В дверь постучали:

— Кормак, сынок, с тобой все в порядке? Надеюсь, тебя не тошнит от пива? Кстати, я нашла тряпку сама.

— Со мной все в порядке. — Он не мог заставить себя сказать «мама», просто не мог. — Я выйду через минуту, — крикнул он.

1965 год

Кормак лежал на спине, подмяв под себя хрупкие побеги кукурузы. Он смотрел в небо сквозь просвет в сплошной стене зелени, который постепенно становился все уже и уже, пока наконец не превращался в крошечную точку. Примятые побеги впивались в тело сквозь тонкую тенниску и хлопчатобумажные брюки, хотя больно ему не было. Он широко раскинул руки в стороны, и они почти скрывались в желтых стеблях. С одной стороны кончики его пальцев касались Уолли, а с другой — Фрэнка по кличке Янки, который храпел во все горло.

Он представил себя птицей, пролетающей в небе, и словно увидел себя и своих друзей сверху, похожих на распластанных маленьких бумажных человечков.

— Почему солнце красное? — пробормотал Уолли.

— Не знаю, — ответил Кормак. — Почему везде так жарко?

— Потому что солнце красное, чувак. Оно горит.

— Мне нужно выпить. — Кормак сел и осторожно потрогал свои босые ступни. То, что он еще был способен это сделать, означало, что ему срочно требовались травка и выпивка, чтобы чувства снова притупились.

Он поднялся на ноги и нетвердой походкой заковылял к раскрашенному в дикие цвета старенькому фургону, припаркованному у кромки поля где-то в Суффолке, Сассексе или Суррее, он не помнил, где именно. Он знал, что они направлялись на рок-фестиваль в Норвиче, который должен был начаться послезавтра. Фермер, на чьем поле они расположились, пока еще не знал о вторжении на свою территорию. Если он заметит их до того, как они смоются отсюда сегодня вечером, то, вероятно, спустит на них парочку злобных псов или пригрозит дробовиком, а может, сделает и то, и другое.

Внутри фургона жужжали мухи. Когда они его купили, он был уже переделан в дом на колесах с шестью койками, крошечной раковиной-умывальником и столиком в дальнем конце, вокруг которого были привинчены к полу крытые пластиком скамейки. За шторкой томился химический туалет, которым никто не пользовался, поскольку никому не хотелось опорожнять его. Был еще маленький холодильник, но он не работал. Стекла были закрашены краской, чтобы ничей любопытный взгляд не проник внутрь, единственное незакрашенное окошко в потолке не открывалось. Обжигающие солнечные лучи превратили тесное и узкое пространство фургона в духовку.

В этой удушающей жаре Кормак едва мог дышать. Он открыл дверцу холодильника и вспомнил, что тот сломался, когда на глаза ему попался заплесневелый помидор. Из крана, когда он повернул его, не вытекло ни капли воды — должно быть, резервуар для воды был пуст. Он принялся рыться везде: в шкафчике под раковиной, под койками, под одеждой, что в беспорядке валялась на койках, — но не нашел ничего, кроме нескольких пустых пивных бутылок, из которых ему тоже не удалось выжать ни капли. Во время этих поисков он задел гитару, и она свалилась на пол с немузыкальным стоном — он заметил, что одна струна порвана.

Потом Кормак вспомнил, что девчонки — Таня и Пола, отправились в деревню, чтобы сделать припасы, но память не сохранила, когда именно они ушли. Это могло быть и пять минут, и пять часов назад.

Боже, ну и запах тут стоит! Прошлой ночью кого-то стошнило, и все вокруг воняло блевотиной. Наверное, именно поэтому сюда налетело столько мух. Но был еще какой-то запах, достаточно сильный, и до Кормака дошло, что это краска. Безжалостно палящее солнце обжигало краску на стенах и крыше фургона.

Он умрет, если немедленно не выпьет чего-нибудь. Может, затяжка травкой уменьшит жажду? Кормак вспомнил, что марихуана была одной из причин, почему он пришел сюда, и полез под подушку на своей койке за старенькой жестянкой из-под табака «Голден Вирджиния», в которой хранил свои запасы.

«Привет, друзья», — прочувствованно обратился Кормак к содержимому коробки: пачке нарезанной на полоски красной бумаги, коробку спичек среди россыпей табака и, самое главное, к кучке мелкого, теплого на ощупь крошева. Он насыпал табак на полоску бумаги и равномерно распределил по нему небольшую часть марихуаны, свернул самокрутку и бережно спрятал остальное. Он закурил косяк, сделал долгую и глубокую затяжку, потом вышел наружу и сел в тени фургона, прислонившись к нему спиной. Прохлады, естественно, не было, но, по крайней мере, он не сидел на самом солнцепеке.

— Привет, чувак. — Перед ним возник Уолли. — Там есть что-нибудь выпить?

Кормак покачал головой.

— Ни капли, чувак.

— Где Таня и Пола?

— Ушли куда-то. А где Фрэнк?

— Спит.

— Может, кто-нибудь разбудит его? Он обгорит на солнце. — Интересно, как следовало сказать правильно — обгорит или загорит?

— Полагаю, кто-то должен это сделать. — По-видимому, решив, что это будет не он, Уолли присел рядом с Кормаком и жестом указал на самокрутку. Кормак протянул ее товарищу. Они делили все, включая девчонок. Кормак и Уолли даже как-то попробовали поделить друг друга, но решили, что это не для них.

Фрэнк Янки служил для них главным поставщиком наличных денег. Папаша отправил его за границу, чтобы сынок не попал во Вьетнам, и, где бы они ни очутились, Фрэнку достаточно было отыскать банк Ллойда и предъявить там паспорт, как у них на руках оказывалась внушительная сумма денег. Именно Фрэнк купил фургон, а раскрашивали они его вместе. Остальные становились на учет и получали небольшое пособие по безработице, если надолго задерживались где-то, но такое случалось нечасто.

В голове у Кормака поплыл приятный туман. Он больше не страдал от жажды. Ему хотелось до конца своих дней удержать, сохранить это неуловимое, ускользающее ощущение, когда тебе ничего не хочется и ничего не нужно. Его амбиции не простирались дальше того, чтобы в таком одурманенном состоянии переползти из одного дня в следующий, не теряя, впрочем, сознания.

Вернулись девчонки, нагруженные покупками. Кормак приветствовал их ленивым взмахом руки. Пола улыбнулась, а Таня зло сказала:

— Уже накачались. Держу пари, вы даже не убрали внутри. — Таня была высокой, ослепительно красивой девушкой, у которой почти всегда было отвратительное настроение. Она, вырядилась в длинную цветастую юбку до земли и коротенькую футболку. Ее мать была известной топ-моделью.

— Убрали внутри? — хором переспросили Кормак и Уолли. Они с удивлением посмотрели друг на друга.

— Там воняет. Это ведь не меня или Полу стошнило. Вы пообещали, что уберете за собой.

— Правда?

— Я приберу. — Пола была маленькой и хрупкой, ее трудно было назвать красивой. У нее были жесткие вьющиеся волосы каштанового цвета и круглое лицо с остреньким подбородком. В своем измятом бесформенном платье Пола выглядела не старше шестнадцати лет, хотя ей исполнился уже двадцать один год, она была на три года моложе Кормака. — Как говорила моя ужасная мамаша: «Если хочешь что-нибудь сделать хорошо, сделай это сам».

— Элис тоже говорила нечто подобное. — Кормак ухмыльнулся.

— Где Фрэнк? — требовательно спросила Таня.

— Спит, — ответил Уолли.

— Там? — Она показала на фургон.

— Нет, в тех вон краях, — цветисто выразился Уолли и неопределенно махнул рукой в сторону поля.

— Так-так. Он обгорит. — Таня решительно направилась в ту сторону, спина у нее была прямой, как у школьной учительницы. Кормак полагал, что кто-то должен приглядывать за ними. Он был рад, что рядом была Таня. И Пола. Особенно Пола.

— Я пока спрячу это. — Пола покачнулась, поднимая один из пакетов, нагруженных покупками.

Врожденная вежливость Кормака пробилась наружу, и он с трудом поднялся на ноги.

— Я помогу тебе.

— Спасибо, Кормак. Фу, ну и запашок! — воскликнула Пола, когда они вошли внутрь фургона. Она споткнулась о гитару, и та с глухим стуком отлетела под стол. — Нам нужно найти прачечную самообслуживания и выстирать спальные мешки. В Ипсвиче должна быть такая, обычно они открыты допоздна. Пока что я вынесу все. — Она начала сгребать в кучу спальные мешки и разбросанную одежду, выбрасывая ее за дверь. С тряпками улетучилась и почти вся вонь.