Киев

Милая Тамара. Старик умер 7-го. 8 я похоронил его. На моих руках безумная старуха и остатки громадного некогда состояния. По нынешним временам остатки эти представляют большую ценность. Бросить этого я не могу, п. ч. все это будет без меня разворовано в 2 дня. Я написал детям старика, находящимся за границей, и потребовал у них инструкций.

Надеюсь, что кто-нибудь из них приедет. Во всяком случае, на ближайшее время база моя — Киев. В Москву я буду наезжать для устройства дел, для сдачи рукописей, если таковые у меня будут. Надо думать, что сторожем при наследстве мне придется быть месяц, а может быть, два. Это было бы терпимо, если бы мне удалось поработать. Буду стараться.

Вчера отправил тебе 100 рубл. Напиши о денежных делах. Пиши до востребования. Из «Континенталя» я сегодня выезжаю, гостиница обходится мне очень дорого. Мне нужно спешно выяснить — есть ли какая-нибудь надежда на Всеволода или никакой, тогда я сам напишу. Это важное и срочное дело.

Получила ли ты справку из Домоуправления о квартирной плате за февраль?

Что слышно у Зинаиды?

Всем спрашивающим обо мне отвечай, что у меня всяческие катастрофы.

Подает ли признаки жизни фининспектор, подала ли ты декларацию?

Какое было у тебя романическое приключение?

О чем ты беседовала с Воронской? Эйзенштейну, Воронскому, Полонскому и проч. моим кредиторам напишу.

Спрашивала ли ты, когда выйдет третье издание рассказов?

Надеюсь, что все немногочисленные твои дела ты исполнишь с толком.

Очень рад за мальчика, дай ему бог и Карл Маркс. Поклон чадам и домочадцам.

Твой И.

Киев, 11/III-27

12 марта 1927 г.,

Киев

Милая Тамара. Два дня не был на почте и не знаю, как-то вы поживаете в Москве. Подробное письмо до завтра, а сегодня вот о чем: если на Всеволода нет никакой надежды, а это крушение всех планов, то пришли мне немедленно все мои заметки для сценария. Кроме того, надо позвонить Бляхину об этой истории. Спроси у Всеволода позволения свалить вину за опоздание на него. Он очень меня подвел. Я должен деньги Госкино, и выходит, что я увиливаю от уплаты. Бляхину скажи, что я сам напишу и очень скоро пришлю. 15-го начинается суд над Капчинским и др. — будет очень худо, если на суде зайдет речь о неоправданном моем авансе. Бляхину можно позвонить по телефону (3-52-76), если ты найдешь нужным, зайди в Госкино.

До свиданья, дружок.

И.

Киев, 12/III-27

12 марта 1927 г.,

Киев

Милая Анна Григорьевна. Спасибо за услугу. Это было очень важно. Старик умер 7-го. Похоронил я его в невыразимо грустный, туманный, грязный день. На моих руках больная, совсем больная старуха и остатки большого некогда состояния. Остатки эти по нынешним временам представляют кое-какую ценность. Я обязан их охранять до приезда Евгении Борисовны или до ее распоряжения. Выхода здесь два — приезд Е. Б. или отъезд мой и старухи за границу, откуда сын перевезет ее в Америку. Все это сложно. На ближайшее время база моя поэтому Киев. В Москву буду наезжать по делам на два-три дня. В следующем письме я смогу, может быть, определить срок ближайшего моего приезда. Объяснять Вам нечего — живу грустно, а надеяться «на лучшее будущее» считаю ниже своего достоинства. Настоящее должно быть хорошим, а будущее — это утешение для дурачков и несчастненьких.

Очень буду рад, если Лев Ильич напишет мне. Для него уже, по моим расчетам, должно наступить время, когда «кошмарное прошлое» начинает облачаться в мантию романтики. Очень хорошо иметь романтические воспоминания, в особенности если эти воспоминания оплачиваются — «с сохранением содержания». Относительно Певзнера не беспокойтесь. Хватит с моего доктора тех книг, что Вы прислали. Вот и все дела. До свиданья. Арестантику и Илюше крепко жму руку.

Любящий вас И. Бабель

Киев, 12/III-27

13 марта 1927 г.,

Киев

Дорогой Вячеслав Павлович.

Вот уже несколько лет ветер семейных катастроф швыряет меня по всей России. Недели две с половиной т[ому] н[азад] меня вызвали телеграммой в Киев. Я похоронил здесь близкого мне человека и прожил грустные дни. Работа моя разладилась, конечно, теперь я снова пытаюсь войти в рабочую колею. Мне очень хочется, душевно хочется послать Вам как можно скорее материал, для того чтобы услышать о нем Ваше мнение. Вы один из немногих истинных наших критиков, один из немногих людей, для которого хочется работать самоотверженно, изо всех сил.

Материал постараюсь подготовить в ближайшее время и привезу его Вам в Москву.

Любящий Вас И. Бабель

Киев, 13/III-27

14 марта 1927 г.,

Киев

Милая Тамара. Из «Континенталя» мне прислали письма твои от 8 и 9/III. Пожалуйста, пиши мне до востребования. Я переехал на частную квартиру, в освободившуюся комнату сотрудника Вуфку, уехавшего в командировку на Одесскую фабрику. С нетерпением жду материалов для сценария. Возьми также у Всеволода все, что у него есть, все заметки. Прислать мне это нужно спешно.

Сколько должно стоить пальто? Денег у меня сейчас нет. На похороны и проч. я истратил 500 рубл. Эти деньги будут мне возвращены, когда, не знаю. Постараюсь в ближайшие дни достать денег.

Почему это у Зинаиды ничего не выходит с Союзом? Что за напасть? Бесконечная канитель... Хоть бы ты ей помогла... Ты как будто поделовитей... А то выгонят ее со службы — где мы ей достанем другую?..

Давно ли уехала Лид<ия> Ник<олаевна> и куда?

Предпринимаешь ли ты какие-нибудь конкретные шаги для своего «устройства» или решила ждать моего сценария? Я постараюсь его лично привезти в Москву: когда это будет, не знаю... Сообщи о денежных делах.

Живу я плохо.

Поклон всем обитателям нашей жилплощади.

И. Б.

Киев, 14/III-27

17 марта 1927 г.,

Киев

Постараюсь ответить на ливень твоих укоров, вопросов, заклинаний. Внимание твое по-прежнему пристально обращено на меня. Обстоятельство это тяжко меня угнетает.

Фактически обстоятельства для работы у меня сейчас благоприятные — сытость, отдельная тихая комната. Но где взять мысли, отлетевшие от меня в Детском Селе? Кто мне их вернет? Дух мой грустен. Его надо лечить. Не тебя ли взять в доктора? Нет. Рецепт мне известен. Это — одиночество, свобода, бедность. Я медленно иду к этой цели. Ты возмущаешься этой медленностью. Тебе ли возмущаться, тебе — требующей от меня слов, которые я не люблю произносить, писем, которые я не люблю писать, поступков, которые мне противно совершать? Я тебе друг, Тамара, может быть, единственный друг. Дружба моя может выразиться в простейшей помощи и в невмешательстве. Невмешательство в мою жизнь — вот идеал, о котором я мечтаю для себя. Больше этого жалкого идеала я никому ничего не могу дать.

О твоей работе. Ты знаешь все мои возможности. Скажи ясно и точно, что я должен сделать. К сожалению, у меня нет сноровки догадываться. Это всегдашняя моя беда. Уехать отсюда я сейчас не могу. Я затеял несколько публичных вечеров — здесь и в Одессе, м<ожет> б<ыть>, в Харькове. Буду читать пьесу. Кое-как я ее отделал. Вышло хуже, чем раньше, очень вымучено. Условия и распорядок этих вечеров я сообщу тебе. Отказываться от них нельзя — очень нужны деньги. Плохо, что я не получил от тебя моих заметок для сценария. Я приготовился его написать, ждать Всеволода мне некогда. В случае, если он еще не написал или не приступил к работе, пришли мне заметки спешной почтой. Это чрезвычайно важно. Мне нужно сбросить эту обузу с своих плеч. Больше недели т<ому> н<азад> — я послал тебе почтовым переводом сто рублей. Как это ты их не получила? Постараюсь послать тебе еще денег в ближайшие дни.