Берн идет.

У меня подгибаются колени, Ламорак толкает меня в дыру в стене и говорит:

– Пожалуйста, поверь – я не хотел, чтобы так случилось. Прости меня, Паллас. И вот чем приходится платить.

– Платить? Ламорак…

Но он уже стоит ко мне спиной, перекрыв узкий проход плечами, а Косаль в его руках поет свою песню, кромсая кости и сталь.

– Беги!

Коннос и его жена – меня вдруг охватывает неуместное ощущение неловкости из-за того, что я не знаю ее имени, – уже ждут моей команды.

– Девочек на руки, – говорю я. – Сейчас побежим.

Они хватают каждый по дочке и пускаются за мной, а я уже выбегаю в коридор – слава богу, он пуст. Коридор узкий, длинный, по боковым стенам – двери. Окно в дальнем конце обещает спасение. Мы бежим туда во всю прыть.

У окна я останавливаюсь и выглядываю на улицу.

Серые Коты.

Две группы по пять человек, каждая в своем конце переулка. Их десять, а у меня ни одного бойца.

Коннос видит выражение моего лица.

– Что? Что такое? Они там, да? О боги, это они!

– Мы еще живы.

Я сую руку во внутренний карман туники и вынимаю серебряный ключ. Секунда – и я перехожу в мыслевзор, настраивая его на сияющие печати. Потом сую ключ в замок ближайшей двери, поворачиваю и слышу мягкий щелчок. Я вталкиваю всех внутрь.

Мы оказываемся в двухкомнатной квартире, к счастью совершенно пустой.

– Так, – говорю я, – у нас есть пара секунд, чтобы принять решение. Пока я не творю магию, никто нас здесь не найдет, если только не начнет открывать все двери подряд.

– А ты… разве ты не… – начинает жена Конноса; я впервые слышу ее голос. – Разве ты не можешь сделать нас всех невидимыми или что-то в этом роде?

– Держи себя в руках, – жестко говорит ей муж. – Плащ не работает без магии, а магию засекают все устройства, есть даже люди, чувствительные к ней.

– Но, может быть… – говорю я. – Плащ в сочетании с сильным противоотслеживающим средством…

Он смотрит на меня, вытаращив глаза.

– Дай мне твой свиток.

– Но… но…

За дверью топочут сапоги. Значит, Ламорак погиб. У меня перехватывает дыхание, слезы переполняют глаза, в грудь словно втыкаются раскаленные ножи, от боли я не могу думать.

Я трясу головой так, что слезы брызжут в разные стороны. Плакать буду потом, если выживу.

Вцепившись в тунику на груди Конноса, я рывком поворачиваю его к себе:

– Свиток!

Не дожидаясь ответа, я срываю с его пояса футляр с пергаментом, толкаю Конноса так, что он падает, и, пока он неуклюже поднимается на ноги, откручиваю круглую крышку и вытряхиваю свиток.

– Но я не уверен, что это то, что нужно…

– Есть идея получше?

Я разматываю маслянистый пергамент из кожи ягненка: надписи на нем нанесены золотой краской и мгновенно отпечатываются у меня в мозгу. Я только успеваю погрузиться в мыслевзор и раскрыть Оболочку, а странный колдовской напев уже льется из моих уст. Слова звенят, превращая свет в тьму, звук в безмолвие, а Паллас – в кого-то другого. Остается лишь Хари Майклсон, он сидит в просмотровом кресле Артуро Кольберга, и пот струится по его лбу. Экран, затеняющий глаза, пуст, он слышит лишь свое хриплое дыхание да громкий загнанный стук сердца.

Прошло несколько минут, а он все сидел в кресле Председателя, мертвой хваткой вцепившись в подлокотники и обливаясь холодным потом. Он не мог думать, не мог заставить себя пошевелиться, чтобы сдвинуть глазной щиток, не мог вздохнуть – точно огромная рука сжала ему горло и выдавила из него весь воздух.

– Это… мм… все. – Голос Кольберга донесся до него с другого конца вселенной.

«Наверное, вот это и есть паника, – подумал Хари без всякой связи с тем, что услышал. – Точно: у меня паника».

Индукционный шлем поднялся сам, и ничто уже не спасало Хари от созерцания круглой как луна физиономии с толстыми, будто резиновыми, губами.

– Ролик довольно… гм… напряженный, не так ли?

Хари закрыл глаза. Чем дольше он смотрит на этого самодовольного ублюдка, тем тоньше грань, отделяющая его от насильственных действий уголовного характера. Кольберг – Администратор, и хотя насильственные действия по отношению к представителю высшей касты больше не караются смертью, однако перевод в касту Тружеников с последующим пятилетним сроком в общественном лагере никто еще не отменял. Убедившись, что голос слушается его, Хари спросил:

– Она жива?

– Неизвестно. После этого кубика никаких контактов с ней больше не было. Мы не получаем ее телеметрию, не видим подписи ее транспондера. Мы… гм… полагаем, что тот пергамент, вернее, Заклинание с него каким-то образом нарушило связь с ее мыслепередатчиком.

Хари прижал пальцы к векам и смотрел, как взрываются цветовые пятна на черном фоне.

– Сколько у нее времени?

– При условии, что она еще жива…

– Сколько?

Голос Кольберга стал ледяным:

– Не перебивай меня, Майклсон. Помни свое место.

Хари открыл глаза и подался вперед. Кольберг стоял перед ним и ждал. Невидимая рука, которая уже давно держала Актера за горло, вдруг сжалась так, что он с трудом просипел:

– Прошу прощения, Администратор.

Кольберг шмыгнул носом:

– Ладно, проехали. Итак, данные события, вторым зрителем которых ты стал только что, произошли сегодня около десяти утра по анхананскому времени. Запаса энергии в ее мыслепередатчике хватит на сто семьдесят часов: приблизительно столько он будет надежно подавлять разницу в колебаниях между Землей и Анхананом. Это значит, что ее запас времени составляет гарантированные сто пятьдесят семь часов. Если она достигнет условленной точки перехода раньше, хорошо. Если нет… – Он умолк.

Хари сидел неподвижно. Видения, одно страшнее другого, переполняли мозг. Амплитудный распад – кошмар каждого Актера. Во время учебы в студийной Консерватории им показывали голографические изображения останков Актеров, которые выпали из фазы Надземного мира. На Землю возвращалась либо кипящая субстанция, вроде протоплазмы, либо, наоборот, застывшие полукристаллические осколки, а иногда и вовсе что-то неописуемое – но это в лучшем случае. А есть картинки, которые даже вспоминать больно.

Потому что на них можно распознать человеческие останки, хотя и сильно деформированные.

Хари тихо спросил:

– Она хотя бы знает, что ушла в офлайн?

Сутулые плечи Кольберга приподнялись в выразительном пожатии.

– Скорее всего, ее уже нет в живых, Майклсон.

– Отправьте меня туда. Я знаю город. Я найду ее. – «Или ее тело».

Хари отогнал последнюю мысль, дав себе обещание, что если такое случится, то он не остановится ни перед чем и найдет Берна. «Вот тогда мы и посмотрим, как ты черпаешь чужую энергию. Поглядим, чем это тебе поможет, когда я воткну пальцы тебе в глаза».

– Что-что? – Брови Кольберга полезли вверх, а менторский тон занудного учителя вернул Хари с небес его кровавой фантазии на грешную землю. – Кажется, я… э-э-э… ослышался. Кстати, по-моему, тебе пора освободить мое кресло.

Опустив голову, Хари напомнил себе, что жизнь Шанны – в этих бледных, как у лежалого покойника, руках. С усилием он поднялся с кресла и теперь стоял перед Председателем, расправив плечи, но опустив голову и потупив глаза. Когда он заговорил, то старался, чтобы его слова звучали искренне, насколько это позволял пожар в груди.

– Прошу вас, Администратор. Давайте заключим сделку. Прошу, отправьте меня в Анхану.

– Так-то лучше. На это я… гм… надеялся. Пойдем к юристам, подпишем контракт сейчас.

В Контрактном центре Хари и Кольберг вошли в звуконепроницаемый бокс из плексигласа, где места хватало лишь двоим. Юристы Студии, официальные свидетели процедуры, сидели на высоких табуретах снаружи. Кольберг ерзал на стуле и беспокойно вертел в руках планшет, пока Хари страницу за страницей прокручивал контракт. В просторном зале были и другие боксы, в которых Актеры помельче подписывали стандартные документы под присмотром других юристов.