Было довольно странно поворачивать на Пенсильвания–авеню – обычно въезд к Белому дому закрыт для машин. Но нас, как приглашенных особ, пропустили, после того как полицейский проверил папины права и паспорт.

Итак, мы очутились на Пенсильвания–авеню, 1600 – это адрес Белого дома.

Естественно, кроме нас там были толпы народа. Во–первых, полицейские – конные и на мотоциклах. Они с любопытством смотрели на нашу машину и, когда Люси помахала им, помахали в ответ. Помимо полицейских у Белого дома стояли люди, которые продавали футболки и кепки с символикой ФБР и всевозможные сувениры.

Несмотря на довольно поздний час, здесь толпились туристы, фотографировавшие друг друга у железной ограды, окружавшей правительственную резиденцию.

Еще там были митингующие с плакатами вроде: «ТЕБЕ НРАВИТСЯ ИГРАТЬ В ВОЙНУ, НО ЭТА ИГРА МОЖЕТ ОКОНЧИТЬСЯ ДЛЯ ТЕБЯ ПЛОХО». Они успели разбить что–то вроде палаточного городка, но, если честно, выглядели жалко. Кроме того, на улице было прохладно и накрапывал дождь. Какой смысл митинговать в плохую погоду?

И, наконец, возле Белого дома дежурили журналисты. Их было почти столько же, сколько у нашего забора, но здесь для них организовали специальную площадку. Едва завидев нашу машину, они кинулись к ней с микрофонами, камерами и криками: «Это она! Это она! Снимай, быстро!» Правда, сфотографировать нас пытались не только репортеры, но и туристы. Было такое ощущение, будто мы кинозвезды, подъезжающие на лимузине к каннскому Дворцу фестивалей или что–то типа этого.

Наконец, мы въехали на стоянку, и мама, обернувшись, быстро заговорила:

– Люси, прошу, раз в жизни не говори весь ужин о кофточках и джинсах. Ребекка, я знаю, что тебе очень хочется задать президенту кое–какие вопросы, но оставь их при себе. И, Саманта, умоляю тебя – не ковыряйся с брезгливым видом в тарелке. Если тебе не понравится какое–нибудь блюдо, просто оставь его.

По–моему, мама не права. Если отодвинуть тарелку, даже не притронувшись к ее содержимому, все равно все думают, будто ты хоть что–нибудь, но попробовал.

Итак, мы въехали в ворота, оставив позади журналистов и вспышки фотоаппаратов. Вблизи Белый дом казался совсем небольшим, и я недоумевала, как там помещается столько залов.

Полицейский открыл дверцу машины, а швейцар – входные двери, и вот мы все стоим на красном ковре, а первая леди приветственно машет нам рукой. Президент пожал папе руку и доброжелательно спросил: «Как дела, Ричард?», на что папа ответил: «Спасибо, хорошо, господин президент!»

Затем нас повели по коридорам Белого дома так естественно, словно мы здесь жили и теперь все вместе собирались на пикник. Правда, на пикник не надевают колготки и костюм от Энн Тэйлор.

Если честно, я почему–то чувствовала себя ужасно неловко. Не только из–за дурацкого гипса, не только из–за того, что Люси снова вымыла мне голову лошадиным шампунем, не только из–за того, что за ужином обязательно должна была быть цветная капуста.

Дело в том, что как бы дружелюбно ни держались президент и его жена, мы были в Белом доме. И не в тех залах, которые показывают на экскурсии, а в жилой части – ее никто никогда не видел. Она напоминала мотель, где мы как–то останавливались. Наверное, президентская семья еще не успела как следует обустроиться за год.

Когда мы наконец пришли в гостиную, первая леди сказала:

– Располагайтесь, а я принесу что–нибудь выпить.

Я села, и тут вошел Дэвид…

Он был точь–в–точь таким, как в тот день, когда я впервые увидела его у Сьюзен Бун, только вместо черной футболки «Save Ferris» нацепил белую – «Reel Big Fish». Мне показалось, что того Дэвида – в костюме, с прилизанными волосами – никогда не существовало.

– Дэвид! – недовольно поморщилась первая леди. – Я, кажется, просила тебя переодеться к ужину.

– Я и переоделся! – Он пожал плечами и плюхнулся на диван, зачерпнув из вазочки горсть орехов. Я заметила, что он выбирал кешью и оставлял бразильские орехи. Если честно, я всегда делала то же самое.

Ужин подали в одном из залов для официальных приемов, Люси была явно довольна: ее ярко–голубое платье идеально подходило по цвету к обоям. Тереза же увлеченно разглядывала тарелки – из китайского фарфора, с золотой каймой. Первая леди объяснила, что их надо мыть очень осторожно и только вручную. Мне показалось, что Тереза обрадовалась – в коем–то веке за ней помоют посуду.

Похоже, грустила я одна – мои худшие предположения относительно меню оправдались. Сначала подали салат с помидорами «бычье сердце». Нет, соус был вполне приемлемым – обычный итальянский, – так что я съела все листья.

К сожалению, я сидела на почетном месте рядом с президентом, и он, с улыбкой взглянув на мою тарелку, сказал:

– Знаешь, эти помидоры привезли прямо из Гватемалы. Если ты их не попробуешь, может разразиться международный скандал.

Он, конечно, шутил, но мне было совсем не смешно, и, улучив момент, когда никто не смотрел в мою сторону, я быстро скинула помидоры в салфетку, которая лежала у меня на коленях. Затем подали крем–суп с моллюсками. Я съела сливки, а морепродукты завернула в салфетку.

Таким образом, когда пришло время десерта, в салфетке у меня на коленях лежала овощная запеканка, луковая фокачча, картофель, приготовленный на гриле, и запеченная рыба.

К счастью, на меня никто не обращал внимания: взрослые горячо обсуждали экономическую ситуацию в Северной Африке. Вдруг первая леди, улыбнувшись, положила мне на тарелку помидор, искусно разрезанный в виде розы.

– Роза для розы! – объявила она.

Все замолкли и посмотрели на меня. Что оставалось делать? Я тщательно прожевала и проглотила эту гадость, а затем залпом выпила стакан чая со льдом. Ставя стакан на место» я взглянула на Ребекку и еле сдержала изумленный возглас: она мне улыбнулась и сделала вид, что аплодирует. Такие человеческие проявления она демонстрирует крайне редко, но все же это позволяет усомниться в роботизированной сущности сестренки.

И тут я поняла, что сейчас случится нечто ужасное: салфетка начинала протекать. Выхода не было: я извинилась и направилась в туалет, как бы невзначай прихватив с собой салфетку.

Надо сказать, в Белом доме повсюду стоят охранники, и они на самом деле вполне милые. Меня проводили до нужного мне помещения, и я с облегчением стряхнула содержимое салфетки в унитаз, что, конечно ужасно, – ведь тысячи людей в мире голодают.

Судьба салфетки, пропитанной всякими соусами, решилась легко – в туалетной комнате для гостей были пушистые махровые полотенца и корзина, чтобы выкидывать туда использованные. Я вымыла руки и бросила полотенце в корзину, а под него – салфетку. Думаю, никто ничего не заметит.

Итак, порадовавшись, что все так благополучно завершилось (правда, я умирала от голода), я вышла из туалета и столкнулась с Дэвидом.

– Привет! – сказал он.

– Привет! – ответила я и повернулась, чтобы уйти. Мне было довольно неловко.

Дэвид улыбнулся:

– А что там с твоей салфеткой?

Я не поверила своим ушам – попалась! Я покраснела до самых корней своих вымытых лошадиным шампунем волос, но решила сделать вид, что не понимаю.

– Салфеткой? – невинно спросила я, сознавая, что цветом лица напоминаю клубничное мороженое. – Какой еще салфеткой?

– Той, в которую ты собрала весь обед, – весело объявил Дэвид. Казалось, его глаза были зеленее обычного. – Надеюсь, ты не спустила ее в унитаз? Тут старые трубы, может произойти потоп.

Хм, а неплохо было бы устроить потоп в Белом доме.

– Ничего я не бросала в унитаз! – яростно зашептала я, поглядывая на стоящего неподалеку охранника. – Я положила салфетку в корзину для полотенец. А еду смыла. – Вдруг я похолодела от ужаса. – Но ее было очень много. Думаешь, трубы могут засориться?

– Не знаю. – Он пожал плечами. – Там ведь был огромный кусок пирога.

И тут что–то в выражении его лица – может, то, что уголки его губ подрагивали, совсем как. уши Манэ, когда тот хотел поиграть – подсказало мне, что Дэвид попросту издевается.