— Верно, Клара! Так! Так!
— Вот это высказалась!
— Нет, не верно! — повысила голос Маргарита Михайловна. — Не верно и — возмутительно.
Голос ее утонул в гуле протестующих голосов, в неразберихе споров и криков. Только Анчер сидел молча у окна и мрачно глядел то в свою тетрадь, то на разбушевавшееся вокруг него море; да Степан, читавший розданные уже сочинения; да Надя Грудцева, которая все еще не могла примириться с мыслью, что у нее — двойка… Она вчитывалась в каждую подчеркнутую фразу, пыталась доказать себе, что все у нее написано верно, что Марго придирается зря; но чем больше она читала, тем больше убеждалась, что подчеркнуто все правильно. Витиевато, наивно, глупо. А она-то мечтала о филологическом факультете… Куда уж там!
— Что ты молчишь? — подтолкнула ее Клара. — Все говорят, возмущаются, а ты…
— А чего говорить? — злыми глазами сверкнула Надя. — Все верно отмечено. Двойка — и ничего не сделаешь, кричи не кричи.
— Вот как! — протянула Клара. — Ты так быстро изменила свою точку зрения…
— Ничего я не меняла!
Она взглянула на Анчера; он ерошил волосы, хмурил брови, ворочал ногами под партой; было видно, что он хотел что-то сказать и не решался; наверное, потому, — подумала она, — что тоже увидел — не из-за чего поднимать шум.
— А скажите, пожалуйста, — спросил кто-то учительницу, — вот эти несчастные… кто сегодня схватил двойки, — и за четверть будут иметь таковые?
— Да, вероятно, большинство из них… и за четверть.
Надя взглянула на учительницу большими, неверящими глазами и вдруг заплакала, навзрыд, громко!
И тут же — как ответ, как эхо! — из дальнего угла донесся другой вопль. То горько зарыдала златокудрая Лорианна Грацианская.
По классу прокатилась новая мощная волна смеха. А Лорианна встала и, сквозь рыдания, заговорила:
— У людей праздник… а у нас слезы… По радио, в газетах — все о подарках… Спутники летают… и все такое. А вы какой подарок нам преподнесли, — спрашивается?
Бедная Маргарита Михайловна! — она схватилась за голову; тут — Грудцева плакала, там Грацианская вопила; вокруг — смеялись, шумели. А Лора — свое:
— Вам что, поставили кол — и точка! А каково мне? Меня мама сырую съест…
Маму ее знали все, — такая статная, пышноволосая дама, продавщица из парфюмерного отделения универмага, исключительный знаток последних мод и тонкий ценитель джазовой музыки, предельно любезная на людях и крутонравная дома. Лорианна переняла от мамы все ее наиболее характерные черты.
— Если вы хотите знать, — заливалась она слезами, — так я это сочинение сдула еще у позапрошлогодних десятиклассников, вызубрила наизусть со всеми запятыми. Геннадий Лукич когда-то за него четверку поставил, а вы… За что?
Анчер видел Надю, упавшую духом. Конечно, ее убила двойка, и ему хотелось сказать что-то утешительное.
— Я вот посмотрел подчеркнутое, — сказал он невнятно. — Как будто все верно. И у Грудцевой я читал; хорошее сочинение… А выходит — мы все безграмотные. Так что же нам делать?
— То же самое, — ответила Маргарита Михайловна. — Учиться. Изо дня в день заниматься стилистическими работами.
— Занимались! Довольно! — с удвоенной энергией зашумели избиенные младенцы. — Мы не верим больше в ваши упражнения!
— Будем работать, как бы вы ни кричали, — стояла на своем учительница. — Будем глубоко, тщательно изучать язык художественных произведений. Читать. Умное, вдумчивое чтение — тоже одно из верных средств улучшения…
— Слова, слова! Мы читаем, а что толку?..
Клара торжествовала. Ее черные, как каменный уголь, глаза излучали победный свет, видимый даже через стекла очков. Весь класс — за нее, и, конечно, они победят.
— Смотрите, — сказала она, — как единодушен наш коллектив.
— Это — коллектив? — услышал ее слова Степан Холмогоров. — Не коллектив это, а — множество.
Весь шум вокруг сочинений ему был не по душе. Губы его подергивались в иронической улыбке, в глазах метались гневные искры. Его давно подмывало выступить, сказать свое слово, но он сдерживал себя, надеясь, что ребята одумаются. Слова Клары были последней каплей, переполнившей чашу его терпения.
— Да. Такому коллективу — грош цена! — звучал его крепнущий тенорок. — О чем мы кричим, что доказываем? — «Двойки неправильные!» — и не можем доказать. Да и как доказать? Пока вы кричали, я осмотрел несколько работ. Я считаю, что Маргарита Михайловна правильно поставила отметки.
— Ого! Какой отыскался! Один против всех!
— Зря мы обвиняем учителя, — не смущаясь, продолжал Степан. — Маргарита Михайловна за два месяца больше сделала, чем Геннадий Лукич за многие годы.
— Тебе хорошо — ты тройку получил!
— Выскочка! Перебежчик!
— Бросьте трепаться, — настоятельно посоветовал Степан. — Этим меня не проймете, потому что — ложь! Давайте говорить начистоту; разве занимались мы стилистикой как следует? Нет. А все так, с шуточками; и я — тоже…
Маргарита Михайловна смотрела на Степана радостным, благодарным взглядом, как смотрит боец, попавший в безвыходное положение, на неожиданно явившегося на выручку товарища.
Клара во всеуслышание провозгласила:
— Ты — индивидуалист. «Я! Я! Я!».
И на Степана обрушился шквал:
— Ты всех нас оскорбил! Ты — «герой», а мы… множество!
— Я, как член учкома, выражаю протест против данного заявления.
— Я возьму назад свое слово, если вы возьмете назад свои обвинения. Я ценю коллектив по хорошим делам, а не по…
Надя, уже поплакавшая, глядела на Степана со смешанным чувством недоумения и удивления. Вот так худощавенький, неприметный Степчик — один против всех! И как держится! А вот она не осмелилась сказать правду, когда разобралась в предложениях, и сейчас не хватает духу! Вообразила себе: умница, красавица!.. А что во мне такого? Ничего. Только бы мне смеяться, носиться, танцевать. Десятиклассница! Нет, так нельзя, надо действительно быть другой…
В это время шквал снова обрушился на Маргариту Михайловну:
— Чем мы занимались? Журнальчиками!
— Стишки писали, романы, повести!
— По концертам ходили…
— Дружбу укрепляли…
Маргарита Михайловна побледнела. Она давно забыла все добросердечные наставления Владимира Петровича держаться твердо при учениках. К глазам подступали слезы…
Она взяла классный журнал и пошла из класса.
Вышла — и буря в классе стихла. Многим вдруг стало как-то неловко смотреть друг на друга. Едва слышно всхлипывала Лорианна; Черемисин ожесточенно тер пальцем край парты; Надя попрекала себя за то, что так и не выступила, как бы это нужно было. Клара же всем своим видом старалась показать, что уход учительницы из класса нисколько не повлиял на нее.
— Ну, что, — спросил Степан в наступившей тишине, — легче вам теперь? — И, как бы говоря за Маргариту Михайловну, продекламировал горестно: «…То вот вам, товарищи, мое стило, и можете писать сами…» Эх, вы! Ты, правильная Клара, ты заводила всему. Зачем? Черемисин… «Я сидера и морчара…» А ты, Надежда Грудцева, как ты не поняла всего, пошла на поводу…
— У множества, — подсказал ему кто-то.
— Факт! — охотно принял он помощь. — Скверно, товарищи… Хоть покурить, что ли… Анчер, пошли.
— Нет. Погоди, мы еще разберемся как следует! — строго сказала Клара. — Разберемся! Да.
Степан и Анчер, уходя, не слушали ее,
* * *
Резкие, грубоватые слова прямодушного Степана преследовали Надю неотступно, весь день стояли в ушах.
Елена Дмитриевна, увидев, что дочь пришла сама не своя, заставила ее рассказать все, а выслушав, испугалась за Наденьку и принялась отчитывать ее.
— Ты неблагодарная, бессердечная девочка, — говорила она, с ужасом думая о последствиях, которые может иметь такое выступление против учительницы. — Ну, как это можно? «Несправедливо! Неправильно!»
— Мама, я же не одна… все.
— Нет, нет, не может быть, чтобы все были такими злюками. Ты же так часто говорила о ней хорошее, любишь ее. Нет, это что-то невероятное. «Двойки… не согласны!..» Вы бы попросили, чтобы она вас учила и учила, а вы… учинили мятеж! И что за дети теперь пошли!
