И пришлось Наде успокаивать свою маму.

Потом она села у окна и стала страдать. Как это вышло, что она сказала совсем не то, что надо, а то, что надо, не сказала? А почему Марго еще позавчера, там, в коридоре, так укоризненно посмотрела и ничего не сказала?.. А Степан — молодец! Сказал, никого не побоялся. Так что, я никуда не гожусь, да? Нет, Степчик, дудочки, вы еще увидите. Я уже знаю, что я сделаю…

За окном был теплый ясный день; ветви рябины, колеблемые неслышным ветром, как бы в знак согласия с мыслями девушки, сочувственно кивали ей редкими, чудом оставшимися бордовыми кепками гроздей.

Прибежала соседская девочка и подала Наде записку:

«Приходи сейчас в школу; нужно поговорить. Я в своих выступлениях зашла, кажется, далеко: но нас поддерживают все. Я звонила Анатолию. Кларисса».

Отлично! Значит, Клара одумалась и хочет вместе со всеми решить, как лучше выбраться из этой истории. Так поняла ее послание Надя Грудцева и полетела в школу.

Она нашла Клару и Анатолия на террасе, выходящей в школьный сад.

Вечереющий день был тепл, тих и багрян, совсем как летом, — как будто от лета оторвался один такой погожий вечерок, прилег на грудь земли и не хотел уходить. Из-за школы, от Дворца строителей, доносилась музыка. Сквозь сетку голых ветвей было видно, как по ту сторону изгороди на скамеечках, у крылечек, сидели люди, толковавшие, наверно, о предпраздничных делах, о коварной Турции, о Тайване, все еще попираемом американцами, о спутниках, о заводе и мало ли еще о чем.

Надя, в легком пальтеце, с непокрытой головой, стремительная, как ветер, вбежала на террасу. Клара и Анатолий стояли, опершись о перила.

— Вот они где, — мятежники! — начала было она шутливо и — осеклась: даже с первого взгляда на друзей своих, на их кислые, отчужденные лица, она поняла, что согласия между ними нет. Клара, в темном фетровом берете, оттенявшем белизну ее лица, смотрела хмуро и несколько в сторону, Анатолий был, по-видимому, чем-то раздосадован. Он сказал:

— Мы, Надя, тут… насчет нашего мятежа спорили с Кларой. Она поддерживает всю эту волынку…

— Как поддерживает? Из записки я поняла, Клара, что ты передумала?

— Нет, извините, я ничего не передумывала.

— А я, — продолжал Анчер, — не уверен в том, что мы правы.

— Ты слышишь? — обратилась Клара к Наде. — Слышишь, он заговорил по-другому?

— Слышу, и — честное слово! — одобряю! — ответила Надя и повернулась к Анатолию. — Это ты… хорошо!

— Запросто. То есть — всесторонне обдумал, и все.

— Ты разделяешь его точку зрения? — спросила Клара у Нади.

— Да, разделяю, Клара, разделяю. Как-то нехорошо получилось. Зачем ты… мы… обидели человека!

— Ну, знаешь… — Клара поднесла пальцы ко рту; губы ее дрогнули. — Ну, знаешь… Половина класса неуспевающих — тут, знаете, вину учительницы чувствительными словами не закроешь. Возмущены и родители. Я говорила с папой. Он примет самые решительные меры. И нам надо держаться вместе. Надежда! Я надеялась на тебя, ты же на уроке высказалась…

— Клара, и я, как Анатолий, думала и передумала… Да я еще и на уроке…

— Вы просто сговорились против меня, — обиженно, но не роняя достоинства, сказала Клара.

— Нисколько. И не думали. — Надя перекинула косу с груди на спину, словно сбрасывая тяжесть с души. — Удивительно, почему нас не таскали к завучу? Значит, Марго не нажаловалась. Это — благородно! А в общем — ох, и будет нам на орехи!

— Будет или не будет, — с загоревшимися глазами сказал Анчер, — а я решил, то есть дал себе слово: завтра в классе скажу: «Маргарита Михайловна! Мы порядочные свинтусы. Наговорили вам, обидели… Так это — не в счет, то есть — извините!»

— Ты? Так скажешь? Правда? — не веря тому, что слышит, воскликнула Надя. — Замечательно! Я хотела сделать это же, честное слово! Так давайте же все вместе. Клара?

— Я — с коллективом.

— «С коллективом»… — с сарказмом повторила Надя. — С каким? Возмущались и кричали только мы, недовольные… Разве это коллектив? «Множество»! Вот Степан — верно сказал!

— Он не ошибся, а мы ошиблись? — кольнула острым взглядом Клара бывшую свою союзницу. — Вот как! Никогда не видела, чтобы одна личность оказывалась умнее коллектива.

— Значит, бывает, особенно, если коллектив в тридцать человек — не очень слаженный. Вот если бы не нашлось ни одного такого, как Степан, ну тогда — пиши: плохо!

— Браво, браво! — зааплодировал Анчер, и от радости, что Надя забила Клару, он и Надю похлопал по плечу, да не рассчитав силу, разок-другой так прикоснулся, что Надя пригнулась. А затем…

Затем события понеслись с головокружительной быстротой.

Надя выпрямилась и ринулась на Анчера с поднятыми кулаками. Анчер сделал уморительно-страшную рожу; спасаясь, перемахнул через перила и по столбу устремился вниз. Надя сбросила пальто и по тому же столбу — за ним.

— Ты с ума сошла! — ужаснулась Клара.

Едва ли Надя Грудцева догнала бы Анатолия Черемисина, хорошего бегуна, но он споткнулся и растянулся на грядке. Надя подбежала и надавала ему тумаков.

— Вот, получил? Медведь! Все плечо мне своротил!

Потом подала руку и любезно предложила:

— Вставайте, несчастный. Вам бы, Анчер, как кавалеру ордена международной отметки, следовало догадаться пригласить меня пройтись по саду.

— Прошу вас, синьорина, — галантно подставил ей руку Анатолий. — Но вы должны знать, что, кроме международной, я имею и повышенные баллы.

— Молчи… И что-нибудь рассказывай.

Они шли меж деревьев, облитых светом брусничного заката; пахло сухими листьями, прелой картофельной ботвой. В воздухе плыла грустная музыка; звуки, хотя и сглаженные расстоянием, здесь были ясно различимы и поднимали в душе что-то нежное и светлое. На душе у Нади было хорошо, легко — потому что для того, утреннего, конфликта было найдено отличное решение, потому что вокруг был чудесный, тихий вечер. И оттого еще, что Анатолий сегодня был совсем другой, особенный — решительный и смелый.

— Не знаю… о чем рассказывать, — говорил он, ведя Надю под руку по усыпанной шуршащими листьями дорожке.

— Конечно, о Лайке, — улыбнулась Надя, прижимаясь к нему. — Как она там чувствует себя?

— Лучше всех! Дыхание, питание — все нормально. Значит, полеты и человека там, в космосе, — они оба взглянули на небо, где, в самом зените, плыли два розовых облачка, — вполне возможны.

Он говорил, а Надя шла, опустив глаза и слушая его и думая о чем-то своем. Темнеющий теплый вечер, мягкие тени, шуршание листьев под ногами и эта удивительная далекая, обещающая счастье музыка — все вливало в жадную до впечатлений душу Нади Грудцевой желание чего-то необычного. Ей вдруг представилось, что она большая, совсем-совсем большая, а не ученица десятого класса… что рядом с ней идет тот, который будет ее единственным, ее верным спутником на всю жизнь — сильный, мужественный. Почему — представилось? Вот он шагает рядом, вот он, придавая для солидности своему голосу басовое звучание, излагает содержание еще не написанных глав повести… Ах, как было бы хорошо, если бы он позвал ее сейчас куда-нибудь в далекие надзвездные края, в путешествия!

Что-то озорное, веселое и вместе с тем тревожно-сладкое подбиралось к ее сердцу. Надя стояла возле клумбы, на которой уже не было цветов, — прямая, стройная, с несколько закинутой назад головой. От темных волос на белый, слегка покатый лоб ее падала тень; в глубине синих — сейчас совсем темных — глаз светилось что-то лукавое, милое; Анатолий смотрел на нее во все глаза, и Надя чувствовала, что он любуется ею.

— Толя, вот мы тогда поссорились, не разговаривали… И ты тогда ни разу обо мне не вспомнил, да?

— Почему нет? Сто раз. Мне было… грустно без тебя.

— Грустно… А ни разу не подошел, не заговорил…

— Да как подойдешь? Вон ребята пишут… «Толя плюс Надя»…

— Дураки. А ты испугался?

— Не испугался, а все-таки… А главное — Клара. Постоянно около тебя. Не понимаю я ее, что за человек. Буква. А иногда она так смотрит…