Как человек, который ничего не видит, может делать невероятные успехи в живописи? Я спросила об этом Ребекку.

– Что ж, значит, кроме яиц и грейпфрутов, ты ничего не видишь, – не растерялась она.

Пришлось сказать ей то, что все старшие сестры говорят младшим, когда те разозлят их не на шутку. Люси до сих пор успешно практикует в отношении меня такие указывающие определенное направление слоганы.

Но мне всегда не везет. Тереза, услышав мою реплику, отправила меня в комнату и запретила выходить. Подумаешь! Будь на то моя воля, я бы вообще всю жизнь просидела в своей комнате и спускалась только затем, чтобы поесть или посмотреть «Баффи – истребительницу вампиров». И все. Каждый раз, когда я выхожу из комнаты, случается какая–нибудь неприятность. То я спасаю президента, то мне заявляют, что я не вижу очевидных вещей.

Итак, я остаюсь здесь навеки.

Меня все–таки заставили выйти и поехать к бабушке на праздничный обед.

Когда мы вернулись, я мигом взбежала по лестнице и хотела было снова закрыться, но мама сказала, что звонил мистер Байт. Если я не появлюсь на Фестивале в субботу, сказал он, разразится международный скандал.

Честно говоря, мне уже порядком надоело быть послом ООН. Даже больше, чем учить немецкий. При каждой встрече Джек спрашивал меня: «Ну что, я еду в Нью–Йорк?» Такой приз получал победитель конкурса, не считая славы и выгодных предложений продолжить работу.

Каждый раз мне приходилось глупо улыбаться и говорить: «Джек, мы еще не выбрали лучшую работу». На что он неизменно отвечал: «Но ведь лучшая – моя, разве нет?» «Посмотрим!» – обещала я, хотя точно знала, что Джек не займет первое место. У меня просто не хватало духу сказать ему об этом.

Итак, в субботу мне пришлось пойти на Фестиваль Детства, который оказался тошнотворным официальным приемом. Я была на нем единственным подростком.

Мистер Байт очень просил маму проследить, чтобы я оделась, как полагается. В итоге мне опять купили новое платье. Бархатное, хотя, к моей радости, черное. Ободранный гипс оказался не лучшим к нему аксессуаром. Мама обернула повязку своей шелковой шалью, которая постоянно развязывалась и мешала. Пришлось снять ее совсем.

Многие, наверное, думают, что это очень здорово: прием в Белом доме, на котором присутствуют не только президент с женой, но и премьер–министр Франции, и представители почти всех стран мира. На самом деле, все это ужасно скучно.

Официанты с подносами, уставленными бокалами шампанского, сновали среди гостей. Тем, кому еще не исполнилось двадцать один (то есть мне), подавали отвратительный фруктовый коктейль. Я сказала, что обычная газировка была бы более уместна для этого приема, но меня не поняли. Меня бы понял Дэвид, и когда я его заметила, то поперхнулась и чуть не выплюнула коктейль на посла Шри Ланки.

Посол посмотрел на меня неодобрительно, а Дэвид – как на муху, случайно залетевшую в тарелку. Его, как я поняла, тоже заставили одеться правильно: в черный костюм и галстук. Правда, Дэвиду это очень шло. Я бы даже сказала, что он выглядел… сексуально.

Я ужаснулась своим мыслям. Да, я всегда считала Дэвида милым и даже красивым, но сексуальным?! Мне стало ужасно жарко. Взглянув в зеркало, я поняла, что мои худшие предположения подтверждаются: я была красная, как помидор.

Если это все–таки притяжение, пусть Ребекка заберет его обратно!

Дэвид, конечно, был слишком хорошо воспитан, чтобы не подойти ко мне. Он вежливо улыбнулся:

– Привет, Сэм, как дела? «Отвратительно!» – Я так хотела сказать ему правду, но вовремя сдержалась:

– Хорошо, спасибо.

Наверное, мои извинения в присутствии послов всех стран мира были бы не слишком уместны.

– А ты как? Во вторник тебя не было на занятиях…

– Да, были кое–какие дела, – холодно отозвался Дэвид.

– Ясно, – грустно сказала я, с трудом сдерживая желание закричать: «Дэвид, прости!! Мне так стыдно! Я знаю, что поступила ужасно! Ты когда–нибудь сможешь это забыть?»

Президент обратился к собравшимся и попросил рассаживаться по местам: должен был начаться концерт.

Я села позади Дэвида и, разглядывая его левое ухо, думала: «Как же мне все исправить?» После концерта президент представил меня музыкантам, и виолончелист галантно поцеловал мне руку. Если честно, впервые меня целовал посторонний мужчина, и это было странно и неприятно.

– Ну, и как твоя работа? – весело спросил пианист.

– Отлично, – ответил за меня отец Дэвида. – Только у нас некоторые разногласия по поводу победителей конкурса.

– Какие разногласия? – с изумлением спросила я. – Победитель Мария Санчес.

Честно, у меня и в мыслях не было развязывать международный скандал и тем более спорить с президентом США.

– Если Мария Санчес – та девочка, которая изобразила полицию с дубинками, она не поедет в Нью–Йорк.

Он отвернулся и заговорил по–французски с премьер–министром.

Я забыла обо всем. Я даже забыла о Дэвиде, о неудобном платье и том, что эту работу мне дали лишь в знак благодарности. Но она мне не нравилась. Я точно принесла бы больше пользы, если бы не сидела в офисе и не швыряла об стену мячик. Внезапно я поняла, что президент назначил меня послом ООН исключительно для поднятия собственного престижа.

Все это я, конечно, не могла сказать вслух. Единственное, в чем я была уверена, так это в том, что Мария Санчес должна победить любой ценой.

И тогда я дотронулась до руки президента и, жалобно посмотрев на него, сказала:

– Простите, но это действительно самый правдивый рисунок. Да, она показывает Америку не с лучшей стороны, но это ничего не значит!

Президент удивился:

– Саманта, прости, но ты говоришь невозможные вещи. Выбери другой рисунок, например, тот, где изображен домик на побережье.

И он снова повернулся к премьер–министру.

Я не могла прийти в себя от огорчения и отчаяния! Он не воспринимал мои слова всерьез!

Я уже говорила, что от рыжих можно ожидать чего угодно? Так вот, я открыла рот и сказала так громко, что в зале воцарилась тишина:

– Если вы не согласны, незачем было поручать мне судейство. Потому что своего решения я изменить не могу. Мария единственная из всех нарисовала то, что действительно видит из окна. Нельзя избежать проблем, закрывая на них глаза.

Президент посмотрел на меня как на ненормальную, но в ту минуту я и правда была не в себе.

– Ты что, лично знакома с этой девочкой? – спросил он наконец.

– Нет. Но я знаю, что ее картина лучшая.

– По твоему мнению?

– Да, по моему мнению.

– Что ж, тебе придется изменить свое мнение, потому что эта картина не может представлять Америку на международном конкурсе.

И президент отошел к другим гостям. Я была на грани истерики и даже не заметила, как подошел Дэвид.

– Сэм! – тихо позвал он. – Не стоит.

Будь я в нормальном состоянии, я бы удивилась тому, что Дэвид со мной заговорил. И не только заговорил, но и решил ободрить после того, как его отец продемонстрировал всему миру, какое я ничтожество. По крайней мере, так мне казалось. Дэвид осторожно взял меня за руку и повел в ту комнату, где вырезал на подоконнике мое имя.

– Сэм, – начал он. – Это не так уж важно. То есть, я знаю, для тебя это важно, но ведь не вопрос жизни и смерти.

Он был прав. Это не война, не голод и не стихийное бедствие.

– Знаю, – согласилась я. – Но все равно так поступать нечестно.

– Возможно, – кивнул Дэвид. – Но пойми, есть многое, чего мы не знаем.

– Что, например? – спросила я. – Неужели ты думаешь, что какой–то несчастный рисунок может спровоцировать международный конфликт?

Дэвид снял галстук и облегченно вздохнул:

– Нет, но, может быть, им нужна позитивная картина, которая показывала бы хорошую Америку.

– Но ведь суть конкурса не в этом! – Я почти кричала: – Представитель каждой страны должен изобразить то, что видит из окна. В правилах ничего не было сказано о характере рисунка. У нас ведь есть свобода слова, это не Китай какой–нибудь!