Это открытие разом лишило мое торжество большей части радости.

С этого дня началась новая страница моей жизни в Риверз Эдж. Искренняя тревога и участие преподавателей заставили меня сбавить обороты и повнимательнее смотреть по сторонам, обращая внимание на все проявления злобы и недоброжелательности по отношению к своей особе.

Я наблюдала за Нелл и Рейном во время еды и в те разы, когда нам выпадало работать рядом. Рейн буквально избегал смотреть на меня и вел себя так, словно я была невидимкой. Он больше не подвозил меня в город, нас не ставили на работу вместе. Зато Нелл, похоже, сумела обуздать свою ненависть и вновь излучала фальшивую приветливость и дружелюбие.

Короче, мне так и не удалось заметить ничего примечательного, новые темные заклинания тоже не появлялись. Мы все продолжали оставаться начеку, но постепенно нам стало казаться, что это была единичная выходка — типа предупредительного выстрела, без намерения продолжать свое черное дело.

По крайней мере, я старалась убедить себя в этом.

Еще через пару дней Старый Мак объявил мне, что магазин будет закрыт на пять дней. Оказывается, два раза в год он с друзьями отправлялся на рыбалку. Я живо представила себе компанию ворчливых стариков, которые, держась друг за дружку, мрачно стоят в ледяной воде, изредка взмахивая удочками. Впрочем, возможно, для старины Мака это было некое подобие терапии, короткой передышки.

Как и для меня. Сначала я пришла в восторг — пять свободных дней! — потом запаниковала: и что я буду делать все это время? Теперь, когда у меня каждая минута была занята, даже два часа безделья казались фантастическим и немного пугающим подарком. Тем более сейчас, когда я все еще продолжала с подозрением относиться ко всем и всему вокруг.

Наверное, я соскучусь за эти пять дней. Начну думать обо всяких глупостях, чтобы развлечься. Например, потусовать с местными ребятами, порисоваться в какой-нибудь модной тачке, покурить, сбежать.

Может быть, с этих дней и начнется мое стремительное падение, когда все, чего мне удалось достичь, будет втоптано в грязь из-за пары реально неправильных решений? Я уже чувствовала, что так оно и будет. Ведь я всегда, всегда своими руками порчу все хорошее.

Однако случилось так, что на этот раз мои страхи оказались беспочвенными. Мне надо было сразу догадаться, что деспотичные рабовладельцы из Риверз Эдж воспримут мои пятидневные каникулы как чудесную возможность нагрузить меня по горло.

— Скоро Рождество, радостно сообщила Ривер, вручая мне гору одеял и прочего белья. — Лучшее время для генеральной уборки. Когда наступит день зимнего солнцестояния и самая долгая ночь в году, наконец, уступит место самому короткому дню, после чего каждый день станет чуточку длиннее и светлее, — как приятно будет чувствовать, что все вокруг нас сияет чистотой и свежестью!

Я окинула взглядом груду постельного белья.

— Да вы шутите.

— Ничуть, — лицо Ривер вновь осветилось неотразимой, не подвластной времени улыбкой. — А теперь беги в прачечную. И скажи спасибо, что сейчас зима и можно воспользоваться сушкой. Летом мы проделаем все это еще раз, но сушить будем на веревках. — Она махнула рукой в сторону двери, и я поплелась на холод, почти не видя, куда иду. Спасибо еще, что мне не придется кипятить всю эту груду вещей в котлах на улице!

Прачечная была обычной пристройкой возле школьного здания, в которой стояло семь промышленных стиральных машин и куча огромных сушилок. Войдя внутрь, я с проклятиями швырнула белье на пол и принялась сортировать его.

Однажды я тяжело заболела пневмонией. В легких у меня все хлюпало, я металась в жару и бредила. Обычный человек на моем месте давно бы умер — той зимой очень многие умерли от воспаления легких. Мои друзья собирались на Рождество в Швейцарию, а поскольку я была слишком плоха, чтобы ехать с ними, они оставили меня в одном немецком монастыре. Они вручили настоятельнице увесистый кошель и сказали, что его содержимого хватит на то, чтобы содержать меня, пока я не поправлюсь, или похоронить, если мне не повезет. У меня в ушах до сих пор стоит их двусмысленный смех.

Так или иначе, я прожила в этом монастыре два долгих месяца, и поверьте мне на слово — если вы не видели немецких монахинь образца конца XIX века, считайте, что вы вообще ничего не знаете о монахинях. Эти женщины были аккуратистками в какой-то запредельной, нечеловеческой степени. Я вам так скажу: если бы эти монахини пришли к власти, Германия выиграла бы Вторую мировую войну. Короче, очень серьезные были монахини.

Так вот, вся их монастырская педантичность была детскими игрушками по сравнению с тем, что творилось в доме у Ривер во время предрождественского праздника Большой Уборки. Теперь вы понимаете, какой это был кошмар?

Окна мылись изнутри и снаружи, стены обметались от пыли, комнаты пылесосились, подметались и мылись. Каждая кладовка, каждый шкаф и шкафчик разгребались, проветривались, мылись, приводились в порядок. Росла гора вещей, промаркированных для вывоза на гаражную распродажу, как только немного потеплеет. Это было совершенно не-вы-но-си-мо.

А больше ничего интересного со мной не происходило. Рейн держался от меня подальше, хотя норой я ловила на себе его взгляды. Нелл озаряла всех медовыми улыбочками, и я несколько раз видела их с Рейном, работающими вместе. Ясное дело, в это время она была сплошной поросячий восторг. Меня больше не посещали ни кошмары, ни видения, ни внезапные озарения. Жизнь вошла в свое русло и стала казаться нормальной, насколько нормальной может быть жизнь, повернувшаяся на сто восемьдесят градусов за шесть недель.

Однажды вечером, в разгар этой всеобщей очистительной истерии, я стояла в колено-локтевой позиции, отскребая проволочной щеткой каменные плиты на кухне. Хотите, поделюсь с вами своим и рассуждениями? Итак, каменные плитки — они из камня, правильно? Камням по определению положено быть грязными. Такова их чертова природа. Значит, пытаясь сделать их чистыми, я поступаю против их природы!

Разумеется, я не рассчитывала, что красота моих умозаключений может здесь кого-нибудь убедить. Поэтому продолжала скрести.

Думаю, одаренный свыше уборщик с многолетним опытом ухода за каменными плитками выскреб бы эту пантагрюэлевскую кухню часа за два. У меня пошел уже третий час, и сорок минут назад я начала обливаться потом. Я уже говорила, что бегло говорю на пяти языках, хотя зачастую использую устаревшие конструкции, и умею ругаться еще на трех?

Это умение пришлось как нельзя кстати.

Я изо всех сил старалась не радоваться исчезновению многомесячной въевшейся грязи и не испускать восторженных вздохов при виде тусклого натурального цвета камней, проступавшего, когда я вытирала тряпкой грязную воду.

— Идиотские кухонные чертовы камни, — тихо шипела я себе под нос. — Вот скажите, чем им плох линолеум? Просто и чисто. Простая, черт, влажная, черт-черт, уборка. Но неееееет! Им ведь нужно, чтобы было что скрести этой богом проклятой чертовой жесткой, вонючей щеткой.

Я собиралась продолжить этот высокоинтеллектуальный ход мысли, когда услышала, как задняя дверь в кухню открылась и снова закрылась. В последнее время я все время была начеку, поэтому села на корточки и прислушалась. Между задней дверью и кухней находился довольно длинный коридорчик с кладовками, шкафами, стеллажами и полками для хранения разного кухонного оборудования, которое нечасто использовалось в хозяйстве. Я услышала стук ног, сбивающих снег с обуви, потом шорох снимаемых курток.

Потом раздались голоса. Мужской и женский. Кто это?

Медленно и бесшумно я встала и взяла с магнитной ленты на стене один из больших кухонных ножей. Это оказался нож для разделки мяса, добрых двенадцати дюймов длиной и острый, как бритва. Конечно, любой нож бессилен против магии, но я все-таки почувствовала себя спокойнее. Снова опустившись на коленки, я засунула нож под нижнюю полку кухонного островка и прислушалась.