В тускло освещенном коридоре было пусто и тихо. Ее босые ноги беззвучно ступали по холодному полу. Она на цыпочках завернула за угол, проскользнув в дверь туалета, когда услышала звук шагов, направлявшихся к ней. Шаги прошли мимо, затихли вдали, и, перед тем как выходить, она посмотрела по сторонам, опасаясь, что этот кто-то войдет в палату и заметит ее пустую кровать, хотя это было маловероятно. В больнице не хватало персонала. Одни сестры поступили на службу в армию, другие нашли себе более высокооплачиваемую работу. Много было временных работников и пожилых медсестер, которые ушли на пенсию, а теперь вернулись, чтобы подработать.

Она наконец достигла того места, которое с самого начала было ее целью, — детской. Детишки лежали в пять рядов, туго запеленутые, и походили на маленьких мумий в своих деревянных кроватках. Большинство спало, некоторые хныкали, кое-кто лежал с широко открытыми глазами — не мог заснуть, подобно ей.

Из-за срочной операции ребенка так быстро забрали у нее, что она не успела толком рассмотреть его. Теперь у нее было время, и она увидела бледное крошечное создание. Она подумала, что у ребенка болезненный вид. Глядя на спящего сына, она не испытала никаких чувств. Ей исполнилось двадцать семь, она была старше Элис и замужем была дольше. А вот ребенка не хотела. Пропитанный уксусом тампон, который она вводила каждую ночь по секрету от Билли, ей так и не помог.

Ребенок просто не мог выбрать более неподходящее время, чтобы родиться. Она месяц за месяцем изводила Билли, пока он наконец не согласился с тем, что если жена найдет себе работу, то это не будет оскорблением его мужской гордости. Особенно если учесть, что шла война и все женщины страны занимались тем, чего никогда не делали раньше. Подумать только, женщины служили в армии, водили трамваи, доставляли почту, работали на фабриках, заменяя мужчин.

Работа, которая приглянулась женщине, была на заводе по производству боеприпасов. В неделю там можно было заработать четыре соверена, в три раза больше, чем зарабатывал Билли. Тогда она сказала ему: «Тебя в любую минуту могут призвать. И что тогда прикажешь мне делать? Сидеть дома, бить баклуши и жить на пособие, которое я получу от армии?»

Он побледнел. Он был трусом, совсем не таким, как его брат Джон, который вызвался добровольцем в армию, когда началась война, но его не взяли из-за брони. Джон был опытным токарем, а Билли — простым работягой. В его холуйской работе не было ничего выдающегося. Джон, который горел желанием внести свой вклад в оборону, стал пожарным. Билли же продолжал заниматься прежним делом, как будто ничего не случилось, и отирался по барам, пока не получил повестку в армию, которую бросили на коврик перед входной дверью. Однако до сих пор он умудрялся не покидать берегов Британских островов.

Она работала на заводе всего две недели — упаковывала патроны. Это была тяжелая работа, но она ей нравилась. Когда она уставала, то начинала думать о чеке, который получит в пятницу, о вещах, которые купит, и усталость отступала. А потом она обнаружила, что беременна, и оказалась такой дурой, что рассказала об этом женщине, которая работала рядом с ней, и не успела оглянуться, как об этом узнали все вокруг, включая мастера, и ее тут же уволили.

«Это не та работа, которая подходит для семейной женщины», — заявил мастер.

Женщина со злобой глядела через стекло на своего ребенка. Она еще не придумала ему имени. Ей это было неинтересно. Билли хотелось назвать ребенка Морисом, если бы у них родился мальчик, но она не имела представления, было ли это имя именем святого. Считалось, что католики должны называть своих детей в честь святых. Девочки Элис носили смешные ирландские имена, и она тоже ничего не знала о святых с такими именами. Своего сына они решили назвать Кормаком. «С буквой «к» на конце», — улыбаясь, сказал Джон. Он всегда старался развеселить свою глупую, сонную жену.

Где же лежал Кормак? К изножью каждой кроватки были пришпилены карточки. На карточке кроватки, что стояла прямо перед ней, было написано «Лэйси 1». Ее собственный ребенок значился как «Лэйси 2». Элис еще не видела своего маленького сына. Роды протекали у нее очень трудно, и она невероятно страдала. Джон едва не плакал, когда ему пришлось-таки отправиться домой. После того как все закончилось, заработав семь швов и почти ослепнув от боли, Элис наконец уснула, получив какое-то лекарство.

Ее собственные роды прошли абсолютно безболезненно — да она и не согласилась бы на все эти глупости, если бы думала, что будет иначе. Обошлось без единого шва. Живот у нее все еще оставался немного вздутым, да слегка побаливало между ног — вот и все.

Хотя ей было наплевать на всех детей, вместе взятых, она все-таки была вынуждена признать, что Кормак славный мальчуган. У него отцовские темные вьющиеся волосики, и он совсем не красный и сморщенный, как другие новорожденные. Его большие карие глаза были широко распахнуты, и она готова была поклясться, что он смотрит прямо на нее. Она прижала ладони к стеклу, и у нее появилось какое-то смутное ощущение, похожее на зарождающееся чувство гнева. Это было несправедливо: сначала Элис достался лучший из всех Лэйси, а теперь и лучший сын.

Откуда-то из самой глубины больницы до нее донесся стук тарелок. Это готовили чай и накрывали тележку. В любую минуту мог кто-нибудь появиться.

Женщина открыла дверь и вошла в детскую.

Рождество 1945 года

Элис Лэйси негромко напевала, сметая ворох волос Флорри Пайпер в угол салона-парикмахерской:

— Баю-баюшки, бай-бай… — Она замела веником волосы на совок и вышла во двор, чтобы выбросить их в мусорную корзину.

— Говорят, если продать такие волосы в Вест-Энде в Лондоне, за них можно получить целое состояние, — выкрикнула из-под сушилки миссис Пайпер, когда Элис вернулась.

— Кому продать?

— Тем, кто делает парики. Они всегда высматривают приличную копну волос.

— Неужели? — с сомнением произнесла Элис. Волосы, которые она только что выбросила, годились разве что для птичьего гнезда: сухие, как прошлогодняя пыль, от перманентной завивки, посеченные на концах и по цвету напоминающие сажу.

— Причеши миссис Пайпер, Элис, — невнятным голосом сказала Миртл, у которой уже заплетался язык.

— Давно пора, — отреагировала Флорри Пайпер, поджав губы. — Эти бигуди для меня — настоящее мучение.

— Просто поражаюсь, как вам удается вытерпеть. — Элис выключила сушилку, и миссис Пайпер, с трудом вытащив свое грузное тело из кресла, направилась к зеркалу.

— Не всем даны от природы такие вьющиеся волосы, как у тебя, Элис Лэйси. — Флорри Пайпер с вызовом громко втянула носом воздух. — Не следует работать в парикмахерской, если тебе не нравится то, что в ней делают с клиентами.

Элис сняла сеточку и вздрогнула, коснувшись пальцами раскаленных докрасна металлических бигуди. Да это же настоящая пытка — высидеть полчаса, пока тебе в кожу впиваются эти кусочки обжигающего металла.

— Я сниму их через минутку, — пробормотала она. — Не хотите ли пока сладкого пирожка?

— Ну, я не могу сказать «нет», — любезно согласилась миссис Пайпер. Она уже съела целых три. Обычно в салоне-парикмахерской Миртл не предлагали угощения, но завтра Рождество. На стенах были развешаны какие-то жалкие украшения, а в окне висела скрученная из мишуры звезда. С утра у них было и шерри, но к обеду хозяйка успела прикончить его полностью. Миртл была пьяна в стельку и щипцами для завивки устроила на голове у миссис Фаулер жуткий беспорядок. Локоны были разной величины. К счастью, зрение у миссис Фаулер было неважное, хотя она и наотрез отказывалась носить очки. Оставалось надеяться, что она ничего не заметит.

К миссис Пайпер вернулось хорошее расположение духа.

— Что ты будешь делать на Рождество, дорогая? — спросила она, когда Элис принялась снимать бигуди. Уши у нее приобрели ужасающий темно-красный оттенок.