— Замерзла? — посочувствовал водитель. — Ничего, сейчас согреешься. И что, позвольте узнать, столь юная леди делает на трассе вдали от цивилизации в холодный осенний день? Кстати, меня дядя Ираклий зовут. А тебя?

— А меня — Маша! А вы куда едете в Дитятках? На КПП? — Маша попыталась увести разговор в сторону.

— Нет, я на склад к бабе Нате, товар везу. Аж с Одессы, из порта. — Видимо шофер полагал, что раз уж Маша едет в Дитятки, то она без сомнения должна знать, кто такая баба Ната.

Маша немного подумала и решила не переспрашивать, кто же такая эта знаменитая старушка.

— Ну а все-таки, к кому едешь и как тут оказалась? — Шофер не унимался, похоже, ему просто хотелось поговорить, как и любому дальнобойщику-одиночке. Сенсорное голодание — этот термин был Маше знаком из уроков национальной социопсихологии.

Маша тихонько вздохнула и приготовилась врать. Она вообще не ожидала от себя такого. Вроде и дома, и в школе никогда не отличалась способностями к устному сочинительству. Тут ее на лопатки клала даже Милка, особенно когда плела девчонкам, какого она парня встретила на прошлой неделе, и как этот парень на Милку посмотрел, потом пригласил потанцевать, потом позвал на свидание, а Милка не пошла… А теперь Маша слушала себя и поражалась, как складно у нее получается…

— Ой, дядя Ираклий, тут такое было! Ехала я, значит, в Дитятки, а автобус такой дурацкий, развалина полная, да еще шофер дурацкий дурак — как начал курить, а у меня аллергия, а он еще дрянь какую-то курит дурацкую, а я ему говорю: не курите, а он молчит, я опять говорю, а он молчит, я тогда кричать стала, что мне плохо, а он, дурак дурацкий, меня взял и высадил. Жди другого автобуса, говорит, а я не могу за рулем не курить, а если не буду курить, то обязательно врежусь. А тут бабка какая-то дурацкая за него встала — не надо врезаться, говорит, иди, девочка, отсюда…

Маша ненадолго прекратила разыгрывать дурацкую дурочку. Впереди показался поворот на Пироговичи, и у бара до сих пор стоял «ситроен» с Милкой на борту. Похоже, Петя решил не ограничиваться парой кружек. Маша ему не позавидовала — разъяренной Милки даже учителя боялись, а в том, что Милка в ожидании брата налилась злобой по самую макушку, Маша не сомневалась. Когда проезжали «ситроен», Маша сделала вид, что у нее развязался шнурок, и пригнулась, якобы завязывая. Не дай бог Милка заметит.

До Дитяток оставалось чуть больше двадцати километров.

Яркий свет пробивался через веки и однозначно намекал — уже утро. Или даже день. Но разлеплять веки ой как не хотелось. Почему-то казалось — как только откроешь глаза, сразу на организм обрушатся все прелести похмелья. И окажешься, как любит говорить Боцман, «вдали от самочувствия». Но вставать все-таки надо. Нас ждут великие дела. Сюр поднялся и сел на кровати — пока не открывая глаз. Нашарил под кроватью пластиковую бутылку с минералкой, открыл на ощупь. Живительная влага вступила в неравную борьбу с сушняком. Все. Пора. Сюр открыл глаза и понял, что был прав. Свет кинжалом разрезал мозг на мелкие кусочки и каждый из них начал пульсировать болью.

— Так. Алказельцер, потом пиво! Или пиво, потом алказельцер! — простонал Сюр в пространство. В квартире никого не было, да и не должно было быть. Семья, точнее — бывшая семья, обитала в Киеве, а здесь, в Дитятках, Сюр жил один.

Пространство ехидно молчало. Оно уже знало, что пива нет. Не просто «пива нет», а ПИВА НЕТ! Таблетка алказельцера шипела в стакане слишком громко, добавляя болезненной пульсации в мозг. Шипение из ехидного превратилось в издевательское, когда Сюр убедился, что пива действительно нет. И даже рассола в холодильнике нет…

— Что ж я так вчера нажрался-то? — продолжил Сюр мысленную беседу с пространством.

Боль немного спадала, воспоминания возвращались. Сюр вспомнил, что вчера в «Трех парсеках» появился Мотя. И проставлялся. Ибо весьма удачно для себя спасся от толпы зомбаков. Потом за столом возникли Боцман и Транец. Потом Крот. Потом еще кто-то. Пили какой-то ужасный вискарь. Потом вискарь в баре закончился. Пили «Хемуль». Боцман и Транец спорили, кто принес самый крутой артефакт, потом почему-то решили, что самый крутой артефакт у того, кто попадет бутылкой в вентиляцию. Диана им навтыкала. Сюр доказывал Моте, что тому пора перестать ходить в Зону одному. Боцман, расстроенный, что не удалось покидать бутылки, сцепился с Кротом и попытался дать тому в глаз, но промахнулся. Мотя доказывал Сюру, что с такими алкоголиками как они в Зону ходить нельзя — пропьют Монолит нафиг, если даже и найдут. Транец разъяснял Диане основные постулаты экзистенциализма по Хайдеггеру. Сюр убеждал Мотю, что в Зоне он совсем не пьет. Ну, почти не пьет. Мотя случайно, не со зла, проговорился, что у Сюра и компании в Зоне — ореол неудачников. Или ареал. Мотя был уже слишком пьян, чтобы разбираться в лингвистике, а Транец был слишком увлечен осоловевшей от экзистенциализма Дианой, чтобы что-то разъяснить. Сюр согласился, про ореол. Или ареал. Вспомнил, что деньги кончаются и надо опять переться в Зону. Помрачнел. Заказал тутовой водки. Потом медовой с перцем. Дальнейшие события благополучно скрылись в тумане…

Сюр посмотрел на костяшки пальцев — целы. Значит, морду никому не бил. И то хорошо. Прошаркал в ванную комнату, сунул голову под холодную воду. Боль отступила и затаилась. Нет, без пива ее не победить. Надо идти. За пивом. К автостанции. Пиво — это маленькая жизнь.

Улица встретила Сюра мерзким, но весьма бодрящим ветром. Да, это вам не Хургада с Сочами, подумал сталкер, поднимая воротник. До автостанции, где киоски с пивом, надо было пройти чуть меньше километра. Но и не Зона, утешил себя Сюр, там бы я этот километр мог бы и сутки переться. Изнывая от опять накатившей сухости организма, Сюр быстро, но стараясь не делать резких движений во избежание нового внутричерепного залпа, зашагал к станции. Тихо здороваясь со встречными.

Маша думала, что Дитятки — это небольшая деревенька вокруг КПП, вроде дачного поселка. Оказалось — все не так. Весьма солидных размеров городок, с многоквартирными домами, людной центральной улицей. Да и автостанция, где шофер Ираклий высадил Машу, была совсем не маленькой. И народу на ней тусовалось прилично — кто-то ждал автобуса, кто-то просто слонялся и разговаривал со знакомыми, несколько мужиков радостно похмелялись у киоска с пивом, какая-то бабка ходила с табличкой «Сдаю комнату», другие бабки торговали сигаретами, вяленой рыбкой и магнитиками на холодильник с видами Зоны.

Дядя Ираклий так и не поверил Машиной байке про то, что она едет к брату, который служит здесь в армии на КПП, чтобы пожаловаться на отца, который стал слишком много пить, и маму, которая… Шофер почему-то сразу уверился, что Машин брат совсем не в войсках служит, а вовсе даже бродяга-сталкер, а эту братию дядя Ираклий почему-то не любил. А любил он — Маша аж зажмурилась от нового слова — заниматься филобутонистикой. Короче, пуговицы коллекционировал. И не просто коллекционировал, а был активистом и даже создал общественную организацию легальных филобутонистов с волчьим названием ВОЛФ. Монологом о пуговицах и была занята оставшаяся часть пути, а когда Маше начало казаться, что дядя Ираклий слишком уж внимательно приглядывается к пуговицам на рукавах ее курточки, показались Дитятки. Маша пробормотала что-то про то, что брат встретит ее на автостанции, и опять хотела было предложить шоферу денег, но тот возмущенно отказался. Попрощавшись с филобутонистом, Маша хлопнула дверью кабины и отправилась в неизвестность. На автостанцию, где, как она разумно полагала, можно начать расспрашивать население.

Действительность оказалась весьма печальной. Почему-то, когда Маша начинала спрашивать у людей про сталкера Мотю, все начинали отводить глаза и бурчать в сторону, что ничего не знают. Ни бабки, ни мужики у киоска помогать Мане в поисках не желали. Отводили глаза и посылали за информацией то в поселковую администрацию, то в полицию. Мол, там посмотрят списки регистрации и дадут адрес. Похоже, либо Мотя был настолько малоизвестен жителям Дитяток, либо, о чем Маша начала постепенно догадываться, само слово «сталкер» отпугивало людей. Маше совсем не улыбалось появляться в официальных организациях, у нее самой не было документов.