Анатолий поднялся с маленького стульчика, походил по комнате, зашел на кухню, взял у матери мельницу; покрутил-покрутил — отдал обратно. Подошел к вешалке, начал одеваться.

— Ты куда? — спросил отец.

— Я пойду. Я не могу… Надо обсудить положение.

— Да куда же ты, на ночь-то глядя? Погоди, может, перемелется — мука будет… простая вещь.

— Нет, пойду. Сколько? — Анатолий взглянул на ходики.

— Одиннадцать скоро.

Одиннадцать! Да еще полчаса на дорогу. Да, поздно…

Он вяло разделся, сел на стульчик. Грустно… Хорошо ничего не знать, не думать, не волноваться…

Обсудить положение он выбрал время только дня через три.

Был вечер, — синий, лунный, морозный.

Анчер шел к знакомому домику на Пихтовой улице. От Дворца строителей доносилась музыка, — красивая, знакомая, пробуждавшая воспоминания о том счастливом вечере, когда они вместе с Надей слушали симфонический концерт.

Он шел, и впереди него, в голубом снегу, вспыхивали и гасли, гасли и вспыхивали лунные огоньки. И было грустно…

Клара не находила покоя. Ей казалось, что от нее все отшатнулись, даже Лорианна.

Она видела, как поднимается авторитет Маргариты Михайловны, видела, насколько лучше теперь проходят ее уроки и как занятия по стилистике объединяют всех. Комитет комсомола и учком решили: просить администрацию школы такие же занятия проводить во всех старших классах, и сама Клара, хоть и нехотя, голосовала за это решение.

Порой она испытывала желание пойти к Маргарите Михайловне, поговорить с ней обо всем — именно с ней, а не с папой. Но, разумеется, сделать это она не могла.

Разрыв с Надей Грудцевой не доставлял ей удовольствия, но и не угнетал, а ссора Нади с Анатолием радовала ее, как ни доказывала она себе, что это не так, что их отношения ее не интересуют. Клара часто думала об Анатолии, и мысли эти причиняли ей боль. Она искренно хотела заглушить в себе все думы о нем… И шла туда, где могла увидеть его.

Однажды она пошла к отцу с намерением рассказать обо всем этом — и ничего не смогла рассказать. А в комнате у себя впервые с горечью подумала: «Ах, как, вероятно, счастливы те, у кого есть мамы!»

Клара была не права, когда говорила, что все от нее отшатнулись. На самом деле было не так. Просто по чьему-то умному совету или по собственной догадке ребята решили некоторое время не тревожить ее, пусть подумает сама, она достаточно умна, чтобы найти верный выход. А вот ее ссора с Надей Грудцевой была всем очень неприятна и казалась беспричинной. И вот однажды…

Был облачный день; тускло светился серый снег; с севера дул резкий, колющий ветер. Десятиклассники сгружали с машины навоз, привезенный на пришкольный участок.

Надя Грудцева ловко действовала лопатой, чувствуя, как с каждым броском, с каждым вздохом холодного воздуха ее мускулы наливались свежей силой. Щеки ее раскраснелись; брови, волосы, выбившиеся из-под пуховой шали — маминой шали, — заиндевели. Не поворачиваясь, она сказала что-то одной из подруг, а когда обернулась, то увидела, что тут стояла Клара. Они моментально разошлись в разные стороны. Кто-то из девочек спросил Клару:

— Почему ты перестала дружить с Надей? Нам это не нравится.

— Девочки, есть такие вещи, о которых до определенного времени говорить не следует, нецелесообразно, — не сразу ответила Клара. — Я полагаю, что все выяснится позднее.

— Кто виноват в вашей ссоре?

— Ммм… вина — понятие субъективное. Могу, однако, заверить: моей вины нет. Но я не из чванливых….

Подруги потребовали:

— Ты первая должна подать руку примирения.

— Я подумаю, девочки.

Через несколько дней, темным облачным утром, она остановила Надю у входа в школу.

— Надя, я хочу, — если ты, конечно, не против, — чтобы наша размолвка кончилась. Ты… ненавидишь меня?

— «Ненавидишь»! Почему?

— Ты до сих пор считаешь, что я виновата…

— Мне нечего считать. Больше всего я недовольна собой.

— Но — ваши отношения?

— Было, нет и ничего не будет.

Клара испугалась неожиданно прихлынувшей радости.

— Правда ли это? — Она взяла Надю под руку. — Я знала, что ты поймешь меня и последуешь дружеским советам. Я знала… я знала… А это я выкину из головы, вот увидишь…

— Что это?

— Что? А что я сказала? Ах, да… Ничего, это я так…

Клара смутилась, начала протирать очки. Надя спросила:

— Зачем ты сказала Марго о том, что она мне говорила?

Клара отвела глаза.

— Эх, ты… — Надя отвернулась.

— Прости… — прикоснулась Клара к ее руке. — Я не знаю, как это вышло. Я давно решила про себя, что сделаю первый шаг к примирению. Надеюсь, ты не сочтешь это неблагородным? Да?

Надя отняла свою руку от руки Клары.

— Я — за мир, — сказала Клара, и голос ее прозвучал по-прежнему сухо и наставительно. — Знаешь… Если посмотреть на наши отношения с точки зрения коллектива, то они заслуживают осуждения. Мы должны помириться. Если ты не против, я сяду к тебе на парту, не возражаешь?

Надя возражала, но Клара доказывала свое. Тогда Надя махнула рукой и уже хотела было идти в школу, но кто-то обхватил ее сзади и чуть не свалил с ног. Лорианна Грацианская!

— Девочки! Вы помирились?.. Вот Чудесненько! А я еще артистов достала. Покажу в классе. Но вот что главное. Вчера, в календаре, я прочитала такую заметочку. Слушайте… — Она достала из-за обшлага листок.

«СЕКРЕТ УСПЕХОВ

Когда английского физика Фарадея спрашивали, как и почему он добился выдающихся успехов в науке, он отвечал:

— Потому что, начиная дело, я всегда доводил его до конца.»

— Надечка, как ты полагаешь: подойдет? Помнишь, ты предлагала…

— Подойдет. Ты покажи это Черемисину. К нему это очень подойдет.

— Чудесно! Я, может быть, и на самом деле начну собирать такие сценки-анекдотики, — это интересно. Целая книга будет!

В этот день Клара перебралась к Наде на парту.

В дверь постучали.

Клара, в простеньком домашнем платье, готовила уроки. Модест Григорьевич просматривал свежие газеты. Отец и дочь были очень удивлены, увидев Маргариту Михайловну. Модест Григорьевич помог ей раздеться, пригласил в свою комнату и указал на кресло с высокой спинкой. Вначале разговор не клеился. Модест Григорьевич, стараясь догадаться о цели ее прихода, начал говорить о погоде, о крутых морозах, о падении ракеты-носителя на территории Аляски. Маргарита Михайловна, слушая его, рассматривала комнату. Комната была обставлена в строгом, почти канцелярском стиле; поражала во всем прямота и четкость линий. Вещи, большей частью массивные, стояли чинно, в продуманном порядке, как на смотру. В комнате было светло, прохладно; в воздухе чувствовался не жилой, домашний запах, а скорее конторский, сургучно-бумажный.

Маргарита Михайловна вгляделась в лицо хозяина. Да, это не был старик в буквальном смысле слова; это был человек лет пятидесяти, только отпустивший бороду. Густая, черная, она обложила все его лицо с крупными выразительными чертами широкого лба, с прямой линией носа, с несколько выделяющимися губами, за которыми, когда он улыбался, сверкали чистые, сильные зубы. Освоившись, Маргарита Михайловна сказала, что она пришла не для того, чтобы продолжать тот разговор, который был начат товарищем Зондеевым в учительской. Она хотела бы все это предать забвению.

— Я… о Кларе.

— О Кларе? Вероятно, вы хотите выразить недовольство тем, что она выступала против вас?

— Нет.

Маргарита Михайловна заговорила о том, что она знает Клару как хорошую ученицу; почти все ее высказывания, рассуждения, с точки зрения формального соблюдения требований морали, — верны. Умная, требовательная девушка (Клара, успев переодеться в школьное платье, слушала этот разговор, стоя в коридорчике, у двери), она в то же время исключительно аккуратна и исполнительна. Но что-то казенное, лишенное живого интереса видно во всех ее действиях и словах. В последнее время она изменилась, стала раздражительной, избегает общения с товарищами. Видимо, ее что-то глубоко тревожит.