Джон ненадолго задумался, потом тряхнул головой.

– Может, ты и права, – нехотя согласился он. – Ты очень предусмотрительная и осторожная женщина, Эстер.

– Ты поставил передо мной задачу, и я ее выполню, – сказала она без малейшей улыбки. – Ты поставил передо мной задачу вырастить твоих детей и быть тебе женой. У меня нет ни малейшего желания превратиться во вдову. Я не хочу растить сирот.

– Но я не предам свою веру, – предупредил он.

– И не надо, просто не выставляй ее напоказ.

Лошадь была готова. Джон потуже затянул накидку и надел шляпу. Он замешкался, не зная, как попрощаться с этой своей новой, такой разумной женой. К его удивлению, она протянула ему руку, как это сделал бы мужчина, и пожала его руку, как если бы была его другом.

Джон чувствовал, что откровенность этого жеста странным образом согрела его душу. Он улыбнулся жене, подвел лошадь к специальной подставке и с нее сел в седло.

– Не представляю себе, в каком состоянии сейчас там сады, – заметил он.

– Не сомневаюсь, что тебя назначат на место отца, когда ты снова появишься при дворе, – сказала Эстер. – Их промедление объясняется только тем, что тебя там давно не было. С глаз долой, из сердца вон – у них всегда так. А как только ты вернешься, они будут настаивать, чтобы ты снова начал работать.

Он кивнул:

– Надеюсь, мои распоряжения выполнялись, пока меня не было. Если оставить сад хотя бы на один сезон, он отстанет на целый год.

Эстер шагнула вперед и потрепала коня по шее.

– Дети будут скучать по тебе, – вздохнула она. – Могу я им сказать, когда ты вернешься?

– В ноябре, – пообещал он.

Она отступила на несколько шагов и дала ему проехать. Он улыбнулся ей, выезжая из конюшенного двора к дороге, что вела к воротам. Почти сразу Джон ощутил внезапное чувство радостной свободы оттого, что он мог уехать из дома в уверенности: здесь и без него все будет в полном порядке. Это был последний подарок отца, который тоже был женат на женщине, прекрасно управлявшейся с хозяйством в его отсутствие. Джон повернулся в седле и помахал Эстер, все еще стоявшей в углу двора, там, откуда она могла смотреть ему вслед.

Джон хлестнул лошадь кнутом и повернул ее в направлении к Ламбету и парому. Эстер проводила его взглядом и вернулась в дом.

Двор должен был прибыть в Отландс в конце октября, поэтому Джон сразу по прибытии занялся посадками и подготовкой внутренних дворов, расположенных непосредственно перед королевскими апартаментами.

Регулярные сады всегда хорошо смотрелись зимой. Четкие геометрические линии низких самшитовых изгородей, слегка просвечивающих и выбеленных морозом, выглядели великолепно. Во дворе с фонтанами Джон оставил воду течь на минимальной скорости, так чтобы холодными ночами она замерзала, образуя сосульки и целые каскады льда. Травы тоже выглядели неплохо. За строгими изгородями пушились перистые листья дудника и шалфея – мороз превратил их в белоснежное кружево. У стен королевского двора Джон пытался вырастить одно из новых растений сада Ковчега – виргинский зимостойкий жасмин. По теплым дням его аромат поднимался к раскрытым окнам наверху, а его цвет выделял куст жасмина ярким розовым пятном на фоне бело-черного сада.

Оранжерея королевы была похожа на джунгли, где тесно росли нежные растения, не переносившие английскую зиму. Некоторые из самых красивых кустарников были посажены в бадьи с ручками, в которые продевались шесты. Работники Джона на руках выносили их в сад королевы с первыми лучами солнца, а потом возвращали в оранжерею в сумерках, чтобы она даже зимой всегда могла полюбоваться из своих окон чем-нибудь красивым.

С каждой стороны двери, ведущей в апартаменты королевы, Джон посадил лимонное и апельсиновое деревья, подстриженные в форме красивого шара и стоявшие точно ароматные стражники.

– Какие они хорошенькие, – как-то раз сказала королева, обращаясь к нему из своего окна, пока в саду аккуратно высаживали молодые деревца под его руководством.

– Прошу прощения, ваше величество. – Джон, сразу же узнав по сильному акценту голос королевы Генриетты-Марии, стянул шапку.

– Я проснулась очень рано, я не могла уснуть, – сказала она. – Мой муж обеспокоен, значит и я не могу спать.

Джон поклонился.

– Люди не понимают, как тяжело бывает нам иногда. Они видят дворцы и кареты и думают, что наша жизнь полна сплошных удовольствий. На самом деле сплошные треволнения.

Джон снова поклонился.

– Ты понимаешь, о чем я? – Она наклонилась из окна, говоря громко, чтобы он слышал ее внизу, в саду. – Когда ты делаешь для меня этот прекрасный сад, ты знаешь, что мы с королем находим в нем хотя бы временное отдохновение, если нам становится уж совсем невмоготу от борьбы за то, чтобы превратить эту страну в великое королевство.

Джон колебался. Ясно, что было бы невежливым откровенно заявить, что его заинтересованность в красоте сада была бы абсолютно такой же, будь она праздной, тщеславной католичкой – а именно такой он ее и считал – или же будь она доброй женщиной, преданной своему мужу и своему долгу.

Он вспомнил совет Эстер и снова поклонился.

– Я так хочу быть хорошей королевой, – сказала она.

– Все мы этого вам желаем, – осторожно ответил Джон.

– Как ты думаешь, мой народ молится за меня?

– Они просто обязаны это делать, это же есть в молитвеннике. Всем велено молиться за вас дважды по воскресеньям.

– Ну а в душе?

Джон опустил голову:

– Откуда же мне знать, ваше величество. Все, что я знаю, – кусты да деревья. Я не могу заглянуть в души людей.

– Как бы мне хотелось думать, что, разговаривая с тобой, я узнаю, о чем думают простые люди. Я окружена людьми, которые говорят мне только то, что, по их мнению, я хотела бы услышать. Но ты же не будешь мне лгать, садовник Традескант!

Джон покачал головой.

– Я не буду лгать, – сказал он.

– Тогда скажи мне, что думают о шотландцах? Все против них? Все понимают, что они должны делать то, чего хочет король, должны подписать договор с королем и молиться по молитвеннику, который мы им даем?

Джон, стоя на колене на холодной земле, проклял тот день, когда он понравился королеве, и подивился мудрости жены, предупреждавшей, чтобы он всеми силами избегал подобных разговоров.

– Они знают, что таково желание короля, – тактично сказал он. – Нет в стране мужчины или женщины или даже ребенка, который бы не знал, что таково желание короля.

– Значит, больше ничего и не нужно! – воскликнула она. – Король он или нет?

– Конечно король.

– Значит, его желание – закон для всех. И если кто-то думает иначе, значит он изменник.

Джон снова вспомнил Эстер и ничего не сказал.

– Бог свидетель, я молюсь о мире, – наконец произнес он достаточно честно.

– Я тоже, – сказала королева. – Хочешь помолиться со мной, садовник Традескант? Я разрешаю своим любимым слугам молиться в моей часовне. Я сейчас иду к мессе.

Джон силой заставил себя не отшатнуться в ужасе от нее и от ее богопротивного католичества. Пригласить англичанина к мессе было преступлением, которое каралось смертью. Законы против католиков были очень ясными и очень жестокими. Но так же ясно было то, что король и королева пренебрегали этими законами при своем собственном дворе.

– Я весь грязный, ваше величество.

Джон показал ей руки, перепачканные землей, изо всех сил стараясь говорить тихо. Хотя весь кипел от ярости при таком явном несоблюдении закона и был глубоко задет. Неужели она могла подумать, будто он примет приглашение преклониться перед идолами?! Это прямая дорога в ад!

– Я не могу пойти в вашу часовню.

– Тогда в другой раз.

Она улыбнулась, преисполненная удовольствия и от вида его смирения, и от своей собственной снисходительности. Она даже не представляла себе, что он был на волосок от того, чтобы броситься вон из сада в приступе праведного гнева. По мнению Джона, католическая часовня – все равно что врата ада, а католическая королева – в шаге от вечного проклятия. Она пыталась соблазнить его отринуть его веру. Она пыталась соблазнить его на худший грех в мире – на идолопоклонничество, на обожествление кумиров и отрицание Слова Господня. Она была женщиной, глубоко погрязшей в грехах, пытаясь и его затащить с собой в эту пропасть.