Никакой, в общем-то, разницы с большим миром, где есть государства большие и малые, есть договоры и те, кто следит за их исполнением. Только у нас все честнее.

Огромная коричневая псина, чесоточная, грязная, разинув слюнявую пасть, крадется вдоль забора ко мне, инстинктивно стараясь держаться в тени. Я вежливо уступаю ей путь: чертовы шавки здесь, в Крольчатниках, разносят такие болезни, о которых я даже не слышал. Псина останавливается, смотрит на меня одним глазом – второй затянут мутной пленкой катаракты – и явно просчитывает варианты.

Мои пальцы покалывает от адреналина, когда я поднимаю кулак.

Вот что лучше всего в том, чтобы быть Кейном: когда я – это он, я испытываю приливы энергии, очень похожей на сексуальное возбуждение, и она дает мне уверенность в том, что круче меня нет никого в квартале. В любом квартале.

– Хочешь отведать, псина? – спрашиваю я и скалю зубы. – Ну так подойди и возьми.

На вестерлинге я говорю без запинки; специальные заглушки, согласно контракту со Студией вживленные в мой мозг, не позволяют мне переходить на английский даже наедине с собой.

Решив, что овчинка выделки не стоит, псина обходит меня стороной и направляется к контейнеру с использованными частями. Здоровенная псина, в холке мне выше пояса. Отрубленные руки и ноги дергаются в слепой имитации жизни, когда собака роется среди них в поисках еды. Из глубины ящика доносится тихий стон, – наверное, какая-то ленивая скотина закинула туда голову вместе с торсом. А может, бродяга залез погреться среди гниющих останков или бандиты закинули туда жертву грабежа, не позаботившись добить. Я усмехаюсь и пожимаю плечами.

Пора браться за дело.

Я выхожу из переулка и направляюсь к сердцу Королевства Арго – на базар вокруг древнего, обветшавшего Хамского стадиона. Свет в Анхане ярче, солнце – желтее, чем на Земле, а небо кажется почти синим; облака белее и пушистее, ветер, который гонит их по небу, пахнет травой. День стоит чудесный, я почти не чую запаха дерьма, перемешанного с грязью в колдобинах, которые здесь зовутся дорогой; над горами отбросов вьются тучи зеленых мух, которые сверкают, как изумруды.

Петляя между тележками и крытыми прилавками, я с улыбкой отказываюсь от горячих кусков жареной речной форели и сеток с фруктами, уложенными так, чтобы скрыть червоточины и пятна гнили, игнорирую продавцов амулетов и заклинаний, обхожу стороной торговцев коврами и керамикой. Я хорошо знаю эти места: в этом городе и окружающих его провинциях я провел начальные десять лет моей карьеры.

Здесь я дома.

Со стен на меня тут и там глядят граффити Шута Саймона, почти как в книге, из которой его позаимствовала Шанна: голова-овал, стилизованные рожки и простая закорючка кривой ухмылки.

Зато среди попрошаек совсем не осталось знакомых, да и Рыцарей что-то не видно – куда они, на хрен, подевались? Я останавливаюсь у прилавка в тени высоченной стены стадиона – сложенная из местного песчаника, она здорово потемнела от времени.

Хозяин прилавка, обливаясь потом, склоняется над ручкой вертела с надетой на него бараньей ногой. Под вертелом дышат жаром красные угли.

– Баранья нога, горячая баранина, – уныло бормочет он. – Все свежее, утреннее, не червивое. Баранья нога…

– Эй, Лум, – говорю ему я. – Чего такой кислый с утра? Стряслось чего?

Он поднимает голову, смотрит на меня и бледнеет, несмотря на жар от углей. Через пару секунд он вспоминает, что надо бы улыбнуться, но улыбка почти сразу соскальзывает с его лица.

– Кейн? – Его голос срывается на писк. – Я ничего не знаю, Кейн. Клянусь моими яйцами!

Я тянусь через прилавок к веревке над ним и беру с нее готовую баранью ногу.

– Чего ты не знаешь?

Он наклоняется ко мне и понижает голос:

– Не шути со мной, слышь, Кейн… У моей женщины лихорадка, а мой парнишка – Терл, помнишь? – ушел к Дунгарам, и я не знаю, жив он еще или нет. – Его бьет дрожь, и он украдкой заглядывает мне в глаза, которые, как обычно, ничего не выражают. – Больше мне неприятностей не надо, ясно? Я тебя не знаю и здесь не видел, лады? Проходи, и все.

– Ну-ну, – отвечаю я равнодушно. – Какой ты сегодня гостеприимный.

– Прошу тебя, Кейн, клянусь… – Обливаясь потом, он бросает тревожные взгляды на толпу, но та не обращает на нас никакого внимания. – Если тебя схватят, я не хочу, чтобы ты думал, будто это я тебя сдал.

– Сдал, – повторяю за ним я.

Так-так. Я отгрызаю кусок баранины. Мясо жесткое как подошва, но я жую, чтобы дать себе время подумать, как вдруг кто-то подходит ко мне сзади и останавливается слишком близко к моему левому плечу.

– Проблемы, Лум? – спрашивает он. – Этот тип тебе мешает?

Лум, выпучив глаза, отрицательно мотает головой. Я искоса разглядываю подошедшего: черные поношенные сапоги, красные бриджи, кольчуга до колен, черная полоса по нижнему краю, рука молодая, но вся в шрамах, лежит на рукояти меча, готовая потянуть его из ножен. Кто-то из Рыцарей Арго. Ну наконец-то. Где-то поблизости должен быть его напарник – эти парни не ходят поодиночке.

Языком я запихиваю непрожеванную баранину за щеку и говорю:

– Так, время остановился провести. Не ссы.

Рыцарь фыркает от смеха:

– Надо же, а я-то думал! Ты, красавчик, с тебя штраф за нахальство. Пять ноблей. Гони монету.

Подмигнув Луму, я резко разворачиваюсь, как будто хочу дать подошедшему в ухо, и действительно попадаю ему бараньей ногой в голову. От неожиданности Рыцарь перегибается пополам, а я тычу ему бараньей костью в нос; брызжет кровь, Рыцарь выпрямляется и тут же во весь рост вытягивается в грязи. Лум, охнув, прячется за гриль, прохожие, которые шли мимо по своим делам, тут же окружают нас толпой любопытных зевак.

Пока Рыцарь прочухивается и делает попытку встать, я откусываю еще кусок мяса. Надо же, а с кровью, оказывается, вкуснее.

– Это тебе намек, парень, – дружески говорю ему я. – Никогда не назначай штрафов, которые не сможешь собрать. Такие вещи плохо сказываются на репутации. Ты теряешь уважение толпы.

К нам, раздвигая возбужденных зрителей, уже идет его напарник. Я улыбаюсь, машу ему рукой, и он прячет меч в ножны.

– Извини, Кейн. Парень новичок. Ну, ты понимаешь.

– Нет проблем. Ты ведь Томми, да? Точно, из Подземного источника. Ну что, как бизнес?

Он ухмыляется, довольный тем, что я его вспомнил.

– Да, блин, нормально. А ты знаешь, что за тебя объявлена награда?

– Догадываюсь. И сколько?

– Две сотни. Золотом.

Кусок баранины едва не застревает у меня в горле.

– Большие деньги.

Парень тем временем поднимается с земли и уже тянет из ножен меч, когда Томми дает ему второго тумака в то же ухо.

– Брось, дурак. Это Кейн, понял? Почетный Барон Арго. Будешь на него залупаться, он тебя убьет, а если он пожалеет, так величество сам потом оторвет тебе яйца и съест на завтрак.

Парень решает, что яйца ему еще пригодятся, и оставляет в покое меч.

– Кстати, – встреваю я, – мне бы потолковать с Королем.

Томми поворачивается и смотрит на меня так, будто впервые видит:

– Он занят.

– Позарез надо, Томми.

Томми смотрит вдаль – видно, примеривает, что перевесит: гнев Короля, когда его отвлекут от дела, или благодарность, которую величество еще, возможно, испытывает ко мне. Решение он принимает внезапно:

– Ладно. Пошли.

– Эй, Лум? Вылезай, все кончилось, – говорю я. Он высовывается из-за гриля, и я кидаю ему серебряный нобль из тех, которыми снабдила меня Студия. Я же не вор. – Баранина у тебя, кстати, дерьмовая. Сдачи не надо.

Он часто моргает:

– Э-э-э… спасибо… наверное.

Томми ведет меня вокруг стадиона. Его напарник идет за нами, прижимая к кровоточащему носу заскорузлый платок. Миновав базар, мы ныряем в узкий петляющий проулок – один из тех, благодаря которым Крольчатники получили свое имя. Высокие дома стоят здесь так близко друг к другу, что солнца почти не видно, но я и без него знаю, куда мы направляемся: к стыку трех территорий – Королевства, Лица и Крысиной норы.