— Черт побери… — проговорил Уилл, расхаживая по толстому турецкому ковру. — Неужели это из-за коня я так расстроился? Хотя конь действительно прекрасный…

— Черт возьми, сколько же их тут, — пробурчал Уилл. Он наблюдал из окна своей кареты за элегантно одетыми гостями. А люди все прибывали и прибывали, медленно продвигаясь к особняку Мэнсфилда. Наконец толпа замедлила движение, потом остановилась. Джентльмены предлагали руку кокетливым женщинам, а те — судя по обрывкам их пустых разговоров — потеряли голову от восторга в ожидании предстоящего вечера.

— А я ведь еще даже не в дверях, — проворчал герцог, открывая задвижку дверцы.

Грум соскочил с запяток кареты и распахнул перед Уиллом дверцу. Затем вопросительно посмотрел на него:

— Вы что-то сказали, ваша светлость?

Уилл тяжко вздохнул.

— Нет, ничего, Хью. Все в порядке.

Перешагнув через дымящуюся кучку лошадиного навоза, Уилл пересек улицу и присоединился к толпе. Вскоре он почувствовал под ногами ступени. Затем послышался шепот, а потом — разговоры, которые касались непосредственно его. Люди расступились перед ним, и все были слишком поражены, чтобы приветствовать его.

— Похоже, я для них — сам Моисей, — пробормотал герцог. — Жаль только, что я не могу предварить свой визит нашествием саранчи и песьих мух.

Однако он не стал бы вводить смерть первенцев. Даже у него есть свои моральные принципы.

Уилл прокладывал себе путь ко входу в особняк, разглядывая кучки дам и джентльменов, взбиравшихся по мраморным ступеням. С каждым мгновением шум, доносившийся из бального зала, становился все громче, и вскоре его раздражение усилилось.

Ведь Кармайклу хорошо известно его отношение к светскому обществу — и общества к нему. За ним давно закрепилась репутация человека мрачного, слишком уж несдержанного, мало интересующегося правилами приличий. Это служило ему отличной ширмой и в его личной жизни тоже, если быть честным. Ни у кого не появлялось желания заглянуть за столь неприветливый фасад. Этот факт Уилл признавал с удовлетворением и лишь изредка сожалел о нем.

Ну а если сегодня вечером он захотел воспользоваться своим законным правом и оказаться среди них, — так что с того? В свете, конечно, решат: пришло его время исполнить долг перед семьей, как того желал его отец.

Сообразив, что необходимо подкрепиться, Уилл остановил слугу, спешащего мимо с подносом, на котором стояли пустые чашки для пунша.

— Бренди. Сейчас же. Я жду там. — Он указал на комнату перед холлом.

Молодой человек ринулся выполнять поручение, балансируя подносом на кончиках пальцев, и позвякивание чашек обозначало его путь.

Герцог только успел войти в комнату и стать у стены, обтянутой кремовым дамастом, как слуга уже вернулся. Уилл одним глотком осушил бокал с бренди, затем поставил пустой бокал на поднос.

— Спасибо, дружище.

Слуга в ливрее с поклоном удалился.

Ощущая в желудке приятное тепло от бренди, Уилл поднялся по лестнице и достиг площадки, где стояли хозяева дома, встречавшие своих гостей.

Лорд Мэнсфилд, дородный мужчина, широко улыбнулся и протянул ему руку.

— Клермон, добро пожаловать. Много времени прошло с тех пор, как я имел удовольствие облегчить ваши карманы у Брукса, — добавил он, подмигнув.

— Если мне не изменяет память, Мэнсфилд, — протянул Уилл, — в последний раз, когда мы играли в карты, выиграл я.

— Да, так и есть, — с ухмылкой кивнул Мэнсфилд. — И еще…

— Ваша светлость, — перебила мужа леди Мэнсфилд, — наконец-то вы почтили нас своим присутствием.

— Добрый вечер, леди Мэнсфилд. — Уилл с достоинством склонил голову. — Благодарю вас за приглашение.

— Нет-нет, ваша светлость! Для нас огромная честь, что вы почтили нас своим присутствием. — Хозяйка протянула герцогу руку для поцелуя и сделала реверанс, при этом она краем глаза наблюдала, какое впечатление это производило на прибывающих гостей.

Лорд Мэнсфилд со вздохом посмотрел на Уилла. Покосившись на жену, пробормотал:

— Присцилла, веди себя прилично.

Уиллу очень хотелось усмирить хозяйку, бросив на нее холодный взгляд. Но он передумал — ведь у него появился прекрасный шанс показать всем, что он изменился.

Взяв толстые украшенные кольцами пальцы леди Мэнсфилд, он с легким поклоном проговорил:

— Это большая честь для меня, уверяю вас. Сказать по правде, я слишком долго отсутствовал на приемах, подобных…

Ласково посмотрев на него, хозяйка перебила:

— Да-да, слишком долго, мой дорогой мальчик. В прошлом месяце я случайно встретила ее светлость в Бете. Она такая милая женщина, ваша матушка. Когда же я спросила ее о вас, она тут же заговорила на другую тему. — Помолчав, хозяйка схватила его за руку и с заговорщическим видом добавила: — Было ясно, что она беспокоится за вас.

Уилл с трудом сдерживался. Ему постоянно приходилось напоминать себе о той роли, которую он сейчас играл, и это ужасно злило его. Но еще больше злило то, что ему приходится играть эту роль.

А эта женщина… Прерывая разговор, она называет его «дорогим мальчиком» — словно любящая тетушка из Абердина, имеющая смелость считать, будто читает мысли его матушки. Господи, за что же ему такое испытание? Ох, пережить бы это приветствие — и все остальные воспоминания об этом вечере покажутся пустяком.

Да так что же советовал ему там Кармайкл? А, считать!.. Считать и дышать глубоко.

Уилл начал медленно считать. Его грудь равномерно поднималась и опускалась, и на счет «тринадцать» он обрел спокойствие.

Высвободив руку из цепких пальцев леди Мэнсфилд, герцог заявил:

— Моя матушка — образцовая родительница. Я абсолютно в этом уверен.

Вежливо кивнув, Уилл отступил на шаг, твердо вознамерившись ускользнуть от слишком ласковой леди Мэнсфилд и направиться в бальный зал. Но она положила руку ему на плечо, пытаясь удержать его, и продолжила свою речь:

— Ах, мой дорогой мальчик, можете быть уверены, что я передам ей ваши слова при нашей следующей встрече. И еще я уверена…

— Дорогая, отпусти беднягу. — Лорд Мэнсфилд потянул жену к себе, освобождая Уиллу путь к бегству. — Займете мне место за карточным столом? — спросил он тотчас же.

Бросив благодарный взгляд на Мэнсфилда, Уилл кивнул:

— Да, конечно. Жаждете отыграться? Что ж, понимаю. Я тоже не люблю проигрывать.

Уилл еще услышал, как Мэнсфилд хихикнул у него за спиной, но тут толпа расступилась, и он направился к бальному залу, откуда доносился громкий смех. В дверях зала он остановился.

Сначала его ошеломил шум — гул голосов и возгласы удивления. И казалось, что все говорили только о нем.

Затем — жара! Сотни горящих свечей и еще большее количество людей, пребывающих в постоянном движении, — все это почти не оставляло в зале свежего воздуха. И все здесь выглядело так, как он помнил по прежним балам, которые посещал, будучи молодым человеком. Драгоценные камни сверкали и переливались всеми оттенками радуги, а туалеты на дамах — очевидно, самые модные в этом сезоне, то есть розовые, желтые и синие. И кого тут только не было — блондинки, и брюнетки, и рыжие!.. Были и юные жадные самцы, и пожилые вдовы, и седеющие лорды. Некоторые из них танцевали, другие разговаривали, а не приглашенные на танец девицы подпирали стенки, стараясь не выдать своего разочарования.

Но все это пустая трата времени. По его мнению, тут слишком шумно, чтобы беседовать о чем-нибудь стоящем. И слишком жарко, так что хотелось сбросить с себя всю одежду. К тому же эти люди понятия не имели о настоящем веселье, таком, чтобы были драки и много выпивки! Слава Богу, он предусмотрительно успел выпить бренди.

— Ты сердишься?..

Благодаря годам тренировки слова, которые прошептали слева за его спиной, не застали Уилла врасплох.

— А откуда ты знаешь, Нортроп? Ведь ты видишь только мою спину?

Джон Фицхардинг, граф Нортроп, подошел к Уиллу и стал с ним рядом.