— Да, я люблю покурить хорошую трубку и выпить приличного виски, — заметил Мотя Машин взгляд. — И вообще, я сибарит, если ты знаешь, что это такое. Для местных властей я вовсе не сталкер, а внештатный обозреватель одной крупной столичной газеты. У меня даже удостоверение есть. А крутой журналист должен быть сибаритом и снобом, не так ли?

— Так, — согласилась Маша, продолжая изучать изобилие. Она уже начала сомневаться в продекларированном Мотей отсутствии денег. Но она не обижалась — в конце концов, даже если он богатый, он не обязан никому помогать за свой счет. Кроме того, Маша, как любой подросток, цены деньгам не осознавала — они для нее были, как правило, просто набором цифр. А цифрой больше, цифрой меньше — какая разница.

Тем временем Мотя подошел к большому старинному глобусу на колесиках и откинул северное полушарие — внутри оказался бар. Мотя вытащил початую бутылку «Гленфиддика», там же в баре раздобыл стакан, налил на два пальца. Сходил на кухню, вернулся со льдом в стакане. Уселся в кресло-качалку. Набил трубку «Данхиллом» и раскурил зипповской зажигалкой.

— А ты садись пока на диван, надо подождать немного. Скоро придут трое. Ты их не пугайся. Они внутри добрые и пушистые, несмотря на внешний вид. Только деньги любят. И водку. Я потому виски сейчас пью — надо чуток расслабиться посредством хорошего напитка. А то потом придется водку пить. Непременно. Ты — можешь не пить, тебе по возрасту не положено, а меня заставят. Таким проще отдаться, чем объяснить, почему не можешь. А зовут их странно — Боцман, Транец и знакомый тебе Сюр. — Мотя довольно улыбнулся, пыхнул трубкой и закончил монолог предложением: — Хочешь, телик включу или музыку? Чтоб не скучала?

— Нет, спасибо, я лучше книжки посмотрю пока.

В этот момент в дверь позвонили.

— О, первый пошел! — Мотя торопливо допил виски и пошел открывать.

Баба Ната устроила свою штаб-квартиру на окраине поселка, переоборудовав старую овощебазу. Огромные погреба в два человеческих роста с автоматическим контролем влажности и температуры, соединенные между собой сетью подземных коридоров, пара утепленных цельнометаллических ангаров — это было идеальное место для ее уголовно наказуемых делишек. Любое оружие любых марок оптом, в розницу и под заказ, вплоть до танков и вертолетов. Только кому могли танки понадобиться в Зоне? Правильно, никому. Но если вдруг надо, баба Ната могла достать любой. Артефакты она скупала в промышленных количествах, порой даже давала хорошую цену, обычно после бутылки коньяка с черным шоколадом. Штаны, свитера, куртки, комбинезоны и обувь любых цветов и размеров, с защитой и без, для глубоких рейдов и для показа мод — все это в изобилии водилось у нее на складах и поражало воображение любого, кто попадал туда впервые. Не было на свете ничего такого, чего она не могла достать. Естественно, вся эта бурная деятельность официально прикрывалась вывеской частного предприятия по ремонту дорожной и сельскохозяйственной техники, и на территории даже стояли уборочный комбайн и ржавый трактор «Беларусь». Прикрытие было чисто формальным — все в округе знали о деятельности бабы Наты, но ее щедрые взносы в «пенсионный фонд» армейского руководства давали ей неприкосновенный статус и к ее услугам прибегали даже военные и полиция.

Баба Ната была пышной тридцатилетней женщиной, румяной сероглазой хохотушкой с веселыми ямочками на щеках — эдакая простодушная селянка, звезда сельских дискотек. Но не стоило обманываться столь добродушной внешностью — за влажными озорными глазами скрывалась хитрая, предельно деловая и жесткая банкирша. Немало глупцов, пытавшихся ее кинуть, так и пропали без вести, как будто их и вовсе не существовало. К ней-то и направился Мотя.

Подкатив на своем старом «лендровере» к воротам, он посигналил и его тут же впустили на территорию.

— Чо, бродяга, снова коньяк жрать будете и голыми на крыше плясать? — в окне сторожки торчала недовольная опухшая рожа Джоннидепа, спившегося сталкера, которого по доброте душевной приютила баба Ната, поселила в привратницкой и назначила «главным по воротам». Выражений морды у Джоннидепа было всего два — недовольное с бодуна, пока еще не похмелился, и довольное — когда уже.

— За рулем, ты же видишь. — Мотя высунулся из окна и протянул сторожу бутылку дешевой водки, которую всегда держал в бардачке на всякий случай. — У себя?

— А где ж ей еще быть, — Джоннидеп мигом выскочил из дверей и принял бутылку, — с утра приехали какие-то хмыри понтовые, до сих пор висят. Слышь вон, галдят.

У офиса Банкирши стояли три модных «паркетника» с московскими номерами, из открытой задней двери одного торчали чьи-то ноги. Из распахнутых окон второго этажа доносились музыка и смех, периодически прерываемые групповым воплем «Трэш! Угар! И содомия! А-а!»

На пороге Мотю чуть не сшиб скатившийся сверху волосатый мужик, весь в коже и заклепках. Обдав сталкера перегаром и зажав рукой рот, он кинулся за угол, откуда тут же послышались неприятные звуки. В офисе пьяная оргия была в самом разгаре. Все видимое пространство было заставлено бутылками пустыми, бутылками полными и бутылками початыми. От табачного дыма резало глаза и хотелось чихать. На диване восседал какой-то круглолицый блондин лет за сорок с гитарой в руках и пел что-то про «маму Марию», а остальные ему подпевали нестройным хором. Хозяйки нигде видно не было. С трудом добившись от присутствующих, что баба Ната вышла подышать воздухом, Мотя поднялся на крышу, где и застал Банкиршу, сидевшую свесив ноги на краю здания и курящую кальян.

— Давно хотел у тебя спросить. — Мотя присел рядом. — Отчего Джоннидепа так прозвали? Он же ни разу не похож.

— Да он на Ванессе Паради просто помешан, даже портрет ее на груди наколол и всю сторожку ее плакатами обклеил.

— С пониманием. Чего не пьешь со всеми?

— Да надоели шуметь, сволочи, — она протянула чубук, но сталкер отказался. — Они выход альбома празднуют, неделю уже, вот и решили разбавить веселье экскурсией в Зону. Приперлись с утра и песни орут.

— Менестрели, что ли?

— Ага. Давние мои приятели. Полгода из студии не вылезали, ни капли алкоголя все это время. Вот, развязались. А тебя каким ветром занесло? Надо чего или тоже побухать?

— Надо чего.

Баба Ната глубоко затянулась, секунд двадцать наслаждалась дымом, закрыв глаза, выдохнула дым через нос и, хлопнув Мотю по бедру, встала.

— Пройдемте, граф.

Через пару минут они вошли в длинный зал, уставленный стеллажами в несколько рядов.

— Любой каприз за ваши деньги, — царственным жестом обвела рукой свои владения Банкирша. — Тебе как всегда?

— Почти. — Мотя протянул ей список.

— Так, любопытно — три семьдесят четвертых, три «Берилла», четыре пары берц, четыре рюкзака, ночное видение тоже четыре. Ты что, Мотя, свою группировку сколачиваешь? — торговка посмотрела на сталкера удивленно. — Чего-то я раньше не замечала, чтобы ты любил в компании в Зону ходить.

— Меньше знаешь, баба Ната, крепче спишь.

— Крепко спят только покойники, Мотя. Жди, — и она скрылась за стеллажами.

Какое-то время из глубины склада доносились звуки переставляемых коробок и дребезжание тележки, затем что-то грохнуло и покатилось, вновь задребезжало, и из-за стеллажей показалась Банкирша с супермаркетовской тележкой, груженной Мотиным заказом.

— Получи и распишись, — она стала выкладывать вещи на длинный, обитый жестью стол. — Берцы белорусские сорок второго и сорок третьего; берцы «Монблан», размер тридцать шестой; сапоги кирзовые с портянками, сорок второй размер. Слушай, кому это ты так удружить решил с кирзой?

— Да есть один, — Мотя улыбнулся, — принципиальный.

— Стукнутый?

— Скорее упертый. Два часа как-то мне доказывал, что портянки и кирза лучше любых ботинок. Вот пусть и проверяет на практике теперь.