— Так как прошли выходные?

— Великолепно, на самом деле. Я чувствую себя свободной. Болезненный груз вранья родителям снят. Они плохо себя чувствуют, потому что я думала, что должна защитить их от правды, но они не разозлились.

— А твой виновный в нарушении супружеской неверности парень?

— Они думают, что мы оба сумасшедшие, но они принимают это, — смеюсь я.

— Принимают это?

— Да, а что?

— Как много ты им рассказала?

— Я рассказала им, что твоя жена психически не здорова, потому что ваш ребенок умер. Это трагедия, и я уверена, что ты не хочешь, чтобы об этом знал весь мир, но они мои родители, и мне нужно было объяснить им ситуацию.

Он не отвечает.

— Ты сердишься?

Он обнимает меня и целует в макушку.

— Нет… не сержусь.

Спустя двадцать минут мы молчим, и температура воды опускается настолько, что вызывает мурашки по коже, и мы выходим. Я оборачиваю полотенце вокруг тела и расчесываю волосы, пока Оливер идет в спальню.

— Ты ужасно тих, — говорю я, хватая одну из его футболок из комода и надевая ее.

Он сидит на краю кровати в одних трусах, повесив голову.

— Я работал допоздна… много. Быть младшим юристом в фирме означает, что тебе приходится долго работать. Мы оба об этом знали, когда я получил должность. Причина, по которой я искал работу в Портленде, это чтобы ее родители были рядом и помогали, когда родится ребенок.

Он рассказывает мне всё, а я не могу пошевелиться. Я хочу сесть рядом с ним, держать его за руку… хоть что-то, но я замерла перед комодом, в шаге от него, полностью парализованная.

— Схватки начались в пять утра за две недели до указанного срока. Закончилось тем, что ей сделали кесарево сечение. Мелани была крошечной, но такой… — его голос ломается, — …сильной, — он качает головой. — Боже, она была такой сильной. Кэролайн тяжело выздоравливала, но ее мама оставалась с нами, чтобы помогать. Партнеры на фирме настаивали, чтобы я сделал недельный перерыв и работал дома. Я думал, что у нас все хорошо, что мы уставшие и истощенные, но у нас все хорошо.

В комнате повисает тишина. Не знаю, ищет ли он подходящие слова или собирается с духом. Заставляя свое тело собраться с собственным духом, я подхожу ближе и становлюсь на колени у кровати, положив голову ему на колени. Его рука двигается к моим волосам, он зарывается в них пальцами и медленно поглаживает.

— Я вышел на работу, но ее родители приходили помогать каждый день на протяжении последующих пары месяцев. Они заставляли ее принимать душ, ходить на прогулку, даже отправляли по поручениям, чтобы иметь перерыв. Один день она моет пол на кухне, а на следующий не хочет вылезать из кровати. Ее доктор сказал, что это послеродовая депрессия, распространенное явление. Ее мама думала, что у нее начинаются галлюцинации, но я никогда за ней такого не замечал. Но опять же, меня не было дома большую часть времени. Мелани обычно спала к тому времени, как я возвращался домой, поэтому единственное взаимодействие с ней у меня было, когда она просыпалась ночью, но даже тогда Кэролайн обычно вставала. Она едва спала.

Он смеется, но этот смех наполнен болью или даже злостью.

— Это не была послеродовая депрессия, это был послеродовой психоз. Ты знаешь, что он проявляется у одного процента женщин? И даже в этом случае менее пяти процентов из этого одного имеют суицидальные или… — он сглатывает и делает глубокий вдох.

Я не могу пошевелиться… не могу дышать. Я знаю, к чему он клонит. Это самое ужасное чувство, которое я когда-либо ощущала в своей жизни. Это хуже, чем проснуться в больнице с ожогами третьей степени. Это хуже, чем услышать о прошлом Шона с сексуальным изнасилованием. Это даже хуже, чем новость о смерти сестры Кая. Я моргаю, и начинают литься слезы. Они свободно катятся по моему лицу на ноги Оливеру.

— Менее пяти процентов из… Одного. Гребаного. Процента. Ее родители уехали навестить ее брата в Салем, на один вечер. Я убедился, что успею домой на ужин. Купил еды и цветы. Это должен был быть наш особый вечер вместе, только мы втроем.

Его слезы падают на мою щеку. Я смотрю на него, и боль на его лице такая, будто кто-то рвет его на части, а он не может их остановить.

Я качаю головой.

— Не надо, — мне нужно его остановить.

— Было тихо… слишком тихо. Поэтому я пошел в нашу спальню.

— Оли, остановись, — я всхлипываю и беру в руки его заплаканное лицо. — Пожалуйста.

Он смотрит будто сквозь меня, даже не замечая меня.

— Их там не было. Я думал… я думал, может, она в ванной. Пол… так много крови… она была безжизненной.

— Оли… не делай этого, — плачу я.

— Я позвонил 9-1-1 и вышел назад в коридор, чтобы открыть переднюю дверь. Вот тогда я их и увидел, — еще больше слез катится из его остекленевших глаз. — Ее ножки… они были синие, — надлом в его голосе и единственный всхлип… как нож в сердце.

Моя голова падает ему на грудь, и я рыдаю. Он кладет свои руки поверх моих, которые все еще находятся на его щеках.

— Она была в своей кроватке с подушкой на голове, — он еще раз удушающее всхлипывает.

Я заползаю ему на колени и прижимаюсь своими влажными губами к его.

— Хватит, Оли! Хватит, — бормочу я сквозь всхлипы у его губ.

Он кивает, прижимая меня крепче в своих объятиях, и мы соприкасаемся лбами.

Оливер

Я рассказал Вивьен ту версию истории, где Кэролайн представляется монстром. Но существует еще одна версия, где монстром являюсь и я. Та, которую я никому никогда не рассказывал. Это версия включает мои мысли в ту ночь… мои сожаления. Я сожалел, что позвонил 9-1-1, потому что Мелани была уже мертва, а Кэролайн все еще жива. Монстр.

Уже почти полночь. Мы оба то засыпали, то просыпались, но никогда не покидали объятий друг друга. Самая невероятная женщина в мире нашла меня… меня! Однажды я могу проснуться и обнаружить, что на самом деле она всего лишь сон. Но сейчас я цепляюсь за нее, как за спасательный трос.

— Ты скучаешь по Розенбергу?

Я люблю ее… я, бл*дь, люблю ее больше, чем когда-либо думал, что так может любить человек. Мы не сказали и слова на протяжении шести часов, с тех пор как я закончил переживать свое прошлое, надеюсь в последний раз. И она спрашивает меня о чем-то таком случайном и земном, как о своей собаке.

— Не могу сказать, что много о нем думал.

Она водит ноготками по моей груди повторяющимся рисунком.

— Ммм, я думаю, ты ему действительно понравился.

— Ммм, думаю, мне нужно будет поехать навестить его снова.

— Да, или, может, он мог бы приехать сюда… погостить.

— Э… да, конечно… я думаю.

— Правда? — она смотрит на меня, положив подбородок на мою грудь.

Я пожимаю плечами.

— Конечно. Почему бы и нет?

— Спасибо, малыш, — она наклоняется и целует меня. — Я голодная.

Я ухмыляюсь.

— Уже за полночь.

— Ну, все, что знает мой живот — это то, что мы пропустили ужин, — она выбирается из кровати и смотрит через плечо.

— Ты идешь?

— Ты серьезно?

— Мистер Конрад, я всегда серьезна, когда дело касается еды, — ее голос становится тише, когда она направляется к лестнице.

— У меня немного еды в доме, — я догоняю ее внизу.

— Мне нужно побежать через улицу и посмотреть, что Алекс оставила для меня. Она готовила вкуснейшую пасту со сливочным соусом, и весь дом пах сахарным печеньем, за которое можно умереть.

— И ты оставила это всё ради меня?

Она открывает холодильник.

— Знаю, о чем я только думала? Блин, Оли, немного было преувеличением. У тебя нет ничего, — она открывает буфет и берет почти пустую банку арахисового масла и пакет с хлебом. Она вытягивает хлеб. — Обманщик…

— Я заполню кухню только для тебя завтра, — я убираю волосы с ее шеи и целую нежную кожу.

— Где твои тарелки? — спрашивает она, открывая и закрывая дверцы пустых шкафчиков.