письмо отправляю с фабрики, здесь такой галдеж, что ничего не сообразишь.

Твой И. Б.

21/IV-26

22 апреля 1926 г.,

Москва

Уважаемый трибун. Огорчительное твое письмо получил. Единственная, правда, слабая надежда на то, что следующее письмо будет повеселее. Несчастья, падающие на тебя, бывают обыкновенно волнообразны — на каждое хорошее письмо приходится одно, а то и два плачевных. Будем думать, что волна и на этот раз не изменит себе, и приступим к делам. Если Луга отстоит от Ленинграда так далеко, то мысль о ней надо бросить. Я по-прежнему стою на том, что дачу надо снять хорошую и, прости меня, думаю, что это возможно. То, что цена высока, — это не так страшно, здесь важно, какую рассрочку в платежах допускают дачевладельцы; высокая плата, разложенная на несколько месяцев, не так уже страшна. Если ничего приличного в смысле дачном нельзя найти, то не вспомнишь ли ты мою мысль о Петергофе или Царском? Это прелестные маленькие города, соединяющие, если память мне не изменяет, некоторую природу и комфорт. Советовать отсюда трудно, но мне кажется, что предпринять поиски в этом направлении стоит. Жду твоих известий по этому поводу.

Относительно Зинаиды и Тани я спрашивал без всякой задней мысли. Я нисколько не заинтересован в том, чтобы они приехали сюда, совсем напротив, конечно, лучше, если они пробудут с тобой как можно дольше.

Ты ничего не пишешь мне о том, получила ли ты высланные мною документы и деньги — 80 рублей. У меня есть основание предполагать, что в субботу, послезавтра, я вышлю тебе 300 рублей, после чего в денежных присылках наступит некоторый перерыв. Поэтому обдумай эти 300 рублей всесторонне, как бы их истратить поразумнее. Фраза моя о том, что мы «разорены», горькая, увы, истина, и надо, душа моя, надеяться, что нам придется туговато, ты-то живешь экономно, а на меня в этом смысле надежды плохи. Кинематограф подвел ужасно, в волнах ничего не видно, неприятность эта усугубляется тем, что дождаться какого-нибудь результата я должен, а работать в Москве при душевном моем настроении — не могу.

Весть о твоем нездоровьи очень печалит меня. С чего бы это, или так полагается, или, может, это аппендицит? Пожалуйста, сходи к доктору и немедленно сообщи мне, что он скажет. Письма твои, Тамарочка, очень смешные. Они до такой степени испещрены скобками, кавычками, восклицательными знаками и многоточиями, что больше походят на детские рисунки, чем на произведение взрослого человека. Ну, да смотреть приятно!

Устрой свои дела в союзе. Хватит того, что у меня нет никаких документов. Будь гражданкой! Больше писать как будто не о чем. Низкий поклон твоим сожительницам. Татьяне обо мне труби поменьше, зачем ей знать о жалких дураках, успеется. Итак, как пишут в коммерческих письмах, — в ожидании приятных ваших заказов пребываю

Твой И. Б.

M. 22/IV-26

Если можешь, изложи мне, Татушенька, перспективы твоих расходов на ближайшие месяц — полтора. Мне это надо знать, чтобы построить какой-нибудь финансовый план, хотя пока в качестве строительного материала у меня есть один только песок...

26 апреля 1926 г.,

Москва

Уважаемая Каширина. Послал тебе сегодня 250 рубл. Трехсот послать не мог, не вышло. Отдай Правдухину 100 руб., на остальные живи, как Плюшкин, потому что, стыдно сказать, дела наши день ото дня идут все хуже. В довершение всех бед Главрепетком запретил постановку «Блуждающих звезд». Теперь выходит, что мне с фабрики ничего не получить, я ей должен кучу денег. Ничего в этом направлении предпринимать сейчас нельзя, место сие наболело, помолчим и подождем. Руководители сидят, очевидно, прочно, сегодня прошел слух, что назначат нового директора, может, что-нибудь в ближайшие дни разъяснится. Из всего этого следует с несомненностью, что деньги надо искать в других местах, а в каких, я еще не сообразил. Напиши мне, пожалуйста, какую рассрочку тебе дали в уплате за дачу? Есть ли там все «удобства». Из письма твоего заключаю, что сообщение с городом там очень неудобное, но если дача действительно хороша, то с этим можно примириться. О квартире пока помолчим, снять-то квартиру, конечно, беспременно надо, но сперва сообразим, как с деньгами. Спасибо за карточку. Вы все очень милые, но пока что красотой блещет одна только Татьяна. Раздумал ли Ник<олай> Вас<ильевич> уезжать из Москвы? Прочел начало новой повести Сейфуллиной. Она написана неизмеримо лучше прежних ее произведений, передай ей по этому поводу искренние душевные мои поздравления. Всеволод Иванов, тот был просто потрясен этой вещью, он не ждал от Л. Н. такой прыти, а я ждал, потому что сердце у нее все-таки исковерканное и горячее.