Я знаю, что он вероятно с Кэролайн, но не могу устоять, чтобы не отправить короткое сообщение.

Я: Я не достойна.

Я удивлена его немедленным ответом.

Оливер: Расскажи мне об этом. Я только что получил фотографию. Тебе придется серьезно объясниться!

Я задерживаю дыхание, в то время как голова кружится от замешательства.

Я: Какую фотографию?

Оливер: Поговорим позже.

Я не могу думать ни о чем другом после его странного ответа. Фотография… какая фотография? Я была в баре еще несколько раз вместе с Челси, Фелицией и Тесс, и мы все делали глупые фотографии на свои телефоны, но я никогда не была с другим парнем или делала что-то такое, что могло бы расстроить Оли.

Время тянется, пока я снова и снова перечитываю одну и ту же страницу книги. Наконец, как приостановление исполнения приговора, мой телефон вибрирует. Оли прислал мне фотографию… ту фотографию. Затем он звонит.

— О боже! Ты засранец, я думала, ты злишься.

— Я злюсь.

Я перевожу звонок на громкую связь и смотрю на фото, которое Алекс сделала вчера во время ланча — то, на котором я выгляжу как бешеное животное, нападающее на гамбургер. Он был таким вкусным, но даже я морщусь, глядя на то, как кетчуп и масло капают с него.

— Ты же осознаешь, что мой отец — кардиолог, да? Если это выйдет наружу, то это позор для нашей семьи.

Я смеюсь, и даже если он не может меня видеть, мое лицо краснеет.

— Я думаю, это был бургер с индейкой.

— Вивьен.

— По крайней мере, я его заказывала, но если подумать, официант мог перепутать мой заказ, и у меня не было времени, чтобы ждать, пока он исправит это…

— Любимая, ты не умеешь врать как положено.

Я смеюсь.

— Ты меня спрашивала о Дне благодарения. Боюсь, что не смогу приехать домой. Мне действительно очень жаль.

Он только что украл улыбку, которую вызвал на моем лице десять секунд назад.

— Почему?

— Дуг и Лили думают, что мое отсутствие на праздники негативно отразится на Кэролайн, да и на работе нагрузка больше, чем я ожидал.

— Как у тебя дела, Оли?

— У меня? Отлично, а что? — замешательство в его голосе удручающее. — Я имею в виду, что иногда разочаровывает то, что приходится ждать, когда у Кэролайн наступит заметное улучшение. Ее родители говорят, что видят его, даже доктора говорят, что она идет на поправку, но я этого не замечаю. Мне просто интересно, сколько времени это займет.

— Сколько времени займет, что?

— Чтобы она поняла.

— Поняла, что?

Я слышу разочарование в его вздохе.

— Чтобы она поняла последствия того, что она сделала и что ей нужно отпустить меня!

Мое тело замерло. Его ледяной голос содержит столько горечи и неприкрытой злости.

— Прости… я не хотел…

— Оливер, все хорошо.

— Не хорошо. Причина, по которой я здесь — это чтобы защитить тебя от всего этого дерьма. Вот почему я никогда об этом не упоминаю.

— Но если ты хочешь поговорить об этом…

— Нет! Я не хочу говорить и не нуждаюсь в этом разговоре. Я просто… я просто нуждаюсь в тебе. Мне нужно, чтобы ты рассказала о том, как прошел твой день и о Розенберге, о свадебных планах, которые сводят тебя с ума. Это жизнь, которую я хочу и, если у меня не может быть ее прямо сейчас, по крайней мере, я хочу представить себе ее, даже если совсем на чуть-чуть каждый вечер по телефону с тобой.

Я вытираю слезы, которые он не может видеть. Он не хочет моей жалости. Я понимаю. Тоже была в таком положении. Но Оливер застрял. Он в этой темной дыре и не может найти из нее выход. И не имеет значения, сколько рук помощи протянуто, чтобы вытащить его на свет, потому что он не может их видеть. Поэтому я делаю все, что могу. Я даю ему просвет в жизнь, которую он ищет.

— Не думаю, что для моего инструктора по английскому языку он родной. Я имею в виду, действительно? Разве это не должно быть одним из основных требований? Розенберг действительно полюбил твои старые беговые кроссовки. Как такое возможно? Разве у собак не сильно развитый нюх, чувствительный к запахам?

Оли смеется и, если бы между нами не было тысяч миль, я бы могла поклясться, что он смеется сквозь слезы.

— Алекс — типичная брайдзилла[67], ее может превзойти только ее мама, у которой поведение страдающей свадебным обсессивно-компульсивным расстройством. Кстати, если ты придерживаешься этикета, то ты должен знать также, что твое приглашение прислано тебе домой, сюда.

Я делаю паузу. Он не отвечает.

— Ты же будешь на свадьбе, да?

— Я буду. Ни за что не пропущу, чтобы увидеть тебя разодетую в пух и прах.

— Ну, мистер Конрад, чувства взаимны. Ты улетел со всеми своими сексуальными костюмами. Я до сих пор не видела тебя одетого в один из них. Мне интересно, смогут ли они заменить мою фантазию о кожаных ботинках.

— Фантазию? Ты не можешь назвать это фантазией, так как ты уже пережила это. И, насколько я помню, я сделал эту фантазию реальностью, — его голос опускается до уровня сексуальности «трахни меня снова у грузовика», и мне приходится сжать ноги.

— Да, ты, определенно, это сделал. Спокойной ночи, Оли. Я люблю тебя.

— Но мы только начали.

— Вот именно. Если мы сейчас не закончим, я никогда не прочитаю эту главу.

— Тогда холодный душ. Спокойной ночи.

Оливер

Я в аду и никому не могу рассказать об этом. Поэтому, если мне не удастся выбраться, я надеюсь, что Вивьен знает, как далеко я готов пойти за ней. Время, проведенное с Кэролайн, ничего не улучшает, только подпитывает мою ненависть к ней. Как она может быть такой эгоцентричной? Она отказывается делать какой-либо прогресс только из-за того, чтобы ей уделяли внимание. Вероятно, она знает, что я уеду, как только ее состояние снова стабилизируется, что означает, что я не стимулирую ее улучшения, как думают ее родители.

Работа — единственная вещь, которая спасает меня сейчас. Но даже она начинает меня раздражать. Слишком много людей знают о моем прошлом. Это, конечно, не то, что передают по национальным новостям, но все-таки это было большое событие, чтобы не заметить. У меня есть клиенты со своими собственными проблемами, которые считают, что час времени со мной, за который они платят четыреста долларов, должен быть использован, чтобы утешать своего уязвленного адвоката. Если бы я не знал, то подумал бы, что Брайс и Митчелл дают мне клиентов только женского пола, чтобы посмотреть, не сломаюсь ли я.

Сегодня, в день, когда у большинства людей выходной, и они выражают свою благодарность, я с Кэролайн, Дугом и Лили. Ничто не сравнится с Днем благодарения, проведенном в больнице для душевнобольных. Кэролайн выглядит довольной из-за того, что я здесь, а в свою очередь и Дуг с Лили тоже.

— Как мама и папа? — спрашивает Кэролайн.

Я смотрю на Дуга и Лили, а затем снова на нее. У нее, должно быть, ухудшение состояния, она снова бредит, потому что не может узнать своих собственных родителей.

Она смотрит на меня.

— Оливер, твои родители, я спросила, как они.

Мои пальцы впиваются в подлокотник кресла, а челюсть сжимается. Я привык к людям, которые заманивают меня в ловушку. Я пережил это благодаря своей работе. Черт, я давал советы своим клиентам, как оставаться спокойными при даче свидетельских показаний во время перекрестного допроса, но все те знания и самоконтроль потеряны. Не могу применить их в тот самый момент, когда больше всего в них нуждаюсь.

— Мама и папа? — говорю я сквозь зубы.

— Оливер… — Дуг встает.

Я поднимаю руку, чтобы остановить его.